— Проваливай отсюда! — тихо и злобно сказал солдат и понял, что сказал глупость: человек не мог подняться на ноги, не только идти; из-под повязки по лицу текла кровь. Солдат постоял в раздумье и ушел.

Минут через десять он вернулся с ефрейтором. Макс лежал с закрытыми глазами. Ефрейтор ругал солдата — зачем подпустил сюда этого человека, пусть бы издыхал на дороге. Теперь надо ставить в известность дежурного.

Ефрейтор ушел, солдат скрылся в своем секрете. Максу пришлось долго лежать. Когда стало совсем темно, появился ефрейтор с двумя санитарами из лагерного госпиталя.

Лагерь был невелик, в нем содержалось несколько сот заключенных. Территория его напоминала карьер, врезавшийся в склон горы. Собственно, это и был карьер: заключенные выламывали в слоистой горе камень-плитняк. По краям карьера высились десятиметровые отвесные стены, выложенные из камня. По этим стенам в несколько линий была протянута колючая проволока и в нее включался электрический ток. Заключенные жили в каменных пещерах, выдолбленных в крайней стене карьера.

Однажды поздно вечером, когда заключенные укладывались в своих норах спать, явилась санитарная комиссия. Она придирчиво осматривала подземные казематы. Один из членов комиссии, оставшись с Августом Барке с глазу на глаз, шепнул несколько слов…

Милый, дорогой Макс, отчаянная твоя голова! Напрасно ты рисковал своей жизнью. Вчера ночью случилось то, от чего ты хотел предостеречь…

Август дня два тому назад почувствовал: что-то назревает за этими каменными стенами, опутанными колючей проволокой. Лагерная стража следила за каждым шагом заключенных, чаще возле канцелярии появлялись автомашины, приезжавшие со стороны города.

Один сеанс, телевидения Август пропустил, опасаясь участившихся визитов придирчивых надсмотрщиков. Но в прошлую ночь не выдержал: очень хотелось увидеть дочь, услышать ее голос. Раньше возле телевизора обычно собирались верные друзья. На этот раз Барке был осторожен: рисковать, так уж только собой. Он забрался в свою нишу, отодвинул каменную плиту, закрывавшую приемник, нащупал провод, протянутый от колючей проволоки. Экран еще не светился, но голос дочери он уже слышал, тихий, родной. Позади раздался щелчок. Август резко обернулся — прямо в глаза ударил луч карманного фонарика.

Теперь не было смысла скрывать, что он смотрел телевизор и слушал радио. Надо только не подвести под удар товарищей: говорить, что делал один, втайне от заключенных.

Днем его повели на допрос. «Я один», — это Август произнес твердо, чтобы не повторять, а на вопрос: «Откуда телевизор?» — отказался отвечать.

Теперь надо было ожидать изменения приговора…

И когда Августу передали о том, каким путем удалось Максу пробраться в лагерь, вначале было только сожаление: поздно… И тут же в душе Августа заговорила гордость за своих товарищей. Значит, они там не сидят сложа руки… Жаль, что не удалось ничего передать Максу: его быстро отправили из лагеря.

Затем он стал размышлять над допущенной ошибкой. Да, он очень любил дочь. Любовь — слабость и сила характера. Человек, лишенный свободы, острее чувствует это. И как легко: стоит повернуть ручку — и он увидит дочь! Этого очень хотелось. И была ли тут ошибка?

Нет! Хотя надо было соблюдать величайшую осторожность, все равно — тут дело не в ошибке. Макс передал: будут выискивать повод, чтобы пересмотреть приговор… Не этот случай используют, так другой. Не будет случая — наймут провокатора. Лишь бы убить…

Нового приговора не последовало. Был еще допрос. Держали отдельно под стражей. А ночью посадили в закрытую машину и повезли. Везли не в город — это ясно, а дальше в горы: дорога была тряская. Везли не меньше двух-трех часов, и все это время голову сверлила одна мысль: расстрел.

Машина остановилась. Открыли дверцу. Только начинало светать. Он увидел широкое каменистое плато и гребень гор, выгнувшийся амфитеатром.

Август спрыгнул на землю.

Здесь тоже был лагерь. Вероятно он только создавался — не было никаких строений. Участок в несколько гектаров окружала колючая проволока, именно окружала, потому что участок имел форму круга; это показалось странным. За колючей проволокой белели палатки, людей там не было видно. Далеко за пределами лагеря моталась из стороны в сторону стрела экскаватора. Заключенные, вероятно, работали там, под охраной, а на ночь их приводили сюда, за колючую проволоку.

Августу многое показалось странным. Прежде всего, то, что заключенных было всего полтора десятка, а охранял их целый взвод — солдаты жили тоже в палатках. раскинутых за пределами проволочного окружения. Под вечер сюда приехала группа офицеров во главе с полковником, который долго осматривал плато в бинокль. Офицеры скоро уехали.

«Похоже, что здесь будет полигон, — думал Август. Но по чему меня привезли сюда? Здесь — жизнь на свежем воздухе, да и работа легче. Почему ко мне такая милость? Нет, тут что-то не то…»

Подозрения его усилились, когда он перезнакомился со все ми заключенными. Большинство были политические, как и он. Двое оказались бандитами со смертным приговором, который им обещали заменить пожизненным заключением.

И он догадался:

«Все мы здесь смертники, и нам готовят какую-то адскую смерть».

Не было надежды сообщить о себе друзьям, жене, дочери. Сюда приезжали только военные чины. Однажды приехали солдаты на трех грузовиках. Они привезли детали какого-то разборного сооружения и сгрузили их возле котлована. Август попытался заговорить с одним из солдат, но сейчас же получил удар прикладом.

Снова приехала группа офицеров: среди них были, судя по форме, два военных инженера. Они. развернули какой-то чертеж, долго рассматривали его, перебрасываясь непонятными терминами. Офицеры бездельничали. Они стояли возле котлована и, посмеиваясь, говорили о женщинах. Август работал лопатой, разравнивал выброшенную экскаватором землю. Офицеры стояли рядом. Они не обращали внимания на заключенных, полагая, видимо, что люди, лишенные свободы, лишены и слуха.

У Августа выпала из рук лопата, когда он услышал имя дочери, — не то, которое он ей дал, а то, с которым она живет сейчас и выступает перед телезрителями. Он поспешно поднял лопату, оглянулся, нет ли рядом охранника — тот оказался возле инженеров, и, продолжая работать, приблизился к офицерам.

Да, говорили об Юв Мэй, обращаясь к молодому капитану, довольно красивому, в новеньком мундире, плотно обтягивавшем его широкие плечи.

— Послушай, Браун, в конце концов от нас ты не должен скрывать: когда же у тебя свадьба с Мэй?

— Бросьте вы! Рано еще говорить об этом. — Капитан был чуть смущен.

— Рано? Да ты сколько месяцев с ума сходишь по ней!

— Смотри, как бы не опередили…

— Поспеши, Браун. Шеф собирается сократить штаты, расшвыряет нас в разные стороны, не удастся и на свадьбе погулять.

— А есть такие опасения?

— Не будем сейчас говорить об этом…

Офицеры пошли к инженерам, Браун остался один. Он задумчиво смотрел на дно котлована, будто определял взглядом, достаточной ли он глубины.

Август, не разгибаясь, приблизился еще на шаг. Он уже об думал все — иного выхода нет, другой возможности не представится.

— Господин капитан, скажите Юв Мэй, что ее отец здесь.

Это было сказано очень тихо, и Август обращался, казалось, совсем не к капитану, а к своей лопате, которую держал в руках. Он разогнулся, будто хотел на секунду расправить плечи и дать им отдых, и встретился с взглядом капитана.

Профессор сделал последний укол. Юв радовалась: фиолетовое пятнышко на щеке не только не росло, оно сжалось, потемнев, опухоль опала. Теперь оно походило на маленькую родинку. Галактионов сказал, что, возможно, родинка останется, но, скорее всего, она исчезнет.

На прощание профессор сказал, что если она заметит изменение «родинки» в худшую сторону, пусть немедленно приедет к нему. О какой-либо плате за лечение он не хотел даже слушать.