«Разговор в офицерском ресторане капитана Брауна с полковником Гарвином:

Гарвин: Я удивляюсь, капитан, что вы не проявляете ни радости, ни гордости. Ваш отец добился такого успеха…

Браун: Да, ему порядком надоела безработица.

Гарвин: Я вас не понимаю.

Браун: Я сам себя не понимаю. Давайте-ка запьем это. Знаете что, полковник, одолжите мне сотню, другую…

Гарвин: Пожалуйста. Но куда ты деваешь деньги, сын богача?

Браун: Я живу на свои…»

«В штабе всем хорошо известно, что капитан Браун знаком с Юв Мэй, диктором телевидения. Он сам об этом много говорит, не скрывая, что любит означенную Мэй. Установлено, что Юв Мэй посещает квартиру русского профессора Д. Р. Галактионова, она была у него 20 июня, 24, 27, 30 июня и 2 июля с. г., каждый раз после пяти, и оставалась там от получаса до сорока минут.

Таким образом связь Браун-Мэй, на первый взгляд ничем не предосудительная, приобрела опасную форму: Браун — Мэй — Галактионов. Характерно, что Браун, страстно влюбленный, не проявляет ревности и никогда не упоминает имя Галактионова. Это может быть как раз тот канал, по которому секреты штаба идут прямо в Москву…»

Дальше Фромм не стал читать. Все ясно. Он вернул папку в биографический отдел». Затем достал из сейфа тоненькую книжечку с обложкой, раскрашенной во все цвета солнечного спектра. Это была инструкция по установке дополнительного противорадиационного фильтра к атомобомбоубежищу системы Г. Брауна с описанием фильтра. Там говорилось, что испытания убежища показали недостаточную безопасность от радиации. Инженер Г. Браун разработал дополнительный фильтр. Эти фильтры уже отправлены в адрес штаба ОВОК. «Атомобомбоубежище системы Г. Брауна считается надежным только с установкой дополнительных фильтров», — подчеркивалось в инструкции.

Инструкцию Фромм получил сегодня утром, она не попала в инженерный отдел штаба. Фильтры доставят дня через три, не раньше. Они полежат на складе… Фромм сунул красочную книжечку обратно в сейф, в кучу бумаг (он ведь не любит возиться с ними, о некоторых может и забыть), вызвал адъютанта и продиктовал приказ:

1. Назначить испытания нового оружия на 7 июля с. г.

2. Наблюдателем на полигоне назначить капитана Брауна.

Примечание: капитан Браун, как преданный долгу офицер, добровольно вызвался находиться в атомобомбоубежище при испытательном взрыве…

…Земля вздрогнула, качнулась и пламенем устремилась в черное небо. Странно, что он не услышал взрыва. Огненные столбы стояли в страшном немом величии. Люди, охваченные пламенем, с обугленными лицами, корчились и распадались на части. Столбы огня начали оседать и гаснуть под наваливающейся сверху темнотой.

Тяжело дышать. Горло перехватила горячая сухость. Веки опускались. Он силился приоткрыть их, и как только это удавалось, огненные столбы снова взмывали вверх…

Браун проснулся весь потный. Сбившееся одеяло накрутилось вокруг шеи — видимо, во сне он метался. В комнате было душно. Летняя ночь, теплая и звездная, мирно смотрела в окно. Казалось, Фромм со своим штабом и весь Атлансдам далеко отсюда, как миры вселенной.

Он подошел к окну и открыл форточку. Было четыре часа. Внизу с притушенными огнями замер город. Прямо, над крышами домов, как над могильными холмами, великолепной белой гробницей возвышалось здание штаба ОВОК. В нескольких окнах горел свет. Может быть, Фромм и сейчас не спит, додумывает…

Не хотелось ложиться в кровать: опять будут мучить кошмары. Но и бодрствовать — значит, думать о том же…

Он вернулся с полигона под вечер, заехал на квартиру, чтобы принять душ. На столе нашел конверт. Это было письмо от отца.

«Я теперь избавился от постоянного угрызения совести, — писал отец. — Совесть мучила меня и не давала покоя, особенно после того испытания конструкции, которое было организовано по особому указанию… Тогда четыре козы, помещенные в убежище, оказались пораженными. В конце концов мне удалось разработать дополнительный фильтр. Достоинство его — стопроцентное, поглощение излучений любой, силы. Изготовление дополнительных фильтров уже идет полным ходом, отправили их и вам…»

Приехав в штаб, Браун зашел к военному инженеру, вместе с которым был на полигоне. Пара осторожных вопросов позволила выяснить, что инженер понятия не имеет о дополнительных фильтрах.

В штабе Брауну вручили под расписку строго секретный приказ Фромма — назначение быть наблюдателем при взрыве. Приказ есть приказ. У Брауна хватило сил спокойно прочитать его, расписаться твердой рукой и с довольно равнодушным видом вернуть бумагу, — как будто в ней говорилось о дежурстве по штабу.

Хотелось немедленно повидать Юв, но сделать этого Браун не мог: во-первых, она весь вечер занята в студии, во-вторых, надо было обдумать, следует ли говорить ей об отце?

Юв, конечно, ничего не знает об отце. Перебирая в памяти все разговоры с ней, Браун вспомнил, что она не отвечала на вопросы о нем. Следовательно, Юв предполагала, что он жив, но не знала, где он и что с ним.

«Вот я скажу ей, — думал Браун, сев на кровать и привалившись на подушку. — Чем это кончится? Это неожиданное известие искалечит, убьет ее. Она возненавидит меня, как соучастника убийства ее отца. Но что я могу сделать? Я тоже осужден на смерть. У меня и у ее отца одна судьба, и, выходит… выходит, что мы далеко не разные люди, Юв».

Тут ему пришла мысль, вызвавшая недоумение:

«Как же так: Юв Мэй — знаменитость Атлансдама, а отец ее — опасный преступник, осужденный на смерть? Неужели правительству не известно, кто Юв Мэй? Этого не могло быть. Газеты подняли бы вой, директор телецентра отказал бы Мэй… Видимо, отец скрывает свое подлинное имя. Так почему же он попросил: «Скажите Юв Мэй, что ее отец здесь»?

На столе лежало вскрытое письмо — письмо его отца, но оно не принесло радости. Мысли у Брауна были горькие: «Благодаря отцу я выдвинулся в штаб — он думал, что в этом мое счастье, карьера, а получилось наоборот. Отец надеялся, что его изобретение хоть в какой-то степени будет служить защите жизней — вот даже улучшил его, — а для меня получилось все равно. наоборот. Галактионов воскресил Эрику Зильтон. Его успеху должны бы радоваться люди науки, а получилось наоборот…»

Ему показалось, что он лежит не в своей спальне, а в глубоком подземелье, оборудованном по проекту отца. Крутится вентилятор, и свежий воздух опахивает лицо. На каких-то баках, решетчатых кожухах, на стальных поперечных балках — всюду надпись «Г. Браун». На стойке четко выведено: «Корпус трехслойный, с гарантией выдерживает пятикратное перенапряжение без деформаций». А насчет гарантии от поражения излучением ничего не сказано… Слова на стене перекосились, сдвинулись и исчезли. Стена повалилась на Брауна, он уперся в нее руками, пытаясь удержать. «Пятикратное! Только пятикратное, — Браун был в отчаянии. — И тут ошибка. Откуда отец взял, что достаточно пятикратного… Кто испытал это, на чем основаны расчеты?» В изнеможении он опускает руки. Стена обрушивается на него, падает балка с надписью «Г. Браун», со звоном сыплется стекло.

Он проснулся. Занялось раннее летнее утро. Доносился удаляющийся гул, от которого тонко дребезжало окно. То прошел электрический поезд по воздушной дороге, вознесенной над ближайшими домами и уходящей в сторону гор.

Несмотря на ранний час, Браун встал, принял ванну, освежился. Надо решить, как сказать Юв, найти выход…

Но мысли уводили его в сторону.

Почему Фромм назначил именно меня? Кажется, резонно: сын идет в убежище, построенное отцом, — вот лучшее доказательство его прочности, а если что и случится, то виноват отец…

Но зачем производить взрыв в непосредственной близости от убежища? В чем виноват отец Юв? И виноват ли?

Одеваясь, Браун старался успокоиться и привести свои мыс ли в порядок. Ему показалось, что в назначении его наблюдателем при взрыве есть еще иная причина. Вспомнилось: как-то один из офицеров штаба — да тот же полковник Гарвин — спросил его, не знает ли он профессора Галактионова. Браун не знал лично профессора, слышал о нем от Юв, раньше читал в газетах. Тогда Браун ответил, что профессор Галактионов его совершенно не интересует. Сейчас же он подумал: не знал ли Галактноноз отца Мэй? Это естественно, они коммунисты. И Юв на случайно избрала Галактионова в качестве доктора.