59
Письмо к Г. С. Батенькову (ЛН)
99–105
Что ж люди?… С чистою душою,
О добродетель, не искал
Я власти, силы над толпою.
Не удивленья, не похвал
От черни я безумной ждал, —
Я не был увлечен мечтою, —
Я был весь твой, я жил тобою,
Что скажут люди, я не знал!..
ПРИЛОЖЕНИЕ
ВЕЧЕР В КИШИНЕВЕ
Я ходил по комнате и курил трубку.
Майор Р. сидел за столом и разрешал загадку об Атлантиде и макробеях… Он ссылался на Орфееву «Аргонавтику», на Гезиода, на рассуждения Платона и Феопомпа и выводил, что Канарские, Азорские и Зеленого мыса острова суть остатки обширной Атлантиды.
— Эти острова имеют волканическое начало — следственно, нет сомнения, что Атлантида существовала, — прибавил он и вскочил со стула, стукнул по столу рукою и начал проклинать калифа Омара, утверждая, что в Библиотеке Александрийской, наверно, хранилось описание счастливых островов.
— Итак, если эти описания сгорели, то не напрасны ли розыски и предположения твои, любезный антикварий, — сказал я ему.
Майор. Совсем нет. Ум детский, ограниченный (étroit) доволен тем, что он прочел вчера и что забудет завтра. Сочинять стишки — не значит быть стихотворцем, научить солдата маршировать — не значит быть хорошим генералом.
Ум свободный, как и тело, ищет деятельности. Основываясь на предположениях, Колумб открыл Америку, а система мира пифагорейцев, спустя 20 веков, с малыми переменами признана за истинную.
Земля, на которой мы рыцарствуем теперь, некогда была феатром войны и великих дел. Здесь процветали Никония, Офеус или Тира, Германиктис, отсюда Дарий Истасп, разбитый скифами в 513 году, бежал через Дунай, здесь предки наши, славяне, оружием возвестили бытие свое… Но согласись, что большая часть соотечественников наших столько же знают об этом, как мы об Атлантиде. Наши дворяне знают географию от села до уездного города, историю ограничивают эпохою бритья бород в России, а права…
— Они вовсе их не знают, — воскликнул молодой Е., входя из двери. — Bonjour!
Майор. В учебных книгах пишут вздор. Я вчера читал «Новую всеобщую географию», где между прочими нелепостями сказано, что река Даль-Ельва величайшая в Швеции, — это все равно, что река ривьера Сена протекает в Париже.
Е. Il у a une espèce des chiens en Russie, qu’on nomme sobaki…[55]
Майор… что Аккерман стоит на берегу Черного моря…
Е. Не сердись, майор. Я поправлю твой humeur[56] прекрасным произведением…
Майор. Верно, опять г-жа Дурто или bon-mot[57] камердинера Людовика XV? Я терпеть не могу тех анекдотов, которые давно забыты в кофейнях в Париже.
Е. Оставь анекдоты. Это оригинальные стихи одного из наших молодых певцов!
Майор. Я стихов терпеть не могу!
Е. Comme vous êtes arriéré[58].
Майор. Этот-то комплимент я вчера только слышал от [моего] генерала О.
Е. Но оставим! Послушай стихи. Они в духе твоего фаворита Шиллера.
Майор. Ну, что за стихи?
Е. «Наполеон на Эльбе». В «Образцовых сочинениях»…
Майор. Если об Наполеоне, то я и в стихах слушать буду от нечего делать.
Е. (начинает читать).
Вечерняя заря в пучине догорала,
Над мрачной Эльбою носилась тишина,
Сквозь тучи бледные тихонько пробегала
Туманная луна…
Майор. Не бледная ли луна сквозь тучи или туман?
Е. Это новый оборот! У тебя нет вкусу (слушай):
Уже на западе седой, одетый мглою
С равниной синих вод сливался небосклон.
Один во тьме ночной над дикою скалою
Сидел Наполеон!
Майор. Не ослушался ли я, повтори.
Е. повторяет.
Майор. Ну, любезный, высоко ж взмостился Наполеон! На скале сидеть можно, но над скалою… Слишком странная фигура!
Е. Ты несносен… (Читает.)
Он новую в мечтах Европе цепь ковал
И, к дальним берегам возведши взор угрюмый,
Свирепо прошептал:
«Вокруг меня всё мертвым сном почило,
Легла в туман пучина бурных волн…»
Майор. Ночью смотреть на другой берег! Шептать свирепо! Ложится в туман пучина волн. Это хаос букв! А грамматики вовсе нет! В настоящем времени и настоящее действие не говорится в прошедшем. «Почило» тут весьма неудачно!
— Это так же понятно, как твоя Атлантида, — прибавил я.
Е. Не мешайте, господа. Я перестану читать.
Майор. Читай! Читай!
Е. (читает).
Я здесь один мятежной думы полн…
О, скоро ли, напенясь под рулями,
Меня помчит покорная волна.
Майор. Видно, господин певец никогда не ездил по морю — волна не пенится под рулем, — под носом.
Е. (читает).
И спящих вод прервется тишина?
Волнуйся, ночь, над Эльбскими скалами!
Майор. Повтори… Ну, любезный друг, ты хорошо читаешь, он хорошо пишет, но я слушать не могу! На Эльбе ни одной скалы нет!
Е. Да это поэзия!
Майор. Не у места, если б я сказал, что волны бурного моря плескаются о стены Кремля, или Везувий пламя изрыгает на Тверской! Может быть, ирокезец стал бы слушать и ужасаться, а жители Москвы вспоминали бы «Лапландские жары и Африканские снеги». Уволь! Уволь, любезный друг!
1821 или 1822
О РАБСТВЕ КРЕСТЬЯН
ВСТУПЛЕНИЕ
Назад тому года с два попалась мне в руки тетрадь о необходимости рабства в России. Четкими словами имя Ростопчина (как сочинителя) было обозначено на обвертке. Странно и досадно русскому читать такой сброд мыслей и суждений; если можно допустить, что сочинитель рассуждать умеет, то все, что можно было понять из этого хаоса литер и слов, все состояло в том, что господские крестьяне пользуются всеми выгодами, каких и самый век Астреи не представляет нам. Между тем как эти счастливцы в изорванных рубищах, с бледными, изнуренными лицами и тусклыми взорами просят не у людей (ибо владельцы их суть тираны), но у судьбы пищи, отдыха и смерти.
РАССУЖДЕНИЕ
Равенство в мире быть не может, ибо физические и нравственные причины суть уже тому причиною; но кто дал человеку право называть человека моим и собственным? По какому праву тело и имущество и даже душа оного может принадлежать другому? Откуда взят этот закон торговать, менять, проигрывать, дарить и тиранить подобных себе человеков? Не из источника ли грубого, неистового невежества, злодейского эгоизма, скотских страстей и бесчеловечья?
