Япония переживает любое несчастье. Как она пережила землетрясение 1923 года, когда пропало без вести более ста тысяч человек, как пережила навязанную простому народу бессмысленную войну, на которую не хотелось идти никому, как пережила бомбардировки Хиросимы и Нагасаки с 280 тысячами убитых.

«Не заслужили мы такого, — сказал мне с усмешкой старик, протягивая мне мой кулёк с ячменём. — Ведь в этот раз мы даже ни с кем не воевали…»

Я живу в семистах километрах от наиболее пострадавших в 2011 году от землетрясения, цунами и радиации районов Японии. Казалось бы, я мог спокойно наблюдать за происходящим издалека. Но сначала у нас дома жили беженцы, потом жена поехала волонтёром в префектуру Фукусима, затем ненадолго туда же поехал я сам. Очень быстро стало понятно, что катастрофа такого масштаба затронет в той или иной мере каждого.

Стало также понятно, что японская система решения проблем не работает ни на уровне ТЕРСО — компании, управляющей АЭС «Фукусима», ни на уровне правительства. Сразу после землетрясения и марта США предложили Японии помощь с охлаждением реакторов, но предложение осталось без ответа. Как выяснилось потом, председатель правления ТЕРСО Цунэхиса Кацумата в этот момент отсутствовал, и в компании просто не нашлось никого, кто решился бы взять на себя ответственность за принятие столь важного решения — речь ведь шла о том, чтобы навсегда вывести дорогостоящие реакторы из строя. Председатель в тот день был в Китае, куда на деньги компании пригласил прокатиться топ-менеджеров из медиабизнеса.

Вернувшись, господин Кацумата тоже действовал не слишком оперативно, поскольку любое решение в Японии принимается, во-первых, коллективно, с опросом заинтересованных лиц, особенно в высших инстанциях, а во-вторых, на основании прецедентов. На этот раз прецедента не было, а обмен мнениями занял слишком много времени, отчего меры следовали половинчатые и запоздалые. И в этом суть современной японской системы управления — она работает совершенно так же, как столетиями работала японская деревня, где не было сильных авторитарных личностей, принимавших решение единолично и сразу. Всё решалось на основании долгих разговоров всех жителей и обсуждения мер, помогавших в подобных случаях в прошлом. На уровне деревни такая система функционировала вполне достойно. На уровне страны или крупной компании она работает несколько хуже.

Одновременно с городами и электростанциями пошатнулся очень важный для большинства японцев миф — миф об успешном продвинутом государстве, одним из главных атрибутов которого была ядерная энергетика. Выяснилось, что жителям бедных деревень, где возводили АЭС, платились довольно высокие (нередко по полмиллиона долларов) компенсации. При этом многие станции вставали возле так называемых хисабэцу бураку — деревень японских неприкасаемых, которых, несмотря на новые демократические законы, всё ещё воспринимают как людей второго сорта. Причём как раз они часто и шли работать на АЭС.

Ещё один удар пришёлся по вере в эффективность правительства и честность корпораций. Жители Токио в апреле в третий раз проголосовали на губернаторских выборах за господина Синтаро Исихару. Это политик, завоевавший популярность заявлениями о том, что сейчас главная особенность японцев — алчность. И что цунами — кара господня. Зато Исихара считает героями тех японских офицеров, которые несут ответственность за участие Японии во Второй мировой войне. Также, с его точки зрения, женщины, которые не могут рожать, — обуза для общества. А ещё он заявляет, что хватит уже впускать иммигрантов из Китая и Кореи — от них вся преступность. Губернаторский пост много полномочий не даёт, но характерен выбор японцев. За эти годы Исихара смог показать себя человеком, готовым стоять на своём до последнего, хотя практически все его реформы тормозятся более либерально настроенным правительством.

Видимо, Исихара популярен потому, что людям осточертела бесхребетность японской политики. Токийцам надоело, что все в правительстве, да и в компаниях типа ТЕРСО, работают с оглядкой на прошлое и на верхушку власти. Людям хочется лидера, который может пренебречь потраченными на атомные реакторы миллиардами, не задумываясь о последствиях, который может принять решение сам, а уж какое — не так и важно. И реакционер Исихара на это вполне способен.

С одной японкой из тех, кто проголосовал против него, мне довелось прожить под одной крышей неделю. В то время люди с востока, желая переждать период повышенной радиации, ещё искали приюта на западе страны, и неделю в моём доме в Осаке жили беженцы из Токио — мать с двухлетним ребёнком. В Токио было объявлено, что из-за радиации воду из-под крана не следует использовать для детей меньше года, а двухлетним уже вроде бы и можно, но её ребёнок родился довольно слабым, и родители, естественно, беспокоились. При этом из магазинов минеральная вода в бутылках пропала, а из яслей увезли почти всех детей — тех, у кого были родственники в не тронутых катастрофой регионах. Но этой семье, кроме как к нам, уехать было некуда. Родители женщины живут в городке недалеко от АЭС, и после аварии их переместили во временное убежище. Они — крестьяне, и им было сказано, что на их земле нельзя будет ничего сажать в течение как минимум тридцати лет. То есть последние годы своей жизни — если им удастся вернуться в родные места — они проведут, глядя, как их земля, принадлежавшая семье с незапамятных времён, зарастает сорняками. Что же касается родственников мужа, то они жили в Иватэ, и их жилища больше не существует.

Уложив ребёнка, эта женщина приходила к нам с женой на кухню, мы сидели за пивом домашнего приготовления и разговаривали. И пришли к выводу, что Японии надо меняться. Что необходимы политические и культурные возможности для принятия более жёстких, но оперативных решений. Но если нынешняя модель управления страной и компаниями, которая видна в поступках (или скорее отсутствии таковых) председателя правления ТЕРСО, уступит место авторитарной модели, проступающей в высказываниях губернатора Токио, то Япония рискует превратиться в националистическое государство, каким она была перед Второй мировой.

Во многих странах восхищаются реакцией японцев на трагедию — и покорностью, с которой люди принимают горе, и готовностью принести себя в жертву ради общего блага, и практически полным отсутствием беспорядков и преступлений. Известно, что в районах, где почти совсем не было еды, где ничего не работало, люди тем не менее не брали даже продуктов из полуразрушенных магазинов. Пример японцев кажется особенно поучительным для России, где всегда найдётся немало народа, готового нажиться на чужой трагедии. Как считается, главная разница между русскими и японцами — наличие у вторых чести и патриотизма, стоящих на крепком фундаменте какой-то совершенно иной родины-матери.

Русскую родину-мать я хорошо помню — видел её в особенно длинных очередях. Это была чаще всего дама за шестьдесят, обычно весьма щедрых пропорций и с потрёпанным блокнотом, в котором она писала фамилии каждого стоящего. Кроме того, она громовым голосом взывала к совести шкафов, норовящих пролезть вне очереди. Без неё было не обойтись — в очереди каждый был за себя или, скорее, за группу своих: родственников и друзей, которые для советского человека и составляли общество и ради которых человек, будь то милиционер, чиновник или вор, по большей части и жил, — мне сложно судить, так ли это сейчас. Интеллигенты, пытавшиеся отстоять свои права, неизменно получали в морду.

Японская родина-мать — штука другого толка. Это — глаза вокруг тебя. Глаза людей в транспорте, глаза соседей, глаза коллег. Ты всегда ответствен за всё, что ты делаешь, и каждый твой поступок будет проанализирован и оценён. В былое время это называлось сэкэнтэй — «твоё тело в миру»; иными словами, то, как тебя видят другие. Последним оплотом сэкэнтэй в городах были торговые кварталы с их маленькими лавками, где люди перемыв друг другу косточки и приводили общество и всех его членов к общему знаменателю. Сейчас, когда люди в городах живут всё более обособленно, а масштаб общества несоизмеримо вырос, примерно то же самое достигается понятием дзёсики — усреднённым обывательским знанием о мире, обществе, приличиях и манерах, которое вырабатывается более или менее коллективно в СМИ, в органах самоуправления (там, где таковые ещё остались) и в интернете, которым уже пользуется примерно восемьдесят процентов населения.