— Сижу, например, пью себе, как вдруг вбегает хозяйка соседнего бара, мол, ихнего бармена пятеро лупят. Пятеро так пятеро. Я иду, укладываю их одного за другим — там же шантрапа одна. Главное — что дальше делать. Дашь им уйти — они ещё народу приведут, а со всеми уже не справишься. Потому и надо сразу сесть с ними и выпить заново как следует, чтоб дурных чувств, знаешь, не оставалось. Вот так вот. Потому меня и поили везде задаром, куда ни пойдёшь.

Тогда, знаешь, все дрались, но лежачих не били. А полицейские даже не глядели — скажут: «Ну, парни, вы тут не очень-то», — и дальше себе пойдут. А потом как начали применять закон о запрете насилия, и пошло: пальцем к кому прикоснёшься — уже тебя в участок тащат. Вот и перестали все драться. Зато теперь уж если до драки дойдёт, никто остановиться не может — разучились. Нож тебе в пузо, и до свиданья.

Учитель качает головой. А я всё вспоминаю то облегчение в глазах крашеного. Он просто не знал, что делать со своей яростью. И, пожалуй, нам обоим было бы легче, если бы он просто дал мне в зубы. Я ведь нарывался.

Вряд ли на земном шаре есть ещё страна, где человек, проработав с утра и до вечера в какой-нибудь фирме и закончив работу часов в десять вечера, сядет в машину и попрётся в другой город, куда ему ехать целый час, только для того, чтобы поесть переслащённый вермишелевый суп. При том что ему завтра вставать на ненавистную работу в шесть утра.

Сомневаюсь также, что домохозяйка в какой-нибудь ещё стране на свой день рождения потребует от мужа и всей семьи, чтобы её везли на соседний остров, чтобы перекусить там в простой забегаловке. Да не в одной, а в четырёх, а потом ещё будет сетовать, что удалось поесть только в трёх — в желудке места не хватило.

Японцы просто помешаны на еде, причём едят вовсе не как европейцы — наслаждаясь атмосферой, беседой и — в том числе — качеством пищи. Японцы готовы тянуть удовольствие часами тогда, когда выпивают, но когда они едят, то едят они быстро и жадно, полностью поглощённые вкусом поглощаемого, и мне стоило немалых усилий научиться есть вермишелевый суп рамэн так, как требуют здешние приличия — всасывая вермишель губами с громким и довольно неприличным звуком. Но эта культура еды, да и сами японские блюда, в большинстве своём — нововведения последней сотни лет. Традиционная японская еда, пожалуй, совсем не то, что едят японцы сейчас, да и не то, что пользуется теперь наибольшим успехом в мире.

Суси — нововведение периода Эдо. Рамэн — вермишелевый суп — появился ещё позже, в середине эпохи Мэйдзи, то есть немногим больше сотни лет назад. Да и сам белый рис стали есть в Японии примерно тогда же, а до тех пор ели коричневый — ошелушённый, но не шлифованный. Кстати говоря, в рисовых отрубях содержится львиная доля витаминов, особенно витамина B1, отчего у японцев, переставших есть коричневый рис, в двадцатом веке сильно участились случаи алиментарного полиневрита — во всяком случае, пока не развилась практика витаминных добавок.

Таким образом, японцы, пока не пришло благоденствие эры Эдо, а потом и проклятие европейской еды, ели нешлифованный рис, добавляя к нему при возможности или какую-нибудь рыбину, или же овощи, сваренные на соевом соусе, — то есть диета была не очень шикарная. Сахара почти не было, мяса — тоже. И были японцы при этом — а быть может, и как раз поэтому — на редкость выносливым народом.

Известен анекдот о том, как приехавшие в Японию европейцы, удивлённые выносливостью рикш, которые возили их коляску с утра до вечера по всему городу и нисколько при этом не устали, спросили у них, что те едят. Те ответили, что едят пару тарелок коричневого риса в день. Европейцы изумились ещё больше и стали убеждать их в том, что если японцы начнут есть мясо, то будут и вовсе непобедимы, поскольку тогда к этой поразительной выносливости прибавится ещё и европейская сила.

Но вышло совсем не так. От мяса японцы сильнее не стали, стали болеть гораздо больше и потеряли свою выносливость. А зря — ведь за много сотен лет кишечник у них, как показали исследования, стал на два метра длиннее, чем у европейца — чтобы как следует переваривать растительную пищу. А тут, выходит, лишние метры оказываются совершенно не у дел.

Существует много рассказов о том, как европейцы привезли туземцам ром и сделали население алкоголиками. Есть много историй о том, как европейцы внедрили капитализм и разрушили общины и привычные связи между людьми. Японская же история последних ста пятидесяти лет знаменита ещё и тем, как китайцы с европейцами да американцами испортили туземцев едой, с каковой в Японии традиционно дело было поставлено плохо — в среднем довольно скудно и не больно-то вкусно. Наверное, поэтому японцы и используют слово «вкус» — адзи — совсем не в том смысле, как на Западе. Вкус для теперешних японцев — понятие не столько качественное, сколько количественное. Пробуя суп, нынешний японец нередко скажет: «Что-то вкуса недостаёт». Обычно это значит, что в супе или мало сахара, или соли, или мясного бульона.

Сам я отказался от вкусной еды года на два. Первое время мне было довольно тяжело, но со временем я привык — хотя смотреть на то, как мои дети поглощают шоколадки и бутерброды с сыром, было настоящей пыткой. Потом я начал замечать, что действительно стал гораздо выносливее и болеть перестал совершенно. А потом… сломался и принялся есть практически всё, что хочется, — разве что кроме мяса, от которого всё-таки успел отвыкнуть.

Стал ли я от этого счастливее? Не знаю. Но здоровее и выносливее точно не стал. И сейчас всё больше думаю, что, быть может, аборигенам видней. Что имеет смысл переломить себя и снова есть то, что предки моих наполовину японских детей ели в течение столетий, даже если это для современного человека и совсем не вкусно. Взять и сказать глобализации (и своим собственным неяпонским предкам) твёрдое «нет».

Но уж больно вкусная она вещь, эта глобализация…

Представьте, что вы приходите домой и обнаруживаете, что, уходя, забыли запереть дверь. А что, если забрался вор? Что, если он ещё в доме, прячется где-то в шкафу или под кроватью? Чтобы удостовериться, что вора нет, в России вам придётся обыскать весь дом. В Японии всё гораздо проще — вы просто смотрите на пол в прихожей, и если незнакомой обуви нет, можете быть уверены, что воров в доме нет.

Ведь даже самый отъявленный бандит, скорее всего, машинально снимет в прихожей свои ботинки. Как, кстати, снимают ботинки перед прыжком в пропасть японские самоубийцы — очевидно, считая смерть не столько выходом, сколько входом.

Или представьте, что вы въехали на машине в незнакомый переулок — срезать угол — и обнаруживаете, что дорогу вам преграждает стоящая посередине машина с затемнёнными стёклами и разными грозными прибамбасами. Водителя на месте нет. В России вы, скорее всего, просто задним ходом выберетесь из переулка и поедете своей дорогой — мало ли что там за громила вылезет? В Японии вы можете спокойно жать на гудок и быть уверенными, что из какого-нибудь дома, наспех надев туфли, выбежит водитель — может быть, даже и якудза — и, усиленно кланяясь, уберёт машину с дороги.

Почему? Потому, что у любого бандита, как и у каждого обывателя, есть так называемое дзёсики.

В каждой культуре на любой момент её существования найдутся понятия, которые с трудом переводятся на другие языки. Для Индии, к примеру, это каста, для Америки — понятие закона, которое здесь почему-то оказывается сильнее и морали, и религии, а в России это выражения вроде «Ты, мужик, свой или хто?». В Японии одно из понятий такого рода — дзёсики.

Слово «дзёсики» состоит из двух иероглифов: «обыденный» и «знание». И обозначает некое усреднённое обывательское знание о мире, обществе, приличиях и манерах. И именно это понятие и склеивает японцев в единую нацию, нередко оказываясь сильнее любви к деньгам, к статусу и даже к семье.