Начинался Янтарный тракт с опушки Смолянки — обширного лесного массива раскинувшегося южнее стен Новограда. Широкое полотно дороги пролегало прямо на восток к условному центру Зуреньского Серпа, а там, двигаясь сквозь длинный тоннель, протяжённостью (если не врут бывалые люди) около двадцати вёрст, тракт выходил к Погостовой Яме.

Вскоре отряд достиг первых деревьев и стал углубляться в лес. Снега здесь уже почти не было. Во всю сладко тёхкали птички. Их трели разносились по округе, услаждая слух своими переливами. Чувствовалось, что самой природе надоела эта долгая зимняя спячка. Деревья встрепенулись, потянулись к тёплому озорному солнцу. Поползла из земли всякая трава-мурава.

Семён уже освоился с жеребцом. Правда, натёр пятую точку с непривычки, но не жаловался.

После столь относительно долгой жизни в столице, Прутик отвык от всех этих красот родного края. Ему уже начинал нравиться и поход, и компания. Настроение к вечеру улучшилось. А неприятности с университетом казались далёкими, даже нереальными.

Лагерь решили разбить у небольшого ручейка., выбрав участочек с сухой землёй. После ужина, Бор и Первосвет сразу же легли спать. А Семён долго ворочался, возбуждённый дневными впечатлениями.

Костерок, разведённый северянином каким-то немыслимым образом, тихо потрескивал. Никто не подбрасывал в него хвороста. И вообще казалось, будто тот действительно «живой», как до этого утверждал Бор.

— Смотри, как горит костёр, — северянин наклонился вперёд, поправляя в нём свои странные древки стрел, которые каким-то удивительным образом он использовал в розжиге оного.

Семён мимо воли поглядел на пламя. Оценил красоту его языков: ну да, красиво… завораживающе. Сразу же вспомнился родной дом в Заячьем… белая печка… внутри её пылает оранжевый огонь… тянет теплом… пахнет свежим хлебом… мать возится у широкого стола… что-то тихо напевает…

— Он живой, как думаешь? — вдруг спросил северянин. — Костёр-то, а?

Семён раскрыл глаза и вдруг поймал себя на мысли, что Бор по своему странный человек. Может, даже ненормальный.

— Навряд ли, — пожал плечами паренёк. — Это же… это же…

— Вот и ты не знаешь… наверняка… А он живой. Я уверен. Мы его «кормим»… даём хворост, поленья… А тепло его пламени нас греет… и помогает готовить еду… и ещё шепчет… в ночи… Да, в ночи. Шепчет.

Бор тоже перешёл на шёпот.

— Ты что, испугался? — вдруг спросил он. — Думаешь, я сошёл с ума? Вот смотри…

Тут Бор вытянул свой нож и сделал небольшой надрез на ладони. Капли выступившей своей крови он стряхнул в огонь. Языки пламени тут же «притихли».

— И что? — не понял Семён.

Бор вздохнул и посмотрел на паренька, как на дурачка. Пламя вдруг «ожило», стало больше, ярче.

Магия, — решил Прутик. — Это какая-то магия… Как пить дать!.. Этот Бор точно «заморочник»!

Бор тихо рассмеялся и вернулся к своему месту. Огневолк свернулся полукольцом и, прикрыв свои горящие глаза, казалось, заснул. А вскоре задремали и северянин с гигантом. А Прутик кутался в плащ и размышлял. Его удивило, что его товарищи, при всём своём опыте, не стали дежурить по очереди, как это было бы положено делать. Мало ли какие лихие люди бродят в чаще! Вот сейчас выскочат разбойники и поминай, как звали.

На руке северянина в свете чуть притухшего костра тускло блеснуло что-то, весьма схожее на браслет. Семён почувствовал непреодолимое желание приблизиться и рассмотреть переплетающуюся на кисти металлическую штуку.

Это была змейка. Она так ловко обвилась вокруг руки Бора, так что, казалась живой. Прутику захотелось даже погладить эту странную милую рептилию. Но едва он потянулся, как у змеи резко расхлопнулись веки, и она, сердито шипя, уставилась немигающим взглядом своих красных рубинчиков.

— О, Святой Тенсес! — Семён испугано отдёрнул руку и попятился назад.

Он перевёл взгляд на лицо Бора. Тот всё ещё лежал, опираясь спиной на круп дремлющего огневолка. Однако его глаза были раскрыты и горели звериным огнём. Он глядел на паренька так, как смотрит сытый хищник на впавшую в ступор добычу. Стало очень страшно. И ещё не понятно, то ли так северянин спит — с открытыми глазами, то ли действительно бодрствует.

Семёна прошиб холодный пот. Он продолжал пятиться, глядя, как в огромных расширенных до неимоверных размеров зрачках Бора поблёскивает зеленоватый огонёк. А позади вновь показались три тёмные тени, видимые Семёном ранее, ещё в комнате у Головнина.

— Я… я… я…

Это всё, что мог выдавить из себя Семён. Он сжался в комок и присел на колени. Секунда-другая, и всё развеялось, будто марево. Бор спал… с закрытыми глазами, змейка-браслет на его руке была также неподвижна.

— Показалось? Ей-ей, показалось… Тьфу, ты! Чего только ночью не померещится.

Семён осторожно осенил себя святым знамением и прилёг у пня. Несколько раз он приподнимал голову, глядя на северянина.

— Точно показалось, — прошептал сам себе Прутик, проваливаясь в глубокий сон.

Путь к подножию гор занял без малого шесть дней. Благо погода стояла пригожая, тёплая. Отряд проехал несколько больших посёлков, жители которых в основном были лесорубами, пару хуторов, и вот очутился у местечка Деревянцы. Это был последний населённый пункт Светолесья. Стоило проехать тоннель, и отряд уже оказался бы в древних землях Валиров.

На въезде в посёлок стояла будка сборщиков подорожных податей. Один из солдат лениво поглядел на грамоту, протянутую Бором, и дал знак к поднятию стойки, препятствующей проезду. Лица служак были скучны, очевидно, как следствие их нудной работы.

— Проезжай! — обыденно бросил старший заставы, зевая во весь рот.

Остановиться на ночлег было решено у старосты, крепкого жилистого мужичка средних лет. Он довольно радушно принял гостей в своём доме.

— Тут завсегда полно прохожих да путешественников, — весело тараторил он. — А оно по-иному быть и не может, ведь Янтарный тракт — единая дорога, проходящая через горы.

Семён глянул на отвесную стену темных неприступных скал, тянущуюся едва заметной дугой с юга на север. Ему казалось, что эта стена вздымалась до самого неба.

— А ну поди одолей! — усмехался староста, махнув рукой в сторону хребта. — Живо себе шею свернёшь.

— А вы ходили? — поинтересовался Бор.

— Ну, бывало, пробовал… по юности лет… Однако скажу, что тут даже горные козлы не рискуют лазить. Только через тоннель!

— Кто же его делал? — снова спросил северянин.

Прутик вдруг хмыкнул, но увидев недовольное лицо Бора, тут же затих. Конечно, тот не учился во всяких там университетах, не читал умных книжек, поэтому, имел право чего-то не знать.

— Да он сам собой образовался, — говорил староста.

Гости вошли в дом, там хорошо перекусили и легли отдыхать. А поутру расплатившись с хозяином, стали вновь собираться в дорогу.

— Вы вот что, — затараторил староста, — сами тем тоннелем не ходите… Заблудиться, конечно, не заблудитесь, но мало ли чего. Лучше идти группой… большим отрядом…

— Это же кого-то поджидать придётся, — возразил Первосвет. — Эдак мы неделю тут проторчим.

— Чего неделю! — всплеснул руками староста. — Я вам точно говорю, что коли поспешите, то нагоните караван. Он, наверное, уже внутри… Кстати, как доберётесь до Погостовой Ямы, попадёте на зарец.

— Куда? — напрягся Бор.

— Зарец — это праздник такой, — рассмеялся Первосвет. Он выглядел очень довольным. — Ух ты! А ведь точно… ведь какой сегодня день… как я забыл про это…

Северянин сощурился, при этом не обратив внимания, что перешёл на гибберлингский язык (кстати, Семён заметил, что подобное у Бора раз от разу проскакивает):

— Хфаз ер пфас?

— Чего? — не понял Первосвет.

— Что это такое? Вы вообще о чём говорите? — хмуро вопрошал северянин, видно всё ещё подозревающий какие-то неприятности.

— Ну… не знаю, как у зуреньцев, а у нас это праздник — зарождающегося весеннего солнца. Принято в это время вырезать деревянных коньков, красить их красным цветом… Да, и коньки эти — двухголовые. Одна башка смотрит назад, другая — вперёд… Фигурки смешные такие… забавные… Да и сам этот праздник очень веселый. А вечером мы разводили костры…