— Извините, я сотрудник следственного отдела и когда-то, много лет назад, знал Ирину Пархоменко. Сейчас мы расследуем одно дело… я знаю, что она погибла, вы кто ей? Может, вы что-то важное расскажете.

Ну и народ у нас! У меня не было ничего в руках, кроме красной «корочки», которую я не мог развернуть, потому что там — портрет «инспектора Дани»…

— Вы ей кто?

Угрюмый качок, пропустивший меня в квартиру, защелкнул за мной дверь (звук гробовой крышки?).

— Я покойной родной брат. Вот сюда.

Ментов принимают на кухне. И ничего не предлагают. Мне не надо, я только что ужинал.

— Что интересует?

— Если вам известно, то детали той катастрофы.

— Катастрофы? Не было катастрофы. У тебя странные сведения.

— Так записано.

— Где записано? Она тогда разошлась с мужиком. Ей позвонил какой-то старый знакомый. Ходили в кино. Так удалось потом восстановить эти события. Потом она оказалась под колесами. Машина переехала ее. Но уже мертвую. Ее убили шилом. В сердце. Тогда так модно было убивать.

— Кто-нибудь занимался ее знакомым?

— Вот вопрос по делу. Его еще одни знакомые, случайно их видевшие, описали. Длинный, нескладный, маленькая голова. Темный. Никаких особых примет. А что? Что-то появилось?

— Появилось, — встал я с кухонной табуретки, — мы имеем теперь все данные на этого человека. Но его уже хуже не накажешь. Он убит. При оказании сопротивления.

— А если я захочу получить такую справку, что это он убил Иришку?

— Дадим. И разъясним причину. Это сумасшедший. Убил по бредовым мотивам. Пока.

Брат Ирины остался в недоумении и неудовольствии. Что делать? Кто же дал Генке сведения об автокатастрофе?

Из машины я позвонил хорошему знакомому — главному врачу психоневрологического диспансера номер двадцать три. Все у меня за последние тридцать четыре часа было на грани «фола», всюду я, по-моему, рисковал, скользил по краю, чуть не опаздывал, чуть не заставал… и мне сказочно повезло, что действительно до семи часов работает Михал Борисыч Маруськин. Через десять минут я снова позвонил, и Михал Борисыч тем же «эйфорическим» тоном, как о само собой разумеющемся, сообщил, что да, обращался в диспансер летом прошлого года Смуров Борис Васильевич.

Карту Смурова в архиве запросто нашли, но о содержании ее я не спросил, я хотел сам все прочитать, чтобы поставить в этом деле «точку пули»…

— А зачем в психдиспансер? — спрашивала Даня, — мы ведь туда едем?

— Лечиться, роднуля, — улыбался Сашка, — пора, брат, пора!

— А еще куда-нибудь сегодня поедем? А? Командир-психиатр? — спросил он меня уже на проспекте, метров за триста до поворота к диспансеру-

— Да, — решил я, — в завершение дела очень может быть, что поедем чуть-чуть в загород.

— То есть раньше, гляжу, девяти часов вечера и не освободимся. А то я хотел Танюшку Яблокову навестить. Как она там, и все такое.

— Правильно, — решила Даня, которой, между прочим, негде стало ночевать, — мы все туда поедем, потому что психиатра никто-никто теперь домой не пустит.

— Ладно, — решил я, — принципиально согласен. К Таньке всем боевым звеном! Оставшиеся в живых обреченные станут праздновать победу.

Мы въехали во двор, в глубине которого на низком крыльце ликовал радушный Михал Борисыч.

Рядовых членов банды он усадил пить чай, меня же (командира-психиатра) отвел в отдельную комнату и задал несколько вопросов. Со стороны незнакомые с психжаргоном не поняли бы ровно ничего. Поэтому и из карты, из краткой истории болезни я удаляю всю терминологию. Обращение было единственным, но принимавшая докторица Орлова ухитрилась с видимым удовольствием исписать восемь страниц (малого формата), считая историю Смурова в своем роде уникальной. Мне тоже не часто встречались такие больные. И в истории психиатрии таких случаев описано немного. Итак:

Смуров Борис Васильевич, 1957 г. рожд. Обратился 6 июля 1996 г. с жалобами на тревогу, мысли о «преследовании», на длительные расстройства в половой сфере.

Из истории жизни и болезни: окончил 10 классов, институт связи. Женат, имеет двух детей. Работает в последнее время коммерческим директором. Вредные привычки: не курит. В последние семь-восемь лет злоупотребляет алкоголем: пьет до 300,0 водки или коньяка ежедневно, с редкими перерывами, выносливость якобы не менялась. По существу объяснил следующее: в возрасте тринадцати лет вступил в половую связь с товарищем, одновременно испытывал половое влечение к животным, совершал половые акты с курицей, уткой, коровой, телкой. В те годы отношение к извращению носило беспечный характер. В возрасте шестнадцати лет впервые пытался убить козу, совершая с нею акт. Вид крови вызывал усиление оргазма. В том же году во время интимных отношений с юношей-педерастом испытал особое удовольствие от того, что тот избивал больного. Тогда впервые якобы стал задумываться о ненормальности своего полового поведения. В возрасте восемнадцати лет, под влиянием обстоятельств, впервые совершил половой акт с женщиной, много старше себя. Оргазм наступил не сразу, акт длился ненормально долго. Оргазм, как считает больной, был «бледным». Предпочитал по-прежнему совершать половые акты с животными, считая для себя наиболее подходящим объектом телок. В возрасте двадцати лет по совету родителей женился. Половая жизнь в браке его не удовлетворяла, но старался симулировать оргазм (не наступавший, как правило) и нежное отношение к жене. В первые годы брак выглядел благополучным, родились две дочери, но затем жена стала упрекать больного за чрезмерную холодность в их отношениях. По характеру был в те годы подчиняемым, хозяином в доме всегда была супруга. Сам больной замечает, что в возрасте двадцати—двадцати пяти лет значительно изменился по характеру, стал пассивным, уступчивым, круг интересов резко сузился. Еще в 1977 г. однажды на курорте обнаружил, что его акт с очередной телкой подсмотрел его знакомый. Вскоре стал замечать, что многие его знакомые осведомлены о его ненормальности, говорят о нем между собой «гадости», делают соответствующие жесты, строя ему «рожки», но до последнего времени больному удавалось делать вид, что он не замечает намеков на свою ненормальность. Летом 1987 г. больному позвонил знакомый абхаз, проживающий в Гаграх. Больной понял, что тот, если приедет в Москву, расскажет жене о единственном, как считает больной, «подсмотренном» случае, когда он имел дело с телкой на даче этого абхаза в 1977 г. Чтобы предупредить возможный приезд знакомого, сам выехал к нему в Гагры под предлогом коммерческих дел, но узнал, что знакомый умер. Тогда был в состоянии тревоги, плохо спал, стал замечать, что намеки на его извращения появляются в телепередачах. Решил, что этому способствует работница телестудии, тоже его знакомая, имевшая сведения о его поведении в Гаграх. Решил убить знакомую, но узнал, что она погибла в катастрофе, гибель людей, которых он сам собирался убить, якобы настолько потрясла больного, что планы мести он решил отложить, хотя некоторое время, потом — эпизодически, замечал «намеки» со стороны знакомых. Супруга больного, как-то, уличенная им в измене, посоветовала ему например, «найти себе хорошую телку», один из знакомых при всякой встрече с больным повторял: «Ну как, телок-то пасешь?» Кроме того, больной с 1992 г. обнаружил, что якобы обе его дочери (в то время им было по 14 лет) «занимаются лесбиянством». Постепенно у больного созревала мысль, что он сам и его дочери страдают наследственным психическим заболеванием, предположительно — шизофренией. Несмотря на то, что обе дочери рано вышли замуж (в 1996 г.) и брак в обоих случаях был благополучен, больной все время ожидал «беды». С начала 1996 г. снова стал плохо спать, появилась тревога, все чаще стал замечать «намеки» на его противоестественные склонности. Был подавлен, замкнут, чем обращал на себя внимание знакомых, все расспросы воспринимал как попытку выведать подробности о его противоестественных склонностях. Все попытки сочувствия или участия — как насмешку и издевательство.