На улице меня откровенно стерегли с тыла, в машине я оказался между двух верзил. Но не били. Вообще не разговаривали, разрешили курить. Опять — по мосту. Теперь уже слева от меня поплыл в Москве-реке полурастворенный город. Сидящие по бокам и впереди почти не разговаривали, разве что покашливали, кряхтели, сопели, и в этом примитивном, почти первобытном звуковом оформлении я довольно скоро оказался за городом, и удивительно все-таки быстро — на даче.

Обе дочери Худур были здесь, за этот час прикатили и их мужья: один — большой, сутулый, с отвислой губой, второй — юркий, чернявый, миниатюрный. Юные жены держались каждая своего. На особицу торчал костистый, вообще скелетообразный сосед из следующего (я ведь так и думал) по односторонней улице дома. Да, он и видел, что я ходил к теще соседа, но он же видел, как я удалился в город, и точно засек время (совпавшее с моими «показаниями»), он же затем видел еще вполне живую тещу, он же неуверенно доложил, уже при мне, что, кажется, хозяин дачи Борис уехал примерно в двенадцать тридцать по проселку в сторону леса.

— Точно он уехал?

— Не уверен. Машина точно его. И вот так почесала.

За бурыми волнами овражистого поля синел лес. На буграх лиловел уходящий к лесу проселок.

— До леса тут километра три, — определил бровастый и усатый милицейский чин, наверное, тот, что говорил со мной по телефону, — но сейчас мы пройдем к трупу… к телу.

Меня повели к телу. Якобы для опознания. Но, вероятно, для того, чтобы я выдал себя нечаянно оброненной эмоцией.

Тещу убили в саду, прямо под теми окнами, в которых часа четыре назад догоняли друг-друга ее одутловато-бледная физиономия и мое ковыляющее по огороду отражение. Сейчас теща была неузнаваема — подсиненная белизна, черные брови, черные усики. Открыт мутный глаз.

— Выстрелили отсюда, из ихнего сада. Или из окна, — бровастый показал большим пальцем себе за спину (мне стали доверять?), — из пистолета, удар слабый, насквозь обе пули не прошли. И с глушителем. А что она вам рассказала?

— Я говорил, про взрыв. Что никого она под теми окнами не видела ни до взрыва, ни в момент его. Она вот из этого окна смотрела. Взорвалось в доме, в рояле.

— Это тоже она видела?

— Это я определил.

— А нам… нам отец позвонил… — Оля-дочь перебирала досочки штакетника, неведомо откуда взявшись, — чтобы ехали сюда, здесь убивают.

— Странное желание — звать дочерей, где убивают? — спросил меня бровастый. — Теперь поедем в лес.

Меня держали за своего? Мы отправились к машине. Я в последний раз оглянулся на тещу, неудобно и плоско застрявшую в кустах под стеной дома, так неудобно и бессмысленно, что и с дороги видно — лежит труп.

Мы тут же тронулись. Я думаю, у второго офицера было время расспросить дочерей о планах Бориса, если Борис успел о них им (дочерям) протелефонировать. Знали милицейские, наверное, что в тех лесах, к которым мы сейчас стремительно приближались, у Бориса нет знакомых, нет там станции, гаража или вообще жилого места, потому что пятой с нами поехала собака. Мы собирались искать Бориса в лесной местности? Но до чащи он не добрался.

Каюсь, что в те минуты, уже в виду лесной, сосновой, с уютными полянами и пещерами опушки, я убежденно думал все то же, то есть что ущербный, неполноценный, импотент — Боря, накопивший за годы бочку ненависти к талантливым (профессор, художник, писатель, банкир, охотник и т. д.) приятелям, о каждом из которых Худур могла, скажем, наплести невесть что, «сделав» всех своими чудными любовниками, уже много лет уничтожает всю дюжину счастливцев оптом и в розницу… Теща могла свидетельствовать, что взрыв был в доме. А я? Я что-то не мог себе представить, почему остался в живых. Разве что Борис траванул меня каким-то депонированным ядом, со смертельным взрывом оного в кишках, скажем, через сутки… Почему оглашенный маньяк вдруг сбежал в леса, я не успел задуматься…

Мы остановились в виду лесной помойки. Машина Бориса стояла от помойки шагах в двадцати. От нее приближался тот милицейский тип, который «брал» меня у Дани. Выходило, что милиция действовала в два этапа и эти уже что-то успели. Успели они много чего.

— Этого хозяина дачи Бориса убили здесь, — показал на помойку милицейский, — застрелили из «ТТ». Пистолет бросили там же. Закопали не глубоко, Дина нашла тут же.

Дина, черно-пегая овчарка, стояла сейчас над могилой несостоявшегося маньяка и приветствовала хвостом вторую овчарку, подбегавшую от нашей машины.

Незаконная помойка, как я уяснил из милицейских разговоров, являла собой чрезвычайно современное прибежище: главным содержимым были пластиковые бутылки и картонные коробки из-под супераппаратуры. Некие очень «новые русские», упившись «Херши» и кока-колы, закупили, значит, гигантские партии телевизоров, компьютеров и видаков — «Шарпов», «Сонев», «Джи-ви-сов» и так далее. Коробок из-под каких-нибудь паршивых «Самсунгов» я не приметил…

— Раз в день приезжает, — докладывал мент-колосс Главному менту, — да, как раз около часа дня или в час с небольшим. Сваливает очередную партию и роет ямку для следующей. Универсал с ковшом. И они помойку раз в неделю жгут. Сейчас мастера привезут, Корман поехал за ним.

Главный мент прошел к помойке. Дух был. Необычный, сладковатый, винный, что ли. От перебродивших остатков разных шипучек?

— Они убили его в затылок и сбросили в яму. И закидали мусором. Все дело — минута. А потом приехал бы… да вот он и приехал.

Из-за угла рощи показался мощный грузовик в сопровождении крана. Третьей из-за угла показалась милицейская машина.

Бориса я увидел, подойдя к узкой и глубокой, как окоп, яме. Маленькая голова его с дыркой в затылке была освобождена от пластиковой дребедени, туловище же все прикрыто стеклянистым слоем мятых пластиковых бутылок и флаконов.

— Жаль, — сказал Главный мент, но не про Бориса, а, скорее всего, пожалел, что водитель грузовика с мусором и крановщик не приехали пораньше. Могли бы что-то рассказать. Либо умереть, как нечаянные свидетели… а ведь убийцы должны, выходит, знать…

— Да, — подхватил мою мысль Главный, — те, кто его пришили, должны были знать, что через каких-то тридцать-двадцать минут в яму сбросят еще тонну бутылок и коробок.

Я подумал, что убийца или убийцы запросто могут быть рядом и наблюдают сейчас за нами из-за той же рощи.

— Ничего не хотите добавить? — спросил меня Главный.

Я промолчал, а он и не ждал ответа. Прошел на другую сторону «окопа». В «окоп» спрыгнул рабочий мент и через минуту доложил, что пистолет действительно здесь, в яме. Пистолет завернули в полиэтилен.

— Не исключено, что это тот же, из которого убили ту старуху.

Подъехал грузовик с краном, начались длинные разговоры. Я же отошел в сторону и сел на коробку, которая было подалась, но потом, как-то осев, окрепла, и я сидел удобно.

Меньше часа назад Борис был жив. Ущербный, замкнутый, не часто «возникавший», вдруг обнаруживая в состояниях этой внезапной детской истерики целую глыбу спекшихся, настоянных на многолетней ненависти обид, сожалений, страхов. Не дебил, но беспомощный, задавленный хищной и жестокой супругой. Ей-то он был зачем? Говорили, что близкий его родственник, какой-то среднеазиатский воротила, чрезвычайно помогал Худур, вообще дело было не в Борисе, а в его родственных связях, а до него дела не было никому. И как же он подходил на роль жалкого, исподтишкового мстителя! Но вот пришили и его. Маньяк прятался сейчас не столько за соседним кустом, это меня почему-то не трогало, а в тех трех, всего трех, кроме меня, живых в нашей компании. Следовало бы найти их адреса… а менты ментами, их я не стану привлекать с их бумагами, стереотипами… Теперь все совсем просто: «или — или». Но вроде бы никакой логики…

— А ты что сидишь? Довезти до дачи?

— Я не нужен?

— Да, — сказал Главный, — ты ни при чем.

— Чего ж возили?

— Подозревали. А теперь не подозреваем.