Замечал в последние недели, что даже прохожим на улицах и пассажирам в транспорте известно о его «необыкновенных увлечениях»: незнакомые люди делали «знаки», изображая «рога», или в разговоре окружающих слышал свое имя и слово «телка». Например, «светелка», «метелка» и т. д. Наконец по настоянию жены обратился к частному психиатру, который рекомендовал лечение амитриптилином и галоперидолом. Лекарства переносил плохо. Вскоре перестал их принимать, в июне 1996 г. совершил попытку самоубийства — пытался повеситься, но на глазах у жены, которая и привела его на прием в наш диспансер.

Настоящее состояние: выглядит моложе своих лет, телосложение неправильное, обращают на себя внимание относительно малые размеры черепа, непропорционально широкий таз. Движения угловатые, мимика манерная, неадекватная ситуации. Улыбаясь рассказывает, что, по его убеждению, один из его прежних знакомых «всем» рассказал о его противоестественных склонностях, все его знакомые и знакомые жены, дочерей и т. д. презирают его, унижают намеками. Мужья дочерей, как он сам заметил по поведению дочерей, тоже извещены о «тяжелой наследственности» и мстят за это дочерям, возможно — избивают и пытают их. Причиной всего происходящего больной считает группу прежних (часть нынешних) знакомых и друзей, распространяющих о нем «слухи». Говорит, что способен убить тех из знакомых, которые распространяют слухи и отравляют жизнь ему и родственникам. Собственную жену числит в своих «кровных врагах», так как думает, что она всем рассказывает о его импотенции и о его половых извращениях. Больной не всегда последователен, не замечает искажения логической связи в своих высказываниях, убежден в реальности бредовых переживаний. От предложенного лечения категорически отказался.

Жена больного не настаивала на насильственном стационировании мужа, состояние его недооценивает, предупреждена о необходимости надзора за больным, о необходимости, в случае дальнейшего ухудшения, немедленного помещения больного в психиатрический стационар.

Диагноз: шизофрения вялотекущая, паранойяльная. Сексуальные перверсии.

Число. Подпись.

Предложена явка на 5 июля.

5 июля: На прием не явился.

Число. Подпись.

Я не был в восторге от диагноза, едва ли то была пресловутая «вялотекущая», ведь заметны минимум два довольно очерченных обострения с тревогой и нарушениями сна. В периоды обострений заметно усиливались бредовые расстройства

— и, как я теперь знал, в 1987 г. Борис Смуров совершил в обострении два убийства. Но это все «технические» подробности.

Была уже почти половина восьмого. Уже темно. И дела наши не закончились на диспансере.

Я вернулся к упившимся (чай и кофе) Сашке и Дане, которых развлекал рассказами о «забавных» случаях Михал Борисыч.

— Это все вам забава, а вообще-то психиатрия

— это страшная и очень грустная область, — заключил Михал Борисыч, — вон Андрей знает.

— Спасибо! — от души сказал я. — Теперь я знаю все.

— А третий киллер? — спросила Даня.

— А мы его сейчас навестим. Нет, это совсем не опасно. И это будет наша последняя экспедиция.

— Страшная область, — повторил и я, — особенно с тех пор, как полоумные депутаты разрешили опасным душевнобольным разгуливать на свободе. Если бы не эти фокусы с судебными разбирательствами по каждому случаю стационирования, сколько людей уцелело бы. В нашем случае минимум пять человек, даже шесть.

Михал Борисыч, видно, не очень себе представлял, по какому случаю я разъезжаю с компанией по городам и весям.

— Что-нибудь наделал тот? — кивнул он на амбулаторную карту.

— Наделал вдоволь всего. Надеюсь, тебя не коснется. Что вы могли сделать, если даже родственники отказались его класть, придурки!

— Он убил? — листал Михал Борисыч карту.

— Убил. Но сам уже мертв. Как он умер, я не знаю. Мы сейчас выясним.

— Девять человек?!

— Если точно. Если своих считать, то пять. Сам шестой. Да еще трое вовсе посторонние погибли. Один его в глаза не видел.

Михал Борисович полистал карту:

— Тут бред.

— Вот именно! И попробуй насильственно стационируй такого больного! Еще и родственники против. А, блин, все эти политпридурки кричат, мол, хватают инакомыслящих, репрессивная психиатрия! В шестидесятые годы наверняка было несколько случаев всего, когда зря сажали в психушки людей, но из этого выводить закон… Конечно, теперь скажут, как же вы не сумели убедить больного, что он сумасшедший. А известны в истории случаи, когда удавалось бредового убедить?

Все это я говорил для Сашки с Даней. Чтобы прояснить им картину. Михал Борисыч это все знал не хуже меня.

— Вроде формально тут все сделано, — листал он карту, — надо бы Орловой еще раза два попробовать уговорить…

— Мы едем, — решил я, — на последнее дело. А тебе я потом позвоню, Миш. Доскажу. А то скоро восемь.

Не очень хотелось Сашке с Даней на это последнее дело. Но и деваться некуда. Даню еще беспокоил «третий киллер», обоим негде было ночевать…

Мы уселись в свой броневик.

— Я дам тебе парабеллум, — сказал я Дане, — дать?

— Давай, — сказала она равнодушно (выглядела после чая и кофе осовелой), — кого-нибудь пришибу, так и быть. Чтоб двенадцать человек на сундук мертвеца!

— Куда? — повернул ключ Сашка.

— На дачу к Смуровым.

— Там же менты!

— Зачем? Менты ночью спят.

Мы опять где-то вскоре оказались на набережной, над дрожащим бледно-желтым частоколом отражений. Потом мы углубились в узкие улицы, потом в низкие и узкие прогалы меж домами, потом мы оказались в ветряном поле, где уже не стало встречных машин.

— В эту улицу. Я вчера два раза тут был.

— До самого дома или встанем загодя?

— Лучше не доезжая, я скажу.

Мы встали дома за три. Жаль, что мы не в камуфляже, наоборот, что-то слишком в светлом.

— Все-таки правда возьми браунинг, — протянул я пистолет Дане, — он на предохранителе, стрелять не придется, но, если что, прицелишься понарошку.

— Ты говорил, что безопасно?

— Да, я уверен… тихо. Наблюдаем.

Дом Смуровых, чернел выбитыми окнами первого этажа, сиял отраженным светом верхних окон. Ночь безлунная… не ночь, еще вечер. Просто тут так тихо, что разговор двух соседок на крыльце… дома за четыре слышен и даже понятен. Упоминается знакомое имя. Да, Худур. Еще бы — событие!

Мы стояли (Сашка присел на корточки) шагах в ста от дома и почти напротив дома убитой вчера соседки. У нас, конечно, могли сейчас оказаться нежданные и взбешенные враги. Все-таки надо выждать.

Мы дождались. В доме блеснул желтый свет. На нижнем, вовсе темном этаже.

— Кто-то ходит?

— Кто ж? Покойник.

— Зря так шутишь, психиатр.

— Это третий киллер, — решила Даня, — как снимается предохранитель?

Мы говорили шепотом и как-то не сговариваясь и не под чью-нибудь команду постепенно приближались к ограде дачи Смуровых. Сирень скрывала нас от бродящего по даче в потемках привидения.

— Я пойду через крыльцо, ты, Сашка, караулишь под окнами, Даня — с той стороны… нет, лучше Даня со мной. Туда снизу окна не выходят из этой комнаты. Выход из нее или в эти вот два окна, или в дверь.

Сашка засел в сирени. Мы с Даней за сиренью прошли к калитке. Крыльцо от неба и дальних окон светлело, можно было различить детали: светлые и темные ступеньки крыльца — клавиши аккордеона, меха аккордеона — гофрированная дверь с черной щелью, черепичный навес с тусклым блеском отдельных черепиц. Через эту дверь, значит, на крыльцо поднялось и проникло в дом привидение, если не зародилось в глубинах дачи.

— Третьего я убью, — шепнула Даня.

— Едва ли. Он сдастся сам.

Конечно, привидение могло влезть в окно. Но, скорее всего, вошло в дверь. Имею основания так думать.

Вот и крыльцо.

Сделано ладно, ничего не скрипнуло.

— Надеюсь, у них ток не вырублен, — шепнул я, — его хорошо бы ослепить.

— Убить! — шепнула непримиримая Даня. И я стал опасаться, что она сумела сдвинуть предохранитель на браунинге.