По аллее к нам приблизились двое одинаково крепких мужчин, остановились в трех метрах за седовласым. Тот оглянулся на них, скорчил недовольную мину, бросил через плечо:
- Что там?
- Иван Николаевич звонит, - сказал один из мужиков, - дело, говорит, срочное.
- Они всегда срочные, - пробормотал мужчина, швырнул беломорину на землю и поглядел на меня как-то по-особенному, - завтра вечером у меня день рождения, - сказал он, - будет немало интересных людей. Я был бы рад, если бы ты пришел. Ресторан "У рояля". Обычно я не делаю таких предложений на улице, но тут случай особый. Я пожил на свете и всякого повидал, но такие данные... это редкость. Я хочу, чтобы у моего мальчика был такой друг. Спроси Лазаря Ароновича - это я. Буду польщен.
Он церемонно кивнул мне, и пошел по аллее со своими телохранителями. Просто сказать, что я шокирован, было бы все равно, как промолчать. Рядом Мей, забывший про свои обиды и планы мести, тихонько хрюкал от удовольствия.
- Такие данные! Друг для моего мальчика! Давай, Ванятко, авось этот хрен тебя в своей постельке пригреет - тогда, похоже, нам никакой Ираклий будет не страшен.
И тут меня посетила гениальная мысль. Все встало на свои места. Я сделал шаг вперед. Мей тут же испуганно схватил меня за плечо - хотел удержать от "грехопадения".
- Лазарь Аронович!
Он обернулся.
- А Ираклий у вас будет?
Седовласый кивнул:
- Знаешь Ираклия? Конечно будет. Думаю, он просто не сможет ко мне не прийти, - он ухмыльнулся и продолжил свой путь.
- Мей... - я смотрел на то, как грозный серо-черный вихрь в сопровождении двух вихрей поменьше опускается на сидение будто из ниоткуда подрулившего к обочине черного "Лексуса", - ты понял, кто это?
- Я понял, что твой Ираклий - тоже педик, - ответил мой неразумный друг. А говорят, что мышление у писателей более гибкое, чем у простых смертных.
- Мей... Он не педик. Он транс. Вампир. Причем сильный. И знаешь, что это значит?
- Что?
- Что я тоже законченный вампир. Иначе он бы не принял меня за своего.
- А я, по его мнению, тебе не друг, а жертва, - заключил после короткого раздумья Николай. Надо же, поторопился я его в тираж списать - соображалка у моего товарища все же работает, - а это "не заигрывайся, а то придется при себе оставить"... Значит, еще немного и мне назад дороги не будет.
- Успокойся, Мей, - прервал я его, - я смотрел на тебя, твой баланс Кармы держится, и, думаю, скоро ты сможешь забыть обо всем этом. Я вовремя остановился, поверь.
Мы помолчали. Я перебегал взглядом с одного обледенелого деревца на другое. Ночью резко потеплело, пошел легкий дождик, а к утру мороз вернулся. Деревья охватило тонкой блестящею коркой, и теперь тополя и сосны стояли, будто огромные скульптуры из хрусталя - позвякивая на ветру ветвями и иголками.
Вечер приближался с быстротой скорого поезда. Я чувствовал себя Анной Карениной, лежащей на его пути. Но в отличие от этой легкомысленной дамы уйти с рельсов не мог. Зимнее солнце, опровергавшее расхожее мнение о том, что красный - это "теплый" цвет, подбиралось к низким купеческим домам на востоке. Говорят, когда-то в них были бордели с дешевыми проститутками. Сколько нам осталось до встречи с Ираклием? И что же все-таки мы будет делать? Я зажмурился и с шумом втянул ноздрями воздух. В парке пахло так, как бывает только зимой перед переменой погоды - в небесах еще не кружится ни единой снежинки, но если закрыть глаза можно почувствовать их сухой, будоражащий запах.
- Я дозвонился своим, - сказал, наконец, Мей.
Я кивнул, не разлепляя ресниц. Поспать бы вот так, хотя бы стоя, лет двести! Просыпаешься, а вокруг все иное. Ираклия нет. Вместо громоздких электрических ящиков-троллейбусов носятся, не касаясь земли, какие-нибудь пестренькие вагончики. Люди в них ездят сплошь красивые, образованные. "Куда вы, юная леди?" - спрашиваешь у какой-нибудь девушки с одухотворенным лицом. "В библиотеку. Самосовершенствоваться. Мой папа' говорит, что это главная цель нашего краткого существования". Лепота... "А что это вы тут все такие маленькие?", - спрашиваешь ее опять. "Это вы на высоте, - отвечает, - из вас памятник сделали, чтобы вы тут зазря не стояли. В нашем мире все должно приносить пользу". Нда... Слез бы я с пьедестала и пошел себе жить-поживать. Даже на голубей обижаться не стал бы. Лишь бы от всей сегодняшней жути подальше.
- Ленка меня чуть не убила из-за всего этого, - продолжал меж тем Николай, - а еще говорит, что у нас будет пополнение.
Эти слова вывели меня из успокоительного транса.
- Что?
- Она в положении.
- Поздравляю, - я не сразу осознал, что это значит. А потом понял, что вообще все представлял себе неправильно. Я-то думал, что мы пойдем к Ираклию вместе. Теперь же выходило, что этого делать нельзя. Не знаю, почему я вообще счел возможным привлекать Николая к этому предприятию. У него единственного из нас есть семья, любимый человек. Ему ли воевать...
- Когда пойдешь? - спросил Мей и добавил, - к Ираклию.
Я сразу отметил это "пойдешь" - значит, для себя он все решил. Что ж, это было правильно. С учетом новых обстоятельств, так сказать. И все же мне стало грустно. Наверное, я хотел бы, чтобы он сказал "пойдем". И тогда бы я сам освободил его от обязательств. Так было бы лучше. Но что поделать, - не все в жизни получается правильно.
- Ты из-за этого такой взведенный? Из-за малыша?
Он кивнул.
- Часа через два пойду. Мы договаривались к семи.
- Чем я могу?..
- Не знаю. Разве что ментов вызвать. Хотя как ты поймешь, что в этом есть необходимость.
- Набери мой номер на своем сотовом. Если что - нажмешь на кнопку, вызов пойдет, и я сразу пойму, что что-то не так.
- Брось, Мей. Из подвала никакой сигнал не пробьется. Да и не дадут мне его подать - Ираклий же не дурак.
Он помолчал какое-то время, а потом сказал:
- Ты же понимаешь, я не могу теперь идти.
- Понимаю. Не извиняйся. Ты же не виноват.
Он отвел глаза. Было в этом жесте что-то такое... не знаю. Но я вдруг подумал, что друг мой мог просто струсить. Все, что он делал в последние дни: его резкие слова в адрес Боба, попытка обвинить американца в наших неудачах; отказ разделить со мной опасность, такой поспешный, без раздумий и почти без сожаления - все это заставило меня усомниться. Медленно, мучительно, будто раскрывая дневник собственной матери и боясь прочесть там что-то, что детям о родителях знать не положено, я протянул туманную "руку" к кокону Мея. Поймал тонкую нить кармы, обуздал ручеек эмоций моего друга и заглянул в его ментальный слой. Мелькнула мысль: неизвестно, что хуже, убедиться в его лжи, или в честности. Первое значило потерять доверие к другу. Второе - к себе.
Я уже хотел отказаться от своего намерения, но было поздно. Ментальное пространство Мея раскрылось передо мной, и я увидел, что он лжет.
- Какой месяц, Мей? - глухо спросил я. Это было все равно, что резать себя ржавым ножиком.
- Что?
- У Лены. На каком месяце она?
Вихрь, наполнявший ментальный мир друга сумрачным зудом, замер, будто раздумывая над чем-то, потом продолжил свое вращение. Такой же, только поменьше, видел я у тети Любы в общаге всего несколько часов назад.
- Третий.
- Ясно.
- Что мне делать, Ваня?
- В каком смысле?
- Я хочу помочь тебе. Ты пойдешь к нему, и нужно будет, чтобы кто-то выручил тебя, если что.
- Что делать? А ничего! - Мне вдруг стало очень весело. Хотелось рассмеяться в лицо всей этой дурацкой жизни с ее ненастоящими друзьями и настоящими монстрами, похожими на людей. Я взглянул на Мея другими глазами. Не как друг, не замечающий слабости и недостатки. А как человек посторонний. Мне показалось, что сейчас я стою на вершине высоченной горы, а Мей - впервые не рядом, а внизу, с остальным миром. Образ был настолько четким, что у меня захватило дух. Стало холодно, от недостатка кислорода легкие разрывало, редкие, но мощные порывы ветра смели с меня остатки тепла. Я понял, чем были эти холод и ветер - дыханием одиночества. В душе всколыхнулся и тут же погас протест, я не хотел терять самого близкого человека. Но он сам отказался от меня, испугался, солгал. И сейчас я чувствовал, что больше не нуждаюсь в нем. Может быть, во мне говорила гордость и максимализм, но я не хотел видеть Мея. И помощь его я бы не принял.
