От такого признания мне, как ни странно, стало легче.
- К врачу вам надо обоим! - как бы в раздумии продолжал Бац. - Позвонить, что ли, в психушку - дать адреса? Не понять только, пользу это принесет или вред. После нашей "дурки" нормальным редко кто на волю выходит. Хотя, в вашей нормальности уже и посторонние начинают сомневаться: Катя меня два дня, что я у нее провел, все расспрашивала, кто вы, да что...
- Расспрашивала? - эта новость неприятно царапнула меня, но я не успел додумать, почему.
- Чаю хочу, - сказал Бац, а следом за этим зазвонил телефон.
- Возьми трубку, я пока поставлю, - сказал я, и он пошел в коридор, где к стене был привинчен аппарат "под старину".
Пока я наливал воду и включал газ, Бац вернулся. Лицо его было хмурым, он осмотрел кухню, будто искал чего, а потом плюхнулся на табуретку.
- Что еще случилось?
Он поднял глаза на меня, и я увидел, что в них смешались слезы и удивление.
- Даника подстрелили. Он в больнице лежит, в своей Мостовской. Месяц был в коме, теперь очнулся и требует вас - тебя и Ваньку. Плохой очень...
- Мать звонила?
Игорь кивнул.
- Едем?
- Сейчас. Кошелек пойду поищу...
Пока я рылся в лежавшей на диване груде из одеял, пледов, подушек и мягких игрушек, Бац позвонил в университет и выпросил отгул. Секретарша шефа начала, было, ему выговаривать, но потом он сказал, что случилось, и та примолкла. Даника она тоже знала, еще по временам, когда мы все играли в одной кавээновской команде.
Звонок домой и на работу к Ивану ничего не дал. Мобильник его тоже не отвечал, так что поехали мы сами. Молчали все время, пока добирались до вокзала, садились в электричку - повезло, что поспели как раз к отбытию. Говорить не хотелось, да и не о чем было. Обстоятельств, которые привели Даника на больничную койку, Бац не знал: мать нашего студенческого товарища почти все время плакала, и ничего толком не сказала. Единственная версия, которая возникла, что он случайно попал под пулю: заподозрить тихоню Даню в связях с криминалом было невозможно. Разве что он сильно изменился с тех пор, как мы виделись в последний раз полтора года назад.
Он был вечным неудачником, боявшимся, что его обидят. Как-то на репетиции, собираясь предложить шутку, сказанул: "Я тут прикол придумал. Только вы не смейтесь, ладно?" Последняя фраза пережила тот его прикол. Она стала своего рода визитной карточкой Дани.
Как и еще один случай. Ему дали маленькую роль в музыкальном конкурсе - в самом начале на сцену выходила массовка в нарядах цыган и с гитарами. Слов у него не было - зная, что их Даня от волнения может забыть, режиссер решил не рисковать. На репетициях наш друг часами ходил с гитарой, отрабатывая "цыганский" шаг. И даже посетил концерт какого-то хора провинциальных шавэл, заехавших в город с гастролями. Во время игры - это был очень важный университетский финал - наш друг все время торчал за кулисами, и путался под ногами у остальных. А в начале "музыкалки" на сцену так и не вышел. Впрочем, никто в суматохе этого не заметил.
Но "звездный час" Данила все же состоялся - черед десять минут, когда ведущий объявил "музыкальное домашнее задание" наших соперников. Он предстал перед полутысячным залом со своей гитарой и в гордом одиночестве. Поскольку "фанеру" от удивления наши противники включить забыли, а никто больше на сцене не появился, Данил решил, что с началом "музыкалки" вышла накладка. И стал спасать положение.
Он подошел к микрофону и запел "цыганскую":
- Мохнатый барсук на дубовый сук,
Цапля сера-ая в коноплю...
Из-за кулис ему в это время уже махали и свои, и чужие. Но он не видел и продолжал ударять по своим шестиструнным "гуслям", продолжая нести какую-то околесицу.
- Я цыганскую дочь с барсуком не прочь,
А вот цапель я не люблю!
Потом, "под пытками" нашим смехом, он сознался, что всю эту пошлость придумал с перепугу. Увы, на том его литературные способности иссякли, он замолчал, а с ним его гитара. Пауза вышла неловкая: зал, не понимающий, что происходит, смотрел на Даню, Даня уставился в зал, краснея, и кося глазом в сторону - не идет ли подмога. Ведущий, присутствовавший на репетиции, догадался, наконец, что случилось, и стал мелко хихикать. И тогда в полной тишине из-за кулис раздался могильный шепот Ивана:
- Даня, уходи... мы уже свое отцыганили...
Как выяснилось, прозевал нужное время Даня потому, что в сутолоке ему наступили на каблук, и тот оторвался. В такой обуви о "настоящем цыганском шаге" нечего было и думать, и Данил решил прибить каблук на место. Справился с этим он как раз в тот момент, когда со сцены донесся голос ведущего: "Музыкальное домашнее задание..." Чье - наш "рома" впопыхах не расслышал.
Не знаю, повлияла ли на оценки жюри песня про барсука, но чемпионами университета в тот вечер мы стали с большим преимуществом.
- Ты чего улыбаешься? - спросил меня Бац.
- А?... да так. Вспомнил, как Данил тогда на сцену выперся.
Он тоже хмыкнул.
- Ну не могу я себе представить, что наш Даня связался с "братвой"! - Высказал общую мысль Бац. - Он в свое Кукуево ведь не коноплю растить поехал, а образование сельское поднимать, школьным учителем на триста рублей в месяц. Как его угораздило?
К станции станицы Мостовской мы подкатили ранним вечером. Отсюда до деревни Домики, где жил Данил, было еще три станции, но мать сказал Мею, что лежит он в здешней больнице.
Заплаканную Валентину Ивановну мы отыскали на перроне сразу же.
- Мальчики... Горе-то какое... - она тут же уткнулась в плечо Мея.
То, что она нам рассказала, повергло нас в шок. Оказывается, Данил вовсе не стал жертвой случайной пули. Случайно в человека полный автоматный рожок не выпускают. Его подкараулили, когда он выходил из своего "Форда" в магазин.
- "Форда"? - мы с Меем переглянулись. Он что, на три ставки трудился, или на завтраках в школе экономил?
- Он ведь уже год, как из школы ушел, - объяснила мать Дани, - Занялся заготовкой леса. Нашел покупателей каких-то, с лесниками и милицией договорился, и по ночам работал. Я понимала, что не совсем это законно, но у нас район-то сами знаете, какой бедный, кроме как на лесе, нигде и не заработаешь. В это дело войти еще надо. Думали, повезло. Риска, Даня говорил, никакого, а выгода... Вот тебе и выгода. Я потом узнала, что ему угрожали - какие-то ребята приезжие хотели, чтобы он им платил.
В больницу мы приехали, когда вечер уже разрисовал ее золотыми прямоугольниками окон. В коридорах реанимации было пусто, немногочисленные больные отходили ко сну, и потому нянечка, сидевшая за столом при входе, дала нам "бой" шепотом. Чтобы убедить ее пропустить нас с матерью, пришлось звать дежурного врача. Бац попытался предложить ему денег, но он отказался.
- Пять минут, - в итоге было сказано нам, - и то только потому, что он с утра твердит ваше, Николай, имя. Но не больше! У парня есть шанс, давайте не будем его этого шанса лишать.
Даня, лежавший в теплой палате, не накрытый даже простыней, был похож на мумию - столько на нем было бинтов и повязок. Или на большущую муху, которую паук превратил в кокон. От рук, ног, лица, груди к приборам тянулись нити проводов, две капельницы подсоединены к рукам, трубочка еще одной уходила под пластырь чуть ниже ключицы.
- Спасибо... - он увидел нас и постарался улыбнуться, - мама, можно мы поговорим.
Женщина кивнула, проглатывая слезы, и вышла. Скоро, - я чувствовал - ей уже не придется их сдерживать. Потому что лежавший перед нами землисто-желтый человек с глазами, увидевшими черноту по ту сторону, собирался прощаться.
- Мало времени, - Даня сглотнул - кадык на худой шее рванулся к подбородку, а потом плавно опустился вниз, - Мей, дай воды - на столике такой чайничек. Поилка. Жаль, что Иван не смог: мне надо было ему... Главное - ему было сказать.
