— Но ведь слышал.

— Я сказал: будто! Будто ты ничего не слышишь. Будто ничего не произошло. Ты ведь понимаешь, о чем я. Словом, не придал бы значения. Но если уж его грубость задела тебя, ты бы тогда на собрании промолчал, а потом при случае нанес бы такой сокрушительный удар, что он до конца своих дней помнил бы тебя!

Фуад говорил, а Курбан-киши как-то странно и очень внимательно смотрел на сына, словно впервые видел его. Когда Фуад умолк, сказал с неожиданной для него кротостью:

— Не смог я, сынок… Проглотить не смог. — Помолчал, повторил: — Не смог.

— Зато, — сказал Фуад, — Гафур Ахмедли свел с тобой счеты. Как говорится, у медведя в запасе всегда есть хитрый номер…

Курбан-киши резко перебил сына:

— Зато… — Это слово он произнес, повторив интонацию Фуада. — Зато Гафур Ахмедли до конца своих дней никогда не скажет мне «ты».

На этом их разговор закончился, и они никогда больше не возвращались к этой теме.

И вот сегодня Курбан-киши вдруг спросил:

— Когда сдают здание? — Пояснил: — Я говорю про школу.

— До пятнадцатого августа комиссия должна принять.

— Ты пригляди там… чтобы не было тяп-ляп. Школьное оборудование я заказывал в Риге. С ним надо поосторожнее. Глаз нужен… а то… знаешь, как у нас… испортят, сломают что-нибудь…

Отец все еще жил мыслями о школе. Ничто не послужило ему уроком.

— Не беспокойся, — сказал Фуад.

Помолчали. Фуад взглянул на часы. Десять минут он еще мог посидеть.

— На днях звонил Гафур Ахмедли, — снова заговорил отец. Увидев, что Фуад удивлен, усмехнулся. — Интересовался моим самочувствием. Никак, тебя повышают, а? Спросил меня: «Курбан-муаллим, чем могу служить вам? Что надо?»

— И что ты ответил?

— Что я мог ответить?.. Сказал ему: с подлецами не разговариваю. И повесил трубку.

— Почему?

— Что значит — почему? Так мне захотелось, вот и все.

— Разве человек всегда делает то, что ему хочется?

— А разве человек всегда делает то, что от него хотят?

Фуад почувствовал, что отец раздражается. Замолчал, не стал спорить.

В комнату вошла мать со сковородкой в руке, поставила ее на стол.

— Извини, сынок… Знаю, ты спешишь… Что можно приготовить за десять минут? Съешь хоть яичницу. Замори червячка, подкрепись. Наверно, с утра ничего не ел. И мне будет спокойнее за тебя…

— Исключено, мама. Есть не буду, я сыт. Поел на банкете в аэропорту.

— Так ведь яичница… Ну хоть попробуй.

— Честное слово, не хочу.

Мать, огорченная, унесла сковородку из комнаты.

Фуад встал. И вдруг увидел на стене над кроватью отца большой фотопортрет Джейхуна и Первиза.

«Когда это они повесили?.. Или я просто раньше не замечал?»

К горлу его подступил ком, на глаза навернулись слезы. Неожиданно он почувствовал себя таким виноватым… Но перед кем? Перед отцом? Перед матерью? Перед детьми? Но в чем?

В чем он виноват перед ними?

«Странный, непонятный, запутанный мир человеческих отношений… — думал Фуад. И тут же мысленно возразил себе: — Разве странный? Разве непонятный? Столь уж запутанный? Извечная проблема — отцы и дети? А может, другая извечная проблема? Жизнь и мы? Мы, ее дети, делающие что-то чуть-чуть не так, наперекор ее — Жизни! — Порядку, ее Законам, ее Истине».

— Я должен идти, в семь у меня важное мероприятие, — сказал Фуад. — Завтра привезу к тебе врача из лечкомиссии.

— Зачем? Я уже хорошо себя чувствую.

Мать засуетилась:

— Я провожу Фуада и вернусь.

Курбан-киши желчно усмехнулся:

— Конечно, сам он дорогу не найдет.

Мать и сын вышли в галерею. Черкез-арвад зашептала:

— Он очень скучает по Джейхуну. Обожает его. Первиза тоже любит, но по Джейхуну прямо-таки с ума сходит. Только он строго-настрого наказал ничего не говорить вам… Пусть, говорит, внуки сами приходят, когда захотят. Я вчера позвонила вам от Анаханум, Рима обещала, что сегодня пришлет ребят. Да вот не пришли. Наверно, уроков много задают, поэтому… Не смогли…

Фуад кивнул:

— Да, мама, уроков много задают.

Они вышли на лестницу, спустились во двор. Фуад чувствовал: мать хочет еще что-то сказать ему, не решается.

Все-таки Черкез-арвад пересилила себя:

— Фуад, детка, да буду я твоей жертвой, не обижайся, пожалуйста, спросить хочу… Как там наш квартирный вопрос? Не слышно ничего?

Мать уже не раз заводила разговор об этом, просила сына помочь. И Фуад обещал: «Получите новую квартиру». На днях советовался с Шовкю. Тот сказал: «Поступай как знаешь, но если хочешь знать мое мнение, то я считаю: надо немного подождать. В данной ситуации это будет не очень хорошо. Недоброжелатели начнут писать во все инстанции: мол, Фуад Мехтиев злоупотребляет служебным положением, устроил квартиру своим родителям…»

Фуад сказал:

— Ты знаешь, мама, потерпите еще немного. Столько лет терпели… Что-нибудь придумаем.

— Хорошо, детка, хорошо. Как скажешь… Тебе виднее… — Они подошли к воротам. Мать снова заговорила: — Понимаешь, сынок, я-то ничего, могу терпеть… но вот… этот туалет… вечная вонь… прямо ужас какой-то! Отец твой — старый человек, инвалид войны… несколько раз за ночь встает… ковыляет вниз на своем протезе…

Фуад кивнул: дескать, все понимаю. Попрощался с матерью, вышел на улицу. Обратил внимание: на углу их дома, на тротуаре, стоит большой чугунный котел для варки кира.[4]

Не успел сделать и двух шагов, как услышал сзади голос матери:

— Фуад, детка!

Обернулся:

— Да, мама.

— Ради аллаха, извини! Память у меня дырявая стала. Когда ты пришел, все думала… что-то я должна была сказать тебе… Сейчас вот вспомнила. Помоги мне, пожалуйста… Надо поменять воду в аквариуме. Одна я не смогу… А Курбан, сам видишь, слег… Давай это сделаем вместе. Извини, что утруждаю тебя…

Фуад посмотрел на часы.

— Клянусь, мама, спешу. Очень важное мероприятие. Завтра пришлю Касума, он поможет тебе.

— Да?.. Ну, хорошо… Иди, сынок. Смотри не опоздай. Да буду я твоей жертвой… А то я боюсь — подохнут рыбки… Ты ведь знаешь, для отца они — все. Поцелуй за нас Джейхуна и Первиза.

Дом культуры железнодорожников, где открывалась выставка «Баку сегодня и завтра», находился в пяти минутах ходьбы от дома родителей.

Текст выступления, написанный Михаилом Моисеевичем по его, Фуада, тезисам, лежал в кармане. Но он решил: «Буду говорить без бумажки. Так эффектнее».

Вначале маленький экскурс в прошлое, в историю города, затем… Почувствовал, что не может сосредоточиться. Другие мысли лезли в голову. Но он не беспокоился. У него был солидный опыт в подобного рода выступлениях. Фуад знал: как только начнется церемония открытия, он превратится в натянутую — и настроенную! — струну. Мысль начнет работать четко, ясно.

Вот и Дом культуры. На часах — без шести минут семь. Но как странно! Ни толпы, ни гостей, ни машин, ни работников милиции.

Человек с красной повязкой на руке, стоявший у входа, узнал Фуада:

— Салам, товарищ Мехтиев! Добро пожаловать! Вы — первый. Только рановато. Или вам не сказали? Маленькое изменение. В восемь открытие. Перенесли на час.

Фуад немного смутился, улыбнулся дежурному:

— Да, да, сейчас вспомнил. И секретарша вчера говорила, и начальник предупреждал. А я-то… Да, заработались мы. Ну, ничего, погуляю часок, подышу воздухом.

Он направился по улице в сторону центра.

Проходя мимо закусочной, ощутил запах горячих кутабов.[5] «Напрасно я отказался от маминой яичницы», — с сожалением подумал Фуад.

Что он, в сущности, ел на банкете? Так, перекусил чуть-чуть. Воробей и тот не насытился бы! Поехать домой поужинать? Далеко. Не успеет вернуться к восьми. К родителям опять пойти? Но он отверг этот вариант. Как-то несолидно получится: раз в месяц бывает у стариков, и вдруг спустя полчаса после того, как ушел, снова появляется… В чем дело?.. Да вот, пришел есть яичницу. Ах, ах!..