— Да, Касум, и как можно быстрее. Опаздываем. Через двадцать минут мы должны быть там.

— Будем.

Почему Октай так настроен против него? Не дает этого понять явно, но в каждом его слове, каждом жесте чувствуется: он терпеть не может Фуада. И он, и Султан, и Асаф… Румийя сказала бы сейчас: «Иначе и не может быть, — завидуют». Суждение Румийи отдает максимализмом. Что касается его, Фуада, он не хотел думать о друзьях студенческих лет столь категорично, гнал подобные мысли из головы.

Очевидно, все-таки Румийя права. Ведь сказано: «Избави нас, боже, от друзей, а с врагами мы справимся сами». В самом деле, с врагами все ясно: враг — это враг. Он не предаст, не изменит, не подведет. Врагу ты не доверяешь, поэтому его вероломство тебя не потрясет. Предавать, изменять, подводить, разочаровывать — привилегия друзей. Да и когда это Султан, Асаф, Джахангир были его друзьями? «Привет!» — «Привет!» Вот и все, что их связывало, связывает. И вообще — есть ли у него друзья? Октая в некотором роде еще можно назвать таковым, хотя и эта дружба принадлежит прошлому двадцатилетней давности. Столько воды утекло с тех пор! Столько событий произошло! Они — Октай, Султан, Асаф, Джахангир — хотят быть вместе, без него, под соболезнованием жене Фуада Салахлы, — пожалуйста, но зачем эти неприятные намеки, выпады, уколы? Разве он заслужил их, дал повод? В чем он виноват перед ними? Может, только в том, что ни один из них — по той или иной причине — не сделал карьеры? Они вместе начинали, жили одной студенческой жизнью, вместе делали свои первые шаги. Как говорится, на старте у всех были равные шансы. Разве он виноват, что он преуспел, а Октай и ему подобные так и остались позади — вместе со своими принципами, ухватившись за них обеими руками, с ними и только с ними?! Да и неизвестно еще, как бы они поступили, представься им возможность отказаться от этих принципов во имя солидного оклада, должности? Кто знает, остались бы они им верны или нет? «Мы не продаемся!» Может, потому, что нет покупателей, а, друзья? Принцип! Что такое принцип? Это работа, дело. Построенное здание — вот принцип. Заложенный жилой массив — принцип. Новая просторная, радующая глаз площадь там, где недавно стояли ветхие домишки, — принцип. Разумеется, они не могут простить Фуаду того, что след его навеки останется в этом городе: ведь он построил столько домов, проспектов, жилых районов! Каждый из них, наверное, думает в душе, что мог бы сделать все это гораздо лучше Фуада — спланировать кварталы, разбить улицы, построить дома. Однако же не сделал. И потому неудовлетворен, завидует. Наверняка они сплетничают, шушукаются у него за спиной: «Фуаду повезло, он породнился с Шовкю!» Пусть думают, плевать!..

Странно, почему он всегда мысленно спорит с Октаем, с Октаями, даже раздражается, сердится на них? Почему они так занимают его мысли? Почему ему кажется, что и Октай и его друзья относятся к нему с превосходством, свысока, не считают его достойным их доверия? Между тем, по логике вещей, все должно быть наоборот.

Как-то Октай сказал ему: «Фуад, ты думаешь, мы завидуем тебе?.. Поверь, нисколько не завидуем, клянусь!»

«Как говорится, ка воре шапка горит, — размышлял Фуад. — Вот и прекрасно, что не завидуете. Еще лучше! Молодцы! А почему не завидуете? Очень напрасно, что не завидуете. Надо бы завидовать! Шовкю говорит, что в искусстве, в творчестве нельзя жить и работать без некоторой зависти и ничто человеческое не должно быть чуждо художнику. В каждом мужчине, в каждой женщине должна жить эта способность — немного завидовать другому, другим. Разумеется, это чувство не должно брать верх над прочими, не должно отравлять мозг человека своей чрезмерностью. В характере человека, как соль в еде, в меру должна присутствовать и зависть. Да и не только зависть — чувство соперничества также, ревность к чужой славе, удачливости ближнего и так далее. Впрочем, дело не в словах, а в сущности, характере вопроса. „Мы не завидуем!“ Что вы так гордитесь этим? Значит, в вас нет стремления к первенству, нет воли к победе, нет творческого азарта, упорства, порыва! Ваше утешение — утешение бессильных. Именно поэтому вы всегда будете оставаться в тени сильных мира сего… Ну ладно, успокойся, пожалей свои нервы, — эти воображаемые споры всегда очень дорого обходятся тебе! В чем дело, что случилось, почему ты принимаешь все это к сердцу? Делать тебе, что ли, больше нечего? Есть у тебя пятнадцать — двадцать минут свободного времени в дороге, думай о чем-нибудь приятном, а ты забиваешь голову всякой чепухой. Развейся, посмотри по сторонам!»

— Как думаешь, Касум, успеем? Самолет прибывает через пятнадцать минут.

— Неужели сомневаетесь, Фуад-гардаш? А кого мы едем встречать?

— Иностранцев.

— Да, ребята в гараже говорили… Сказали, приезжают американские архитекторы из пятнадцати стран. Верно?

Фуад рассмеялся:

— Ах, Касум, Касум! Ну ты и скажешь иногда! Как это можно — американские архитекторы из пятнадцати стран?! Американский архитектор может прилететь только из Америки. А эти архитекторы прилетают из демократической Германии.

— Извините меня, Фуад-гардаш, мы — народ неграмотный.

…А в ту их встречу Октай сказал ему… Как же это он выразился?..

Они проехали мимо дома, в котором жил Фуад. Дом был построен по проекту Шовкю. Шовкю тоже жил в этом доме, в том же подъезде, двумя этажами выше. Они — на пятом, Шовкю — на седьмом. Раньше Фуад и Румийя жили на седьмом этаже, в четырехкомнатной квартире, а Шовкю с Бильгейс-ханум — на пятом, в пятикомнатной. После того как Бильгейс-ханум умерла, Шовкю сказал:

— Зачем мне одному пять комнат? Да и вообще… как вхожу в пустую квартиру, сердце сжимается, все здесь напоминает Бильгейс.

В то время как раз родился Джейхун, семья увеличилась. Короче говоря, они перебрались в пятикомнатную квартиру Шовкю, а он — в их, четырехкомнатную. Дом и в самом деле был прекрасный. Кто бы мог сказать, что эту коробку из стекла и бетона, строгой конструкции спроектировал архитектор, строивший в недалеком прошлом те самые безобразные дома-торты? Профессионализм Шовкю был выше всяких похвал.

Сколько же лет прошло с тех пор, как они поменялись квартирами? Это случилось в год, когда умерла Бильгейс-ханум и родился Джейхун. Какой кошмарный был год!.. Начался он с большой неприятности. Она и сыграла роковую роль в жизни Бильгейс-ханум. Бедная женщина так испугалась!.. В те годы Шовкю сам водил машину. После того случая ни разу не сел за руль.

В один из дней он и Бильгейс-ханум возвращались на машине с дачи. У поселка Бинагады Шовкю наехал на молодого человека. Бедняга сразу же умер. Бильгейс-ханум едва не сошла с ума. Шовкю действовал спокойно, хладнокровно. Он привез Бильгейс-ханум домой, позвонил Фуаду, сказал:

— Ничего не говори Румийе, она в положении, ты понимаешь, ей нельзя волноваться. Сам приезжай, побудешь два-три часа с Бильгейс. По возможности успокой ее… Постарайся, пожалуйста. У меня срочное дело, я должен уехать из дома.

Те два часа, которые Фуад провел возле Бильгейс-ханум, были самыми кошмарными в его жизни. Теща без конца кричала, теряла сознание. А он не мог вызвать «скорую помощь» — Шовкю распорядился: «Никто ничего не должен знать!» Он пытался заменить врача, капал валерьянку на кусочек сахара, совал его в рот Бильгейс-ханум, окроплял водой ее лицо, просил:

— Пожалуйста, успокойтесь, ну, успокойтесь же! Все обойдется. Что могут сделать Шовкю Джамаловичу?

Когда сознание возвращалось к Бильгейс-ханум, она, как безумная, твердила только одно слово: «Часы, часы, часы…» Затем опять начиналась истерика, и опять — обморок. Потом Фуад узнал, что у парня, попавшего под машину, на руке были часы, от удара их сорвало с запястья, и они каким-то образом оказались вдавленными в левую щеку парня. Бильгейс-ханум видела все это: окровавленное смятое лицо, застывший взгляд и… часы на щеке мертвеца.

Через два часа Шовкю вернулся домой. Глаза его ввалились, щетина на подбородке неестественным образом отросла и словно бы стала совсем седой. Или это только показалось Фуаду?