Однако, я, право, не знаю, чем может быть полезен мой отчет о них. У многих писателей существуют, так называемые, утопические повести о будущем тысячелетии и тому подобных временах. Все, что я вижу здесь, буквально, совершенно аналогично этому.

Меня несколько удивляет то обстоятельство, что здесь техника ушла вперед от западной не больше чем на десять или пятнадцать лет. Если тем, которые живут на Гималаях, нужна техника, она могла бы уйти вперед на несколько тысяч лет; если же она им не нужна, то зачем она есть?

Я думал, что техника собственного улучшенного организма такого замечательного человека позволяет ему функционировать, например, без радиотелеграфа (организованная телепатия). Это я называю: техника прямого действия. Здесь, однако, наблюдается, как на западе, техника не прямого действия; я хотел сказать: такая техника, когда человек не пользуется своими собственными органами и рычагами, а пользуется орудиями производства и оружиями. Я вспоминаю, что мне очень нравится русское выражение «вооруженный глаз».

Но тем лучше, что здесь техника не убежала очень далеко, а только ушла вперед. Благодаря этому, то, что я вижу здесь, приложимо для пользы Советского Союза и для механики. Я буду обстоятельно записывать. Только напишу сначала еще несколько слов о людях.

Эти красивые люди серьезны и хорошо держатся; они даже никогда не улыбаются. Когда они навещают нас и гуляют с нами, они всегда что-нибудь рассказывают или показывают. Когда мы спрашиваем, прямо или не прямо, где мы находимся и что будет, они все отвечают: «Простите и еще раз простите. Мне не дано полномочий ответить». Один раз я бросил это на вид директору силовых установок Эвгелеху, но он моментально сделался холодным, не выходя из границ приличия, и сказал: «К сожалению, я бессилен». В его красивую, стыдливую дочь влюбился товарищ Козодоевский.

Я беспокоюсь и я волнуюсь и сам не знаю, почему. Я не могу спать ночью и не могу слушать радио. Мое сердце бьется умеренно, но очень громко, и потому что я сильный, я дрожу тогда, как электрическая машина дизель. Мне глубоко горько и обидно, что жизнь так складывается, хотя все весьма интересно.

Нет сомнения, что те же улучшения, которым подвергалась и наша промышленность, пережила и эта промышленность, но что приятно для моего глаза, так это то, что, по-видимому, улучшение, усиление производства шло здесь за счет генеральных перестроек. То, что отходило за старостью, откладывалось в сторону, как балласт или, может быть, как музейная редкость. Вот вкратце те виды производства, которые нам удалось осмотреть во время наших совместных обходов с здешними руководителями. Во-первых, большинство предприятий находится внутри в горах. Очень большие пещеры позволяют при помощи этого удивительного освещения устраивать их по всем правилам техники и гигиены. Главные источники энергии находятся под землей. Еще мы видели так называемые старинные или «старые» силовые установки (паровое хозяйство). Тогда было использовано подземное тепло вулканических источников. Белый уголь, конечно, это более современно. Руководитель сообщил, что и эти установки гигантских турбин временные, ожидается переход на новую энергию. Какую? И вообще с любой энергией дело обстоит крайне забавно. Человек никогда не использывает побежденную силу до конца. Мы бросаем ее раньше, чем возьмем юо% силы, вмещавшейся в ней. Во всяком случае мне больше нравятся установки нашего времени, они очень величественны, в будущем, вероятно, будет наоборот, например, в этой стране, где мы сейчас, некоторые установки необычайно портативны.

Если я не ошибусь, это особенность индивидуалиста (анархизм), а не коллектива. И поэтому, принимал на взгляд их технику, я считаю, что политический строй в этой стране — конец перехода к раскрепощению личности. Может быть самое поразительное, что меня особенно тронуло, это — радио, установленное на вершине пика им. Лавара, одного из апостолов. Что это апостол, я не знаю. Поскольку я помню, англиканская церковь такого апостола в себе не содержит. Вместе с радиостанцией — обсерватория. Я не большой специалист в астрономии, но рефрактор этого телескопа — лучший, который мне приходилось знать… Что касается радиостанции, то это очень могучая станция. Заведующий, молодой электрик, рассказывал нам о ее постройке. На этом я еще остановлюсь в будущем. Попутно он довел до нашего сведения забавный анекдот, очень мне памятный от прежде, связанный с установкой этой радиостанции в 1920 году. Для испытания были пущены волны без заградителей (обычно отсюда посылают их только в одном направлении). Все приемники нашей планеты приняли эти сигналы за депеши или знаки с Марса… Об этом много писалось во всех мировых газетах. Помню, мы тогда в Ленинграде чрезвычайно заинтересовались этим явлением, сигналы были очень четкие и ясные, хотя и непонятные. Мы тоже полагали, что это посылка с другой планеты. Радиоприемники здесь выше похвалы. Они улавливают положительно все станции, даже любительские. Демонстрируя, он дал нам возможность слушать станции очень небольших городков и селений с мелким наименованием. Думаю основательно заняться здешними аэропланами (средства связи с миром). В этом деле я все-таки специалист. Можно сказать, что здесь очень многому можно поучиться.

— Даже в клубных спектаклях я не участвовал. Не люблю этого дела! — Сережа выплюнул кончик дожеванной папиросы и снова поник головой на руки. Надумав, он продолжал: — Вот на репетициях так бывает: только пойдет гладко — осади назад! Опять же красно-желтенькие наши журнальчики: в паршивом этом «Экране» постоянно «продолжение следует», — а врешь, сука, никакого тебе нет продолжения! Наворачивается все кругом да кругом… Тьфу! Какая ж это повесть без продолжения?

Галина пригорюнилась по-бабьи:

«А и тоска от него — закачаешься, — думала она. — Слово-то какое нашел страшное: “безпродолжения”!» — а вслух сказала бодро и скучно: — Брось, Сережа! — и собрала с колен, как хлебные крошки, серебристые лепестки.

Невиданное дерево — краса и гордость летней залы Совета Семи — отцветало. По синеве завечеревших стеклянных стен тающие цветы проносились, как падающие звезды. Вдали вольно и заунывно плыл пароходный гудок мыловаренного завода. У Сергея снова затошнило в голове.

— Борька!

— Я слушаю тебя.

Борис вышел из своего угла, шурша белым хитоном и пощипывая золотистую бородку. За неделю пребывания в «стране чудес» он изменился до неузнаваемости. Дорожный загар слетел с покатого лба и тощих рук после первой ванны. На розовых губах заиграла утонченная вежливость. Голубые глаза за идеально подобранными стеклами пенсне приобрели выражение сдержанной благосклонности. Поправив пенсне, он по-докторски сел против Сережи и легко положил свои бедные пальцы на его смуглый кулак.

— Я люблю вспоминать наше прошлое, — вступил он, — Ташкент, Самарканд, Шахрисябз. Помнишь верблюдов?

Сергей недоверчиво, по-птичьи, покосился на молодого патриция. Борис поощрительно улыбнулся:

— Конечно, ты сильный человек, Сергей, ты будешь вести себя с подобающим мужеством, — и он обратил неторопливо ласковый взгляд в сторону трех сигарных огоньков: — How do you do? Скоро начало?

— Иесс, т. е. да, — лениво отозвался Броунинг.

Уикли устало потянулся. Александр Тимофеевич кряхтя встал с дивана и заходил по комнате.

— Спайки у нас нет, товарищи, вот что плохо. Э-эх! — Белогвардеец с отеческой укоризной покачал головой. — Солидарности не видать. Неправильный подход, товарищи.

— Брось, поручик, — привычно бросила Галина и сразу точно проснулась от огромного стеклянного звона.

Борис, заложив нога за ногу, поправил складки одеяния. Час настал.

Первым явился незнакомый полубог саженного роста. Лицо его, столь же трафаретно прекрасное, как у всех в этой стране, ухитрялось выражать несокрушимое упрямство и капризный ум. Тихо высморкавшись, он занял место на узком краю стола; остальные — инженер Эвгелех, врач Кафарион, философ Курятников, поэт Эммануил Уманский, астроном Боэций и первый ученик философии Додик — разместились по сторонам председателя.