Через час он просмотрел четыре работы из пяти. Испытуемые старались — конечно же они старались. Но мистер Деннистон не был склонен выставлять баллы, которые позволили бы им преодолеть планку. В правом верхнем углу каждой работы он осторожно вывел предварительный результат: 27 %, 34 %, 35 %, 19 % процентов. И понял, что управится с последней работой до ужина.

Она оказалась на порядок выше. И это была сущая правда! Читая её, он убеждался в том, что это, без всяких скидок, превосходная работа. Деннистон отложил карандаш и с неподдельным интересом дочитал сочинение до конца. Его чувства граничили с восторгом. Кем бы ни был этот мальчик, он написал замечательно. Всего несколько не вполне удачных фраз и малая толика второстепенных ошибок. Деннистон не был уверен, что сам написал бы лучше в трудной обстановке экзамена. Впрочем, подобное ему встречалось и прежде. Порой испытуемый заучивал готовое сочинение наизусть и потом с лёгкостью выдавал его в письменном виде: и прекрасный слог, и целый прозаический фрагмент позаимствованы у какого-нибудь великого английского стилиста. Но почти неизменно в таких случаях сочинения столь сильно отклонялись от предложенной темы, что никуда не годились. А здесь совсем другое дело. Или парень и впрямь исключительно способный, или просто ему необыкновенно повезло. Впрочем, это решать не Деннистону, его дело — оценить работу по заслугам. Он вывел карандашом 90 % и подумал, а почему бы не поставить 95 % или даже 99 %? Но, подобно большинству экзаменаторов, он опасался использовать всю шкалу оценок. Парень и так пройдёт. Чудесный малый! Деннистон небрежно взглянул на имя: Дубал. Оно ему совершенно ни о чём не говорило.

В самой Аль-Джамаре последний из осенних экзаменов, втиснутый в одну календарную неделю, завершился только накануне, и Джордж Бланд блаженствовал под джин со льдом и тоником у себя в квартире, оборудованной кондиционером. Ему понадобилось всего несколько недель, чтобы пожалеть о своём шаге. Конечно, здесь платят больше, но, только оказавшись вдали от Оксфорда, он начал ценить в полной мере преимущества своей охваченной забастовками, доведённой до банкротства прекрасной родины. А больше всего ему недоставало ощущения принадлежности к тому, о чём он, как ни странно это звучит, привык думать, как о своём доме: ночного паба; корнуоллских деревень с древними церквами посреди зелёных лугов; концертов, спектаклей, лекций и общей атмосферы познания; оригиналов, вечно цепляющихся за свои чудачества; никчёмных тропинок в роще муз. Раньше он не сознавал, как много всё это значит для него… А климат в Аль-Джамаре вообще невыносимый, лишающий сил, губительный; народ враждебный — внешне гостеприимный, но втайне подозрительный и настороженный… Как он теперь жалел о своём шаге!

Новости его встревожили, они кого угодно встревожили бы. На самом деле это было так — для информации, не более, но со стороны синдиката было очень мудро поставить его в известность. Международная телеграмма пришла в среду утром:

ТРАГИЧЕСКИЕ ИЗВЕСТИЯ ТЧК КВИН ПОГИБ ТЧК ПОДОЗРЕНИЕ НА УБИЙСТВО ТЧК БУДУ ПИСАТЬ ТЧК БАРТЛЕТ.

Но пришла и ещё одна телеграмма, отправленная только сегодня утром, на сей раз без подписи. Он её немедленно сжёг, хоть и понимал, что никто не мог бы проникнуть в истинный смысл коротких, невыразительных строк. И всё же надо было учитывать такую возможность, и он был готов. Бланд подошёл к столу и ещё раз взял в руки паспорт. Всё в порядке. А под обложкой — билет на рейс до Каира. Вылет завтра в полдень.

Когда Фрэнк Гринуэй подъезжал к дому номер один по Пайнвуд-клоуз, там стояла машина, но он не узнал её и не придал этому особого значения. Конечно, Фрэнк целиком и полностью разделял точку зрения Джойс. Он и сам был не склонен возвращаться на эту квартиру, а ждать, что она согласится сидеть здесь одна, когда он будет работать, было бы глупо. Правда, она будет не одна, а с ребёнком, но… Нет. Он был с ней полностью согласен. Они должны найти квартиру где-нибудь в другом месте, а пока надо воспользоваться любезным приглашением его родителей. Впрочем, оставаться у них слишком долго ему тоже не хотелось. Как сказал кто-то, рыба и гости начинают смердеть на четвёртый день… Они имели право оставить в Пайнвуд-клоуз большинство своих пожитков ещё на недельку-другую, но ему нужно было захватить кое-что из вещей для Джойс (которая выписывалась из госпиталя Джона Радклиффа на следующее утро). Полиция дала на это добро.

Выйдя из машины, он заметил, что разбитый фонарь заменили на новый, а дом, где они жили с Джойс и где был найден мёртвым Николас Квин, опять стал казаться вполне заурядным. Калитка с улицы была открыта, он подошёл к парадному входу, нашёл на кольце нужный ключ. К распахнутым настежь дверям гаража было приставлено по кирпичу, Фрэнк очень тихо открыл дверь в переднюю. Он не был нервным молодым человеком, однако он чувствовал непроизвольную дрожь, входя в тёмный коридор. Две двери справа, лестница — почти прямо перед ним. Надо поспешить, у него нет особого желания тут задерживаться. Положив руку на перила, он заметил тонкую полоску света, пробивавшуюся из-под двери в кухню. Должно быть, полиция забыла… Но затем он услышал звуки, услышал отчётливо. В кухне кто-то был. Там кто-то тихо ходил… Дьявольский страх схватил его за плечо холодной ладонью, и через несколько секунд Фрэнк уже опрометью нёсся по бетонированной дорожке к своей машине.

Морс услыхал щелчок входной двери и выглянул в коридор. Никого. Опять померещилось. Он вернулся на кухню и занял прежнюю позицию — встал на корточки у двери чёрного хода. Да, он оказался прав. На коврах в комнатах первого этажа не было никаких следов грязи, а ведь их пропылесосили примерно за час до предполагаемого прихода Квина. Но у двери на задний двор были струпья засохшей грязи, и Морс понял, что кто-то снял ботинки (или туфли) и оставил их на коврике у чёрного хода. Ступив на коврик, Морс почувствовал, как под его обувью похрустывает песок, словно он раздавил кукурузные хлопья.

Он вышел из дома и сел в свою «ланчию». Но тут же вылез, подошёл к гаражу, закрыл двери и притворил садовую калитку.

Через десять минут он остановился перед тёмным домом на Уолтон-стрит, у дверей которого дежурил констебль.

— Никто не пытался проникнуть в дом?

— Нет, сэр. Ходили вокруг любопытные, но близко никто не подходил.

— Хорошо. Я минут на десять.

Спальня Оглби казалась покинутой и унылой. Ни картин на стенах, ни книжки на тумбочке, никаких безделушек на туалетном столике, и словно нетоплено. Большую часть ограниченного пространства комнаты занимала огромная Двуспальная кровать. Морс отвернул покрывало. Под ним было две подушки и пара бледно-жёлтых пижам, засунутых под одеяло. Морс приподнял одну подушку — ту, что была поближе, — и обнаружил под ней аккуратно сложенное нижнее бельё: чёрное, тонкое, почти прозрачное, с ярлыком от «Сент-Майкла».

Никто не удосужился убраться в другой комнате, и камин, ещё тлеющий прошлой ночью, теперь хранил только кучку холодной золы, куда кто-то из полицейских бросил окурки сигарет. У камина был почти отталкивающий вид. Морс переключил внимание на книги, выстроившиеся на высоких полках по обеим сторонам камина. Подавляющее большинство было по узкой специальности Оглби, но Морс заинтересовался лишь одной: справочником по судебной медицине и токсикологии Глейстера и Рентула. Старый знакомый. Над обрезом тома торчал сложенный пополам лист бумаги. Морс открыл книгу на месте закладки: страница 566. Жирным шрифтом примерно на четверть листа от верхнего поля было написано: «Синильная кислота».

В саммертаунской клинике Морса немедленно проводили в консультационный кабинет доктора Паркера.

— Да, инспектор, я наблюдал за мистером Оглби лет семь… или восемь. Это очень печально. Всё могло оказаться не так страшно, хотя едва ли. Очень редкое заболевание крови, о нём почти ничего не известно.