— Ну не знаю… Она забежала сюда. Вся не в себе, вздрюченная какая-то. Что-то будто сказать хотела, да тут следом заявились эти… два бугая и мужчина с ними, интеллигентный такой из себя. Взяли ее под ручки. О чем-то сердито пошептались. А потом и увели.
— Насильно?
— Ну… не знаю. Так это смотрелось. Тот — интеллигентный — сказал будто бы: «Не вынуждайте нас…» Или что-то вроде того.
— Значит, у вас создалось впечатление, что ее увезли против воли?
— Вроде бы. Вид у нее был такой жалостный. В дверях она оглянулась и…
Бранчливый голос откуда-то сбоку внезапно вторгся в наш разговор:
— Ксю-юша!
Я только сейчас заметил, что галдеж за угловым столиком стих. Все три головы развернулись в нашу сторону и, очевидно, давно уже прислушивались. Похожий на одряхлевшего Тараса Бульбу седоусый дед насупил кустистые брови и укоризненно молвил:
— Балаболка ты, Ксюша. Чего раскудахталась-то?
Женщина смешалась:
— Я что?.. Да я ничего такого… Я просто… — И наклонясь, пояснила шепотом: — Тесть мой.
— То-то и оно, что ничего, — продолжал ворчать Бульба. — Делом бы занялась, чем попусту языком молоть. Пива подай.
Она сконфуженно кивнула мне. Отступила назад, вынула из холодильника запотевшие бутылки и со смущенной миной пошла из-за стойки. Потом возвратилась, все так же радушно улыбнулась мне, но наш идиллический контакт был уже, похоже, безнадежно нарушен. Я попробовал подобраться с другого конца — что-то спросил о похоронах и о покойном Вайсмане. Она пожала плечами и, косясь в угол, отозвалась повинной оговоркой:
— Да, в общем-то, мы ничего про них, этих коттеджников, не ведаем. Как-то почти совсем не знаемся с ними. И немку я эту видела однажды только. Может, и почудилось что. С могилы же была. Кончина мужа кого хочешь пришибет. А какие там дела еще, откуда нам знать.
Да, похоже, больше мне ничего не выведать. Краник закрылся наглухо. Проклиная в душе грозного Бульбу, я поблагодарил хозяйку за отменный прием. Сполз с табурета и, прощаясь, поинтересовался, какая больница обслуживает деревню. Неожиданный перескок сильно озадачил женщину. В замешательстве она вытаращилась на меня и комично задвигала губами, точно пробуя на вкус, в чем тут закавыка.
— Ваша больница, — успокоил я ее. — Та, где вы лечитесь в случае чего. Мне надо туда заглянуть.
— А-а-а, — протянула она растерянно. — Вообще-то мы приписаны к Прудному. Это наш райцентр. Здесь недалеко. Езжайте прямо по дороге, через минут двадцать будете.
Я поехал прямо по довольно приличной асфальтовой дороге. И вскоре действительно достиг небольшого городка. Древние бревенчатые домики на окраине — память о недавнем поселковом прошлом — сменились блочными застройками в два, три, пять этажей, а в центре красовалось даже солидное каменное сооружение с колоннами и лепным фронтоном. Я справился у кого-то из прохожих о больнице. «Нет проблем, — бодро заверили меня. — Никуда не сворачивайте — главная улица сама выведет».
Но бодряк был не прав, проблемой оказалось само движение по этому чертову поселению. Местный люд, казалось, не замечал никаких автомобилей и безмятежно сновал по мостовым, точно по пешеходной зоне. Дорожные знаки на каждом шагу предупреждали об ограничении скорости в тридцать километров, но добро бы удавалось выжать хоть двадцать, так что путь до лечебницы занял у меня не менее получаса.
Больница располагалась весьма живописно. Само двухэтажное здание, белое, длинное, с покатой черепичной крышей и унылыми прямоугольниками окон, напоминало казарменные строения. Но местность вокруг радовала и глаз, и нос: с трех сторон полукольцом надвигался густой смешанный лес, фасад смотрел на ухоженный луг с аккуратными рядами розовых цветов по бокам и все дышало какой-то пронзительной, прямо-таки элизейной свежестью. Я свернул на покрытую кирпичным щебнем площадку, которая, судя по притулившейся здесь видавшей виды серой «Волге», предназначалась для парковки.
В просторных голубых сенях пожилая медсестра без лишних расспросов направила меня наверх: «Подниметесь, сразу увидите». На втором этаже прямо с лестничной клетки я попал в квадратный холл. Влево и вправо из него разбегались широкие коридоры, а у задней стены коричневым лаком блестели две двери. Табличка на одной извещала, что именно за ней находится нужная мне персона — главврач Павел Павлович Лукашенко. Я негромко постучал и, не дожидаясь отклика, открыл дверь и вошел.
Доктор был белый как лунь — возраст его наверняка перевалил семидесятилетний рубеж. Лицо, испещренное мелкими морщинами, скукожилось, точно печеное яблоко. Под крупным носом топорщились седые щетинистые усы. Голова казалась несколько перекошенной: начисто отсутствовал подбородок, будто срезали, зато забавным наростом выступала макушка. Мое внезапное явление вспугнуло его, он чуть не подпрыгнул в кресле и что-то со стуком оборонил. Я увидел на полу пару тарелок и небольшой хрустальный графинчик с напитком коньячного цвета.
— Простите, Павел Павлович, — повинился я. — Не знал, что вы трапезничаете. Я подожду.
— Ладно, батенька, — просипел он снисходительно, — раз уж вошли, излагайте, чего надобно.
— Это займет время, — предупредил я и представился.
Он изумленно хмыкнул, нацепил огромные очки в черной оправе и принялся скрупулезно исследовать удостоверение — даже зачем-то перевернул рубашкой вверх.
— Вот те на. И по какому такому поводу мы удостоились внимания столь высоких столичных сфер?
— По поводу смерти Виктора Вайсмана. Кажется, вы первый ее зарегистрировали, верно? Хотелось бы уточнить некоторые обстоятельства. Но если вы обедаете…
— Да нет, уже закончил. Вот разве что составите мне компанию по кофепитию? За сим и побеседуем. Как вы?
Он резво поднялся и поколотил костлявым кулаком по стене. Буквально через пару секунд в кабинет впорхнула молоденькая медсестра в белом чепчике, из-под которого выбивались пряди белокурых волос, низенькая, с живыми глазами, вся круглая — от пухлых щечек до икр, обтянутых рыжими колготками.
— Катенька, милая, — мягко распорядился доктор, кивнув на посуду, — убери это. И организуй нам кофейку. Только скоренько. А я, молодой человек, вас на минутку покину, не возражаете? Да вы садитесь, садитесь. Я сейчас.
Минутка несколько растянулась. Девчушка возвратилась первой. Без утайки обстреливая меня изучающими взглядами, она проворно освободила от папок угол стола, расстелила салфетки, выставила с подноса дымящуюся турку на три-четыре порции и две желтые керамические чашки и, вильнув круглым задиком, устремилась к выходу, столкнувшись на пороге с начальником.
— Вот как — уже? — с довольством отметил он. — Молодец, молодец, Катенька.
Катенька ускакала. Он разлил кофе по чашкам, опустился в кресло, отхлебнул, причмокнув, и выжидательно поглядел на меня.
— Итак, молодой человек. Говорите, вас привела к нам смерть господина Вайсмана? Понимаю, понимаю. Как-никак знатная особа. Вот и я — сам выехал по вызову, из уважения. Однако же никак не возьму в толк, какие тут обстоятельства могут нуждаться в уточнении. Прискорбный, но вполне заурядный случай.
— Может быть. Но когда вдруг умирает человек в расцвете сил, никогда не страдавший сердечными болезнями…
— Стоп-стоп, — остановил он меня. — Никогда не страдавший? С чего вы взяли? Видели бы вы эти сосуды! Удивляться только приходится, как его раньше не хватило.
— Вы проводили вскрытие?
— А как же. У нас весьма квалифицированный патологоанатом. До пенсии служил в столичном кардиоцентре. Так он прямо в ужас пришел.
— Но тогда тем более непонятно, доктор. Даже у меня в аптечке хранится валидол и нитроглицерин, — а я — тьфу-тьфу! — на сердце пока не жалуюсь. Разве не странно, что у такого больного в доме не имелось абсолютно никаких сердечных препаратов? А у него их не было — поверьте мне, доктор, я знаю.
Доктор кивнул и криво усмехнулся.
— Вот-вот, и я о том же. Как ни печально признать, но это весьма характерно для нынешнего поколения наших уважаемых деловых людей. Абсолютное небрежение своим здоровьем. Машины свои обихаживают, о всяких компьютерах пекутся любовно. А себя самих — жалких тварей из плоти и крови — полагают бессмертными. И не проймешь никак, сколько ни тверди о необходимости хотя бы дважды в год проходить профилактическое обследование. В ус не дуют, пока не свалит с ног. На разные там тревожные симптомы плюют с высоты своего бизнеса. Подумаешь, покололо, прижало где-то. Примут вот это лекарство — он постучал ногтем по графину, — и поехали. А сердце, батенька, мотор особой хрупкости: раз — и раскололось, как… как у нашего Вайсмана.
