— Нет, — возразил я, — это не тот случай.

Он подозрительно посмотрел на меня из-под мохнатых бровей.

— Да-а?.. Откуда такая уверенность?

Я поведал о сорванной встрече с иностранцами в издательстве. Но, похоже, аргумент его совершенно не впечатлил.

— То ли еще бывает, — умудренно протянул он. Потом неожиданно вскинулся и поинтересовался: — А почему вы?

— Что я?

— Почему к нам обращаетесь вы, а не, например, жена? Семья у него есть?

Я объяснил.

— Не тревожить? Ну и ну. И как долго? Вообще-то положено, чтобы заявление о пропавшем исходило от родных. Уверены ли вы, что исчезновение не связано с семьей? Я хочу сказать, не было ли там конфликта, ссоры серьезной? Может, здесь и лежит причина — в самой что ни на есть заурядной супружеской драме?

— Едва ли, — уклончиво ответил я. — Я знаю эту семью как вполне благополучную. Во всяком случае, у жены никаких подозрений нет: ей я сообщил, что ему срочно пришлось уехать в командировку.

— Ну и ну, — опять прогундосил майор. — Потревожить ее придется-таки. Без вопросов к ней не обойтись. Так положено, понимаете?

Я уныло кивнул.

— И вообще, — продолжил он, — положено начинать снизу — с отделения по месту жительства. Но раз уж Гринько просил, я приму у вас заявление. В самом, так сказать, общем плане. Да вы наверняка на все вопросы по форме и ответить не сумеете, верно? Ну разные там пункты — о родственниках, семейном окружении и все такое. Так что попрошу: с женой все-таки свяжитесь. Пусть, в свою очередь, обратится в райотдел. Я позвоню туда сегодня же. Порядок есть порядок, понимаете? А пока садитесь вон там, — он указал на приютившийся сбоку столик, — и пишите.

Я сел и написал заявление «так сказать, в самом общем плане». Мне было ясно, что этот чертов общий план — не более чем деликатная отмашка, формальный знак уважения к просьбе коллеги. Без Милы, похоже, делу не будет дан законный ход. А звонить ей ох как не хотелось.

…Вечером дома я долго подбирался и примеривался к предстоящему разговору. Мне всегда претили семейные разборки. Собственный неудачный брачный опыт навсегда поселил в душе неимоверное отвращение к ним, тихое и глубокое. А тут надо же — разбираться в чужих домашних дрязгах! Я злился, чертыхался, увещевал себя и снова злился. И почти довел себя до белого каления, когда зазвонил телефон и спокойный голос Саши деловито вернул меня к здравому равновесию.

— Пиши, — возгласил Бекешев. — Значит, так. Первое: твой загадочный телефон числится за некоей Наталией Михайловной Боровец. Проживает на Ленинградском проспекте. Работает менеджером в турфирме «Вояж» — где-то на Шаболовке расположена, адрес найдешь сам, по справочнику. Дальше: супруг Крачковой — некто Федор Ломов. Выразительная фамилия, правда? Опасный тип. Спортсмен-тяжелоатлет. В настоящее время подвизается в ЧОПе — знаешь, что это такое? — с замечательным названием — «Оберег», вот так. До конца недели у него отгул. Запиши телефон и домашний адрес: Малая Бронная… — Он продиктовал координаты и хохотнул: — Ну как, доволен? То-то же. Фирма веников не вяжет. Ребятам в Казани уже дано задание. С утра начнут шуровать по отелям. И филиал «Универса» прощупают. Так что жди новостей — хороших и разных. И сам не делай глупостей. Будь осторожен, слышишь?

— Слышу, — сказал я.

Разговор с Сашей приятно утихомирил и одновременно подстегнул меня. Я решил, что не стану разводить никаких антимоний. Быстро набрал номер Милиного мобильника и, услышав ее голос, без экивоков заговорил:

— Пожалуйста, не дергайся. Зажми свои уязвленные чувства и выслушай внимательно. Борис пропал — в буквальном смысле пропал.

И не дав ей вымолвить ни слова, я сухо обрисовал ситуацию, сделав упор на своем походе в милицию. Очевидно, это было низко и жестоко. Мне самому стало тошно, когда ее разом осипший голос выдавил:

— Милиция? — После долгого молчания, когда я подумал было, что нас разъединили, в трубке прохрипело снова: — Ты не шутишь?

— Какие уж тут шутки, — буркнул я.

Вновь последовала пауза. Потом я уловил какой-то сдавленный всхлип и скорее угадал, чем услышал в шепоте:

— Прости, не могу говорить… Завтра… Утром приеду.

Она отключилась. Я чувствовал себя препаршиво. К выпивке я всегда был равнодушен. Но сейчас вдруг безудержно потянуло к чему-нибудь покрепче кофе. Я полез в бар, вытащил бутылку «Гжелки», откупорил и прямо из горла сделал оглушительный глоток — так что перехватило дыхание и глаза затуманились влагой.

Она приехала утром — где-то в половине девятого. Услышав короткий звонок, я уже догадался, кто это может быть. Прильнул к глазку, удостоверился и, отперев замок и сбросив цепочку, отворил дверь.

— Входи, — пригласил, забирая у нее черный саквояж.

— Прости, что так рано. Я прямо с электрички.

Я кивнул, провел ее в гостиную и, усадив в кресло, предложил разделить со мной завтрак, но она отрицательно покачала головой.

— Тогда кофе, — решил я. И, подкатив сервировочный стол, принес из кухни две кофейные чашки, наполнил их дымящимся напитком и расположился напротив на пуфе.

Она прекрасно владела собой. Только в глубине красивых лазоревых глаз угадывалась безмерная усталость. Я залюбовался ею. На нее было приятно смотреть — даже сейчас, после явно нелегкой, очевидно бессонной ночи. Невысокая, чуть полноватая, но в то же время — пропорционально сложенная, она производила впечатление изящной, мастерски сработанной статуэтки. Русые волосы были гладко зачесаны назад и собраны на затылке в пикантный пучок; слегка вздернутый носик, чистая матовая кожа открытого лица и шеи, плавные линии плеч, нежные округлости бюста, соблазнительно топорщащие, приталенный темно-зеленый жакет… Я отвел глаза.

— Ты меня проводишь? — спросила она тусклым, безжизненным голосом. — В милицию, я имею в виду.

— Да, господи, конечно же, — проговорил я. — Отвезу. И побуду с тобой, сколько надо.

— Что мне говорить?

— Все, что нужно, скажу я. Тебе придется лишь заполнить бланк заявления. И ответить на вопросы. Но будь готова к тому, что кое-какие из них тебе могут не понравиться.

Она обреченно кивнула и отодвинула чашку с недопитым кофе.

Но я оказался не прав. Принявший нас в райотделе молодой капитан предстал человеком на изумление деликатным. Было ли это врожденным качеством, или возымел действие звонок сверху — не знаю. Но даже щекотливые, неудобные вопросы он умудрялся облечь в форму сострадательного участия. Кивая острым выдающимся подбородком, он выслушал мой короткий рассказ, что-то черкая на листке бумаги. Потом поворотился к Миле и мягко поинтересовался:

— Значит, у вас нет никаких догадок, что могло произойти? Не случилось ли между вами какого-нибудь — гмм — недопонимания? Может, он был чем-то обижен?

— Нет, — односложно сказала Мила и, стрельнув в меня боковым взглядом, добавила: — Все было как обычно.

Он перевел выжидательные глаза на меня. Я помотал головой.

— Ладно, — сказал он, сочувственно косясь на Милу. — Не буду вас больше терзать сегодня. Мы еще не раз встретимся после. По ходу розыска. Если что вспомните — обсудим. Пока напишите заявление. И ответьте на все, что сможете, по этому опроснику. — Он протянул ей бланк. — Дома, как я понял, вы еще не были? Осмотрите там все тщательно: что из вещей отсутствует и из документов тоже… Да, кстати. Машина у вас конечно же есть. — Мила кивнула. — И где она сейчас? — спросил капитан.

— Не знаю, — удивилась Мила. — Наверное, в гараже.

— Проверьте, пожалуйста. — Он оторвал листок из блокнота, что-то записал и передал ей. — Мой телефон. Позвоните, как выясните насчет машины и всего остального. И — эээ — не падайте духом. Будем искать. Надеюсь — все кончится хорошо.

Потом я отвез Милу домой. По пути пытался найти какие-то утешительные слова, но получалась лишь банальная белиберда. Да, похоже, она меня и не слушала. Тогда я тоже замолчал. До самой Мосфильмовской мы не обменялись ни словом. И только почти у самого дома она точно очнулась, порылась в сумочке, сказала: «Кажется, у меня с собой есть ключи… Вот». И попросила проехать до гаражей. Мы развернулись и через метров двести подкатили к рядам металлических коробок. Немного повозившись с замками, я распахнул тяжелую створку ворот. Машины в гараже не было. Она вздохнула и спросила: