Пространная тирада отнюдь меня не поразила. Однако смутила обида, сквозившая в голосе. Я ощущал острую потребность выговорить то, что распирало меня, но одновременно страшился его реакции. Минуту посидел молча, тихо соображая и посматривая, как он расправляется со своим нехитрым завтраком. Потом печально вздохнул:

— Ты прав, Сашок, я кое о чем умолчал. Но недоверие тут ни при чем. Не хочется навлечь на тебя неприятности — и только.

Глаза его сверкнули удивлением:

— Неприятности? На меня?

— Да, — подтвердил я. — При твоем статусе детектива… А история прескверная. Тебе наверняка встревать в нее не с руки. Понимаешь?

— Ничего не понимаю, — досадливо сказал он. — Может, довольно темнить? Все ходишь, как девица, вокруг да около. Выкладывай. А о себе я сам позабочусь, хорошо?

— Ничего хорошего, — пробормотал я. — Ну да ладно…

И выложил. Меня точно прорвало. Я рассказал ему все с самого начала, в деталях и подробностях. О том, как Борис разбудил меня среди ночи, как я приехал к нему и как был ошарашен сообщением об убийстве; о безуспешном поиске машины с трупом, о наших суждениях и размышлениях и о последующих днях ожидания, когда стали зарождаться надежды на благополучный исход. Наконец, помявшись, запинаясь, обрисовал свое состояние, намерения и смутные планы, поведал о посещении издательства и банка, пересказав беседу с Куликовым, о тягостном разговоре с Милой и предстоящей встрече с Гринько. Он не перебивал меня. Лицо его сохраняло невозмутимость. Но я достаточно знал его, чтобы угадать собиравшуюся в уголках глаз озабоченность.

Потом мы некоторое время молчали. Я чувствовал себя опустошенным. Бекешев повернулся, жестом руки поманил официантку и заказал еще пива. На ее вопросительный взгляд я покачал головой.

— Ну-у-у, — протянул он, когда она отошла, — напортачили вы, ребята, будь здоров. Понимаешь, как осложнилась работа для следствия? Если убийство имело место…

— Как это? — взъерепенился я. — Что значит имело место?

— А то и значит. Трупа-то нет. И свидетелей убийства тоже. В милиции ничего неизвестно — иначе, тут ты прав, в банке в неведении не остались бы. Я могу логично допустить, что приятель твой все это придумал.

— Зачем? Черт побери, зачем ему? Ты рассуждаешь как мент. — Я спохватился, осекся и виновато выдавил: — Прости, пожалуйста.

— Что уж там, — усмехнулся он. — Я и есть мент. И менты не всегда говорят глупости. Ох как часто они оказываются правы: опыт, знаешь ли, подсказывает.

— И что же в данном случае подсказывает опыт? — не удержался я от иронии.

— Хорошо, загибай пальцы. Во-первых, как я уже говорил, никакого убийства могло и не быть. Зачем ему выдумывать? Опять соглашусь с тобой: черт его знает. Тот самый — пресловутый мотив; знать бы его — никаких проблем не осталось бы. Во-вторых, если и было убийство, то не причастен ли к нему он сам? Да погоди ты! — сердитым махом кисти он усмирил мой возмущенный порыв. — Мало ли как бывает — ревность, ссора, скандал… Я говорю: допустим. Отвлекись на минуту от дружеских пристрастий, это опыт подсказывает — отстраниться, чтобы увидеть. Итак, предположим, убийство дело его рук. Тогда смотри, как все здорово укладывается: и паника, и избавление от трупа, и ты как свидетель — на всякий случай. И исчезновение, наконец — от страха перед ожидаемым разоблачением и стальные нервы могут не выдержать, вот и ударился человек, сломя голову, в бега. Ладно, пойдем дальше. Загибаешь? В-третьих, предположим, что все было так, как рисуется с его слов: женщина от кого-то скрывается, ее находят и убивают. Тут возможны варианты. Он с ней как-то повязан делом, и его убирают как сообщника — раз. Он никак с ней не связан, но кто-то подозревает, что это не так, и избавляется от потенциально опасного свидетеля — два. В-четвертых, убийство — само по себе, исчезновение — само по себе. Чистейшей воды совпадение. Согласен, верится с трудом. Но всякое бывает. И если есть малейшая вероятность, сбрасывать такой расклад нельзя. В-пятых…

Нескончаемое перечисление угнетающе действовало на психику. Я больше не мог выдержать и почти взмолился:

— Хватит-хватит! Довольно!

— Ладно, — сказал он примирительно. — Не куксись. Все это я к тому, чтобы показать, в какую муть ты влезаешь. Работа — не для одного человека. Группе оперов здесь разгребать и разгребать. И еще неизвестно, что выйдет. Мой тебе дружеский совет: предоставь милиции делать свое дело. И не суйся.

— Уже сунулся. — Я помотал головой. — И пойду до конца. В милиции сейчас — и ты это ясно показал — мне нечего предъявить. Кроме того, что Борис пропал, я ничего не могу утверждать.

— И это тоже надо еще доказать.

— Вот пусть и доказывают. Хотя сильно сомневаюсь в расторопности нашей милиции.

— Но ведь ты мешаешь дознанию. Сокрыв известные тебе факты, исходно препятствуешь раскрытию убийства.

— Какого убийства? — ухмыльнулся я. — Оставьте ваши домыслы, молодой человек, и покажите труп. Нет у меня фактов. Абсолютно никаких. Одни только придумки. Убитая-то преспокойненько гуляет себе по Казани. А если всерьез, скажу: убийство меня совершенно не интересует. Я хочу найти Бориса. Или что-нибудь, что прольет свет на его исчезновение. Милиция пускай делает свое дело. А я просто пошебаршусь вокруг. Раздобуду что-нибудь интересное для органов — там поглядим.

— Знаешь, как называется твое шебаршение? Есть такое хреновое слово — «провокация». Тут можно и напороться, и крепко схлопотать по сопатке. Со всех сторон, причем.

— Где наше не пропадало, — сказал я. — Одно признаю: ты в это встревать не должен. Тебе вообще лучше было бы ничего не знать. Прости. Пожалуйста, прости меня.

— Не дури, — буркнул он. Откинулся на спинку стула, подумал немного и с усмешкой сказал: — Забыл, каким упрямым ты можешь быть, когда на тебя находит. Ладно, подсоблю тебе. Открыто — ты прав — выступать мне нельзя. Но на досуг мой, так и быть, можешь рассчитывать.

Я испытал безмерное облегчение. Как будто вдруг раскрылся купол парашюта и меня блаженно закачало на стропах. Я попытался как-то это выразить, но он отмахнулся от моего бессвязного проявления радости, шутливо заметив:

— Не пускать же тебя в дурацкую авантюру без страховки.

Потом извлек из кармана ветровки потрепанный блокнот, занес в него те скудные сведения, которыми я располагал, и обещал мне для начала уже к вечеру представить кое-какую информацию об абоненте засекреченного телефона.

Мы расплатились и вышли на улицу. Сквозь густые отечные облака пробился размазанный луч — ну прямо под стать моему настроению.

— Перво-наперво, однако же, — раздумчиво сказал Бекешев на прощание, — надо бы выяснить, действительно ли разгуливает по Казани убиенная царица Тамара. Есть у меня там кореш в родственном агентстве. Свяжусь сегодня, попрошу позондировать. А ты, братец кролик, дуй в нелюбимую милицию — и крепись: там тоже не лыком шиты, поверь мне, бывшему менту.

Знакомство с Гринько у меня было шапочным: пару раз сталкивались на каких-то официальных мероприятиях. И новое пятиминутное соприкосновение не сделало его более тесным. Юркий молодой человек, с коротко стриженными, уже заметно прореженными русыми волосами, встретил меня на пороге кабинета беглой улыбкой в полгубы и, придерживая за локоть и направляя, с ходу поворотив обратно, буквально промчал по коридору. На бегу скороговоркой извинился:

— Понимаете, спешу. Неожиданный вызов. Но я обо всем договорился. Вас ждут в розыскном отделе. Сделают, как надо.

Я не успел опомниться, как уже сидел в небольшой комнате перед широким канцелярским столом под изучающим взглядом бровастого майора и рассказывал. Меня не прерывали. Майор внимательно слушал и понятливо кивал. Я старался быть лаконичным и управился скоро. Потирая мясистый подбородок, майор пару секунд помолчал и потом с неприкрытым недоумением спросил:

— Времени вроде бы прошло немного? Пять дней… Нет, меньше даже. Не рано ли пугаемся? Известны случаи, когда человек пропадал гораздо дольше. Много-много дольше. А затем объявлялся как ни в чем не бывало.