Между тем я добрался до поворота на Облатовку. Как и в прошлый раз, он возник неожиданно — деревья справа разом разошлись, и меня пронесло немного вперед. Я тормознул, чуть-чуть попятился и свернул на знакомую дорогу. В воздухе чувствовался пряный сосновый запах. Через пятнадцать минут я достиг недоброй памяти изгиба, места недавнего столкновения. Затем слева открылся проезд к погосту, напомнив об убогих проводах финансового воротилы.

День был пронзительно лучезарный, и на фоне голубого неба залитая солнцем деревенька еще больше смахивала на акварельный этюд. Я повернул налево и медленно поехал вдоль заборов — каменных, металлических, деревянных, отгораживающих однотипные барские усадьбы. У кого-то предстояло справиться о вайсмановском коттедже, но все живое здесь будто спряталось от мира. Я остановился, выбрался из машины и стал озираться, прикидывая, куда мне торкнуться.

На счастье, впереди, метрах в пятидесяти, вдруг с лязгом распахнулись железные ворота, и на дорогу выполз темно-бордовый «Датсун». Я замахал руками и припустил рысью наперехват. Крутобровый мужчина в форменной фуражке — очевидно, чей-то персональный водитель — кивнул из окна и, махнув рукой, объяснил, что искомый дом находится у меня прямо по носу.

— Зеленый забор — второй от перелеска. — И тут же предупредил: — Но там, кажется, никого нет. Вот уже несколько дней.

— Совсем никого?

— Ну, я имею в виду из хозяев. Бугор, наверное, на месте.

— Бугор? — не понял я.

Он хмыкнул и растолковал, что так кличут охранника, который присматривает за домом. На всякий случай я спросил о Дарье Мартыновне, но он о такой вообще не слыхивал. Я учтиво поблагодарил, посторонился, освободив проезд, и потопал к своей «девятке».

Забор оказался высокой каменной стеной изумрудной покраски. А Бугор полностью соответствовал данному ему не от роду имени: приземистый мужик небольшого роста, глыбообразный, и настолько широкий, что в дверцу, врезанную в массивные дубовые ворота, он пролез бочком, да и то заметно втянув брюшной пресс. Узкие, точно прищуренные глаза недовольно обмерили меня и сделались еще уже.

— Простите, — приветливо улыбнулся я. — Могу я видеть Дарью Мартыновну?

— Нет, — отрезал он.

— Нет — в смысле ее нет. Или мне нельзя ее видеть?

— Чего? — нахмурился он. — Нету ее, говорю? Непонятно, что ли?

— Послушайте, я прилетел вчера из Германии, — начал я бессовестно загибать. — Мне передали для нее кое-какие документы. Она их ждет.

— Ну, — пробурчал он бесстрастно.

— Разве она проживает сейчас не здесь?

— Нет. — Мужик был, похоже, не из разговорчивых. Но я не сдавался:

— Так где ее можно найти?

— Мне не докладывают.

Я полез в карман, извлек портмоне и демонстративно вытянул пятидесятирублевую купюру. На лице его не отразилось ничего. Я подцепил еще одну полусотенную.

— Это очень важно. Помогите, пожалуйста, ее разыскать. Вам, наверное, что-то известно. Подскажите…

— Подсказать? — осклабился он, блеснув парой золотых коронок, и с неожиданным для глыбастой туши проворством выхватил у меня деньги. — Это, значит, мне за подсказку? — Я кивнул и выжидательно уставился на него. — Отчего же не подсказать, — с неприкрытой издевкой прогундосил он. — Значится, так. Дуйте отсюда прямиком в Москву. Там чешите в банк — «Универс» зовется. Там вам все распишут в лучшем виде.

Внешность обманчива — парень оказался совсем непрост. Или его загодя надлежащим образом поднатаскали? Я растерянно проследил, как исчезают в нагрудном кармане мятого вельветового пиджака мои кровные, вздохнул и вымученно улыбнулся.

— И это все?

— А что вы еще хотели? — Он ухмыльнулся. — За эти паршивые бумажки-то?

— Могу приплатить, — бросил я безнадежно. — Только за дело, разумеется.

— Ну?

Черт! — подумал я. Если он еще раз произнесет свое дурацкое «ну», я завою как голодный пес. Однако проглотил раздражение и, стараясь не выказать особого интереса, полюбопытствовал:

— Я слышал, у нее недавно умер супруг?

— Ну, — буркнул он и сощурил глаза, хотя, казалось, куда уж больше.

— Бедняжка… Она не говорила, что он болел. Вы здесь были, когда он скончался? Как это произошло?

— Так, — протянул он, — та-ак… Ты кто такой? Из ментов, что ли?

Пожав плечами, я ехидно усмехнулся и проворчал, тоже переходя на «ты»:

— И часто тебя менты одаривают полтинниками?

— Угу, — помолчав, согласился он, — не часто. Тогда вот что, братан: кончай базар. Не было меня здесь. И вообще… Валил бы ты отсюда. Не знаю, кто ты и чего вышмониваешь, только здесь тебе ничего не обломится. Понял?

— Не понял, — признал я и отчаянно воззвал: — Да погоди ты минутку.

Но он уже распер калитку и бочком протиснулся в нее, прощально махнув мне огромной лапищей.

Я действительно не понял, с чем столкнулся. С подозрительностью ревностного служаки, выученного не распространяться про хозяйские дела? Или имелось все-таки нечто, подлежащее сокрытию от стороннего внимания и кем-то предусмотрительно наглухо зашторенное? Я потоптался у ворот. Беспомощно развел руками. Выругался в сердцах и потащился к машине. А что мне еще оставалось?

И все же, развернувшись, я сначала поехал на собственно сельскую территорию. Уже за первыми рублеными избами справа открылась ровная полукруглая лужайка — очевидно, центральная деревенская площадь: с аккуратными лавочками по сторонам и цветочной клумбой посередке. А в глубине — небольшой теремок с фигурной крышей «под шалаш». Судя по оранжевой вывеске, домик претендовал на довольно высокий статус. Надо же, усмехнулся я, не корчма, не шинок, и даже не столовая, а «Кафе».

Но войдя внутрь, с изумлением оглядел просторное опрятное помещение и понял, что иронизировал напрасно. Все было честь честью: тюлевые занавески на двух узорчатых окнах, круглые столики с ажурными салфетками под приборы, голубые стены украшены замысловатыми бра. Зал пустовал, лишь в левом углу заливалась пивом и гоготом тройка мужиков. Я направился к стойке, взгромоздился на высокий табурет и попросил чего-нибудь попить. Ядреная круглолицая молодица лет тридцати с уложенной венком русой косой предложила мне любого пива на выбор, но я отказался.

— Мне бы чего-нибудь без запаха.

— Хотите колу?.. Или кваса…

Я предпочел квас. Напиток оказался весьма приятным на вкус и в меру охлажденным. Женщина поглядела, как гость с наслаждением присосался к кружке и, довольно кивнув, поведала:

— Наш, сами готовим…

Похоже, она с безлюдного утра истомилась от скуки, и ее сильно подмывало завязать задушевную беседу с приблудным путником. Меня это устраивало, и даже очень. Я сделал огромный глоток, умильно облизнулся и пошел навстречу искрящемуся в синих глазах желанию. За пятнадцать минут мы галопом обсудили уйму животрепещущих проблем: и как непросто содержать такое шикарное заведение в небогатой деревушке — выручает потом наработанная слава, притягивающая всевозможный наезжий люд из райцентра и окрестных мест; и о давно лелеемой ею с супругом Ванечкой мечте обосноваться со своим бизнесом в столице — только ох какой капитал нужно еще накопить; и даже о культурной миссии служителей ресторации на селе.

— Вечером вот включаем магнитофон. И какая-никакая молодежь собирается — танцуют на площадке. Все лучше, чем у телевизора слепнуть.

Преамбула затянулась — я уже заказал и умял парочку бутербродов с сочными котлетами и добивал вторую кружку хлебного питья, когда наконец проклюнулся долгожданный вопрос:

— А вы-то сами из Москвы будете? По делу к нам или как?

— По делу, — ответил я. — Мне нужно разыскать кое-кого из ваших соседей.

— Соседей? — Женщина с любопытством вскинула голову. — Это к кому же такие гости?

Я назвал Дарью Мартыновну.

— A-а, та немка, из коттеджей, да? Ну что на днях мужа схоронила? — Я кивнул. — Так вы ее здесь не сыщете. Ее увезли отсюда. Как раз после похорон.

— Что значит — увезли? — переспросил я.