– А ваши герои?

Яна: – Наши герои, как правило, крайне влюбчивы, крайне честолюбивы и ужасно любознательны. «Низменные» страсти – а именно жажда удовольствий, азарт и похоть – им, как правило, тоже не чужды. Нередко ими движут страх или инстинкт самосохранения.

Дима: – Однако туг есть тонкость. Я, будучи человеком из плоти и крови, постоянно нахожусь во власти сложной композиции чувств-полутонов. Но обычно фэнтези не терпят такой сложности, здесь на первый план должны выйти обнаженные экзистенциалы и их ближайшие производные. Ненависть, метафизический ужас перед потусторонним, демоническая жажда власти, плотская страсть, тщеславие воина, любовь – в общем, сильные чувства сильных людей. Как у Софокла или, скажем, у Виктора Гюго.

– Что же такое любовь?

Яна: – Жертвенное, самоотверженное чувство, а не синоним «привязанности», как сейчас. Любовь в современном мире чрезвычайно редка, даже самая обыкновенная, при постоянной занятости у людей попросту не остается энергии.

Дима: – Сейчас любовь на 80 процентов есть продукт социального конструктивизма и только на 20 нечто подлинное. Культурные установки и веления социума постоянно тащат Человека куда-то мимо конкретного Другого в область достаточно абстрактных категорий. «Работай! Иначе не выплатишь кредит за свой дом». «Посмотри телевизор! Иначе не узнаешь о новых убийствах в Афганистане». «Вожделей к Сидни Кроуфорд! Она – эталон плотской красоты». Тысячи подобных императивов создают духовный климат в каждой отдельно взятой голове, а в совокупности таких голов – миллиарды. Что остается от любви под таким прессингом к 35 годам?! Поэтому мы заставляем своих героев влюбляться и переживать свою любовь так, как сейчас, возможно, просто не умеют. Пытаемся заново научить наших читателей любить.

– А какие мыслители составляют, на ваш взгляд, цепочку, ведущую из глубины веков к Новому Средневековью?

Яна: – По количеству социальных потрясений список возглавляют, конечно, Маркс с Энгельсом. По «индексу цитируемости» лидером будет Зигмунд Фрейд, который первым вскрыл и продемонстрировал механику темных сторон человеческой личности и ввел язык для анализа психики. Для двадцатого века это было огромным потрясением. Древний человек, впервые увидевший свое отражение в зеркале, поразился, наверное, не меньше. Одна из самых ярких фигур восточной философии – древнекитайский мыслитель Конфуций. Его учение настолько потрясло древних китайцев, что в 555 году его обожествил и. Кстати, в Китае до сих пор очень почитаемы потомки Конфуция – потомки в шестьдесят пятом (!) колене.

Дима: – Думаю, это Аристотель, Августин Аврелий, Фома Аквинский, Кант, Ницше и Гуссерль. Аристотель первым в европейской традиции показал, что такой туманный предмет, как метафизика, может быть подчинен рациональной логике, и открыл возможность строить доказательства существования Бога и рассуждать о его атрибутах. Августин был первым последовательным интерпретатором Нового Завета – европейское христианство, по большей части, религия не Христа, а Августина. Фома довел до совершенства дело, начатое Аристотелем, завершив средневековую схоластику. Его философская концепция смогла подтолкнуть Европу от чистого созерцания Бога к созерцанию, а затем и изучению природы. В официальной доктрине Фомы, получившей название томизма, берет начало вся наука Возрождения и Нового Времени.

Канту принадлежит гениальная интуиция об относительности пространства-времени и разворачивание этой интуиции в достаточно убедительную концепцию. А главное, Кант положил конец чистой европейской метафизике, то есть фактически свел на нет и Аристотеля, и Фому. Ницше в комментариях не нуждается – хотим мы того или не хотим, с ним соотносится вся новейшая философия и не только философия. Фактически Ницше сделал возможными и психоанализ, и культурологию, и много других дисциплин XX века. Ну, а Гуссерль, скажем так, подарил западной цивилизации надежду, что она сможет расхлебать кашу, заваренную Аристотелем, Августином, Фомой, Кантом и Ницше.

– В каком из придуманных вами миров вы хотели бы жить?

Яна: – Ни в каком – не хватило бы мужества и личной силы. Во всяком случае, для того, чтобы жить там в качестве героини.

Дима: – Меня вообще не тянет за пределы этого мира. К радикальному эскапизму я не склонен. Но если бы нам взаправду предоставили возможность сотворить или преобразовать мир, мы бы, пожалуй, взялись за это дело. Жаль ведь упускать такую^ возможность – второй раз не предложат! И это был бы мир, который ДЕЙСТВИТЕЛЬНО может спасти красота.

– Это бегство от жизни, – уверен маститый критик постарше. – Не отрицаю, чтение романов Александра Зорича не самый самый худший вариант. И все-таки это занятие сродни наркомании. Тоже своего рода зависимость, и весьма опасная. В длинной череде торговцев «опиумом для народа» этот сочинитель стоит отнюдь не в самых последних рядах. Его романы – это всего лишь сладкий яд выдуманных миров, сфабрикованный для удовлетворения ложных потребностей слабых душ. Как писал Беранже, «честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой». И пусть не смущает вас прекрасный художественный язык его книг и обманчивая красота его героев – лучшие сорта опиума тоже когда-то были яркими цветами мака.

– Нет-нет, это призыв к счастью, – не согласен критик помоложе. – Смелость, красота, изящество – все, чего так недостает нам в наших буднях, есть в романах Александра Зорича. А может быть, наши будни не так уж и серы, и проблема в том и состоит, что прагматизм надел шоры на наши глаза? И романы просто помогают нам увидеть привычный мир таким, как он есть, – прекрасным и яростным? Почувствовать себя героем, несущим ответственность за свое счастье и за свое несчастье. Разглядеть в себе силы противостоять и бороться, любить и ненавидеть – искренне и яростно. Книги Зорича дают нам возможность прожить историю человеческой культуры в своем воображении и найти затем в настоящем наше подлинное «я».

Профессор Йосинори Ясуда

Можно сколько угодно спорить о том, лучше или хуже стала наша жизнь после распада Советского Союза, но бесспорным является факт: уже можно регулярно получать письма не только из ближнего, но и (об этом не мечталось!) из самого дальнего зарубежья. Одно из них сейчас лежит передо мной. В прочном конверте – прекрасно иллюстрированная и доступно написанная книга «Лес и цивилизации», присланная аж из самой Японии. Авторы Дж. Флекли, П. Бан и др., редактор и идейный вдохновитель – профессор Международного научного центра японских исследований в Киото Йосинори Ясуда, с которым мне посчастливилось около года работать в одной лаборатории. Профессор Ясуда – известный в Японии и за ее пределами специалист. Он изучает процессы взаимодействия и взаимовлияния природы и человеческого общества. Анализ роли лесов в хозяйственной и культурной жизни прошлых и нынешних поколений землян – одно из самых важных направлений его работы. Для японцев лес – объект священный. Фундамент такого отношения кроется в их древней религии – синтоизме. И даже сейчас, когда человек повсеместно теснит леса, в Японии древесная растительность покрывает более 70 процентов ее территории. А что же мы? Так ли уж серьезно воспринимаем набившие оскомину расхожие фразы: «Лес – наше богатство», «Леса – легкие нашей планеты» или даже простое «Берегите лес от пожара»? Говорят, что природа не прощает ошибок. Еще говорят, что лучше учиться на чужих ошибках, чтобы самим не ошибаться. Но чтобы извлекать уроки из опыта прошлых поколений, надо знать его. А это, увы, не всегда просто.