Пригожин предпринял радикальную ревизию коренных понятий европейского естествознания и мировосприятия вообще. Он предельно расширил понятие Природы, включив в него вообще все, в том числе и человека с его свободой, творчеством и их продуктами. С этих позиций он переосмыслил то, как человек должен себя вести по отношению к своему Большому Целому.

В пределах классического мировосприятия, говорит Пригожин, человек рассматривал природу как механизм и надеялся подчинить себе без остатка. Он же утверждает ее самовольность и самовластность. «Новый диалог» с ней, считает он, должен исключать принуждение и насилие. То есть управлять природой – и отдельными ее частями – в рамках таких представлений очень даже можно: зная механизмы самоорганизации, намеренно ввести в среду нужную флуктуацию – и направить развитие. Правда, лишь в соответствии с возможностями самой среды. Известная свобода выбора у человека есть, но ей придется считаться с собственной «свободой» объекта. Тем более что последствия своих неверных действий человек тоже не может ни предсказать, ни контролировать. В мире Пригожина природу предписывается внимательно выслушать, а затем уже предложить ей что-то такое, с чем она могла бы согласиться. В качестве идеологии все это, может быть, и банально, но Пригожин отличается от прочих рассуждающих на подобные темы тем, что сформулировал конкретные естественнонаучные основания такой этики.

Пока коллеги-профессионалы спорили с Пригожиным, от его концепции, едва ли не сразу по ее возникновении, стали расходиться круги по многим областям знания. Уже сам Пригожин предложил рассматривать через призму понятий неравновесных процессов и открытых, самоорганизующихся систем социальные, психические, биологические явления. – и принято это было очень быстро. Его модели заработали в экономике и географии, геологии и лингвистике, экологии и медицине, демографии и метеорологии, – вообще едва ли не везде, где можно обнаружить развивающиеся системы: я сама сталкивалась с ними в текстах о «путях аграрного развития России», о «проблеме предотвращения конфликтов в Центральной Азии», об «истории структуры 1-й Государственной думы и ее фракций», о «законе кармы».

Стержнем всего проекта и главной своей интеллектуальной заслугой сам Пригожин считает «переоткрытие» понятия Времени. Действительно, отношение ко времени (отождествленному с необратимостью) в «гуманитарном» и «естественнонаучном» пластах новоевропейской культуры издавна было очень разным. Насколько озабочено неумолимым временем было все, связанное с человеком, – настолько пренебрегали им в науках, занимавшихся «внечеловеческой» природой. Со времен Ньютона наука – чем дальше, тем больше претендовавшая на то, чтобы быть мировоззрением вообще, -утверждала, что в фундаментальных структурах мироздания никакого времени нет. Иллюзия его возникает в мире, статичном по существу, из-за того, что меняется положение и точка зрения самого наблюдателя. Время – в человеке; это, в каком- то смысле, сам человек.

Обратимым – по существу иллюзорным – время оставалось и для автора первого после Ньютона большого научного переворота – Эйнштейна. «Природа знать не знает о былом, ей чужды наши призрачные годы…»

Тут надо сказать, что пересмотр отношений со временем (в частности, нетривиальная для прежних эпох идея его «многомерности») – одна из сквозных идей XX века. Пересмотр отношений с культурными константами столь глубокого залегания – свидетельство радикальных переломов в культурной истории. В этот пересмотр Пригожин включился по-особенному: как традиционалист – представитель и продолжатель самой что ни на есть классической для Нового времени традиции. Он внедрил в описание фундаментальных уровней бытия («законов природы») идею, она же и чувство, на которой европейская культура строилась веками. Ей ведь совершенно чужда невозмутимость восточных, например, культур в отношении времени. Напряженное, динамичное чувство времени – одно из самых характерных европейских чувств. Европеец живет постольку, поскольку все время преодолевает свои прежние состояния, поскольку его выталкивают из этих состояний силы, которые он описывает как законы истории.

Последние два столетия различные формы историзма (интеллектуальной чувствительности ко Времени) интенсивно, но очень неравномерно врастали в разные области знания. Раньше всего это произошло в искусствах и 1уманитарных науках (и не удивительно: они ближе всего к живому человеческому чувству). В XVIII веке Время заметила в своих объектах космология (космогоническая теория Канта – Лапласа). Затем, в XIX – геология (историческая геология Лайеля). Далее – биология: эволюционизм Дарвина. В физике же и химии – занимающихся «фундаментальными» процессами в веществе – дело обстояло куда сложнее.

Эволюционизм здесь наталкивался на неколебимое представление (глубокое – на уровне интуитивного чувства), что на самом глубоком уровне никаких изменений – и никакого времени – быть не может. Поэтому в семидесятые годы XIX века потерпел неудачу крупный физик Людвиг Больцман, последовательный сторонник эволюционной теории Дарвина, попытавшийся стать Дарвином в физике. Он, кстати, впервые ввел временную необратимость в описании системы на микроуровне. Современное Больцману научное сообщество не поняло программы «эволюционизма» в физике и не приняло ее. Ей предстояло ждать своего часа еще почти столетие, а «Дарвином» физики суждено было стать, вероятно, Пригожину.

Возможно, впечатление, которое произвел Дарвин на своих современников, нам теперь трудно как следует оценить и прочувствовать. Оно апеллировало напрямую не только к умственным привычкам времени, но и к самим его мировоззренческим установкам. Может быть, идеи Дарвина определили все дальнейшие отношения европейского человека со Временем и Развитием. От его теории ждали, что она даст универсальный объяснительный принцип, который будет успешно работать на внебиологических материалах – в той же физике. Больцман, например, готов был перенести ее и на методы самого мышления. Соблазны «парадигматизации» дарвиновского подхода появились немедленно, закрепились в культурной памяти и потом уже воспроизводились при удобных случаях. Ведь нечто подобное произошло и с пригожинской теорией диссипативных структур! И это совсем не случайно.

Как интеллектуальное событие Пригожин был подготовлен по меньшей мере всем XIX веком, на протяжении которого происходили, накапливаясь, события разной степени радикальности, в целом «сдвигавшие» научное мировосприятие от жесткого детерминизма и механистичности в сторону статистического и вероятностного подхода. Развитие, эволюция – вообще ведущие понятия в мышлении XIX века; понятие «абсолютного» за всем этим в течение последних двух веков постепенно теряется, пока не исчезает, наконец, совсем. В немецком идеализме, философской доминанте начала века, под Развитием понимается еще развитие Абсолютного Субъекта – богочеловечества. Но в следующую эпоху в эволюционизме Дарвина, Конта, Спенсера оно уже – развитие природы, а история человека – завершающая фаза естественноисторического процесса. Отныне Время, форма развития живого, связывается с непрестанным порождением нового. Идея развития проникала в структуру мысли все глубже, пока, наконец, не встал вопрос о механизмах и природе развития как такового. И наука, и культура в целом ко времени Пригожина уже были «готовы» к тому, чтобы кто-то задумался наконец о возможной «общей теории изменений».

До-пригожинским европейским мышлением была освоена в основном необратимость «с человеческим лицом». Оно знало ее, например, под именем Судьбы, Рока. А вместе с ними, в том же букете понятия, которым Пригожин тоже предложил полноценный естественнонаучный – и на основе этого философский статус: Случайность, Вероятность, Выбор… – все то, из чего рождается, в чем осуществляется Судьба-Необратимость в ее человеческих обличьях. А Пригожин взялся показать, как все это происходит на уровне «естественных», глубоких структур бытия. Опираясь на работы русских математиков А.Н. Колмогорова, Я.Г. Синая, В.И. Арнольда, он описал новые классы неустойчивых динамических систем, поведение которых можно охарактеризовать как случайное. Так Случай получил естественнонаучный статус и стал предметом рационального моделирования.