— Подождите… вы хотите сказать, что это тоже привнесено извне?.. Но кто… — Дэвид покачал головой. — Ну и зачем же кому–то понадобилось внушать мне лк?бовь к истории?

— Хороший вопрос.

— Это кто–то из преподавателей? — предположил землянин. — Превысил, так сказать, свои полномочия?..

— Откровенно говоря, я не знаю, — призналась Вилисса. — Мне не удалось установить авторство. Тот, кто с тобой поработал, не оставил следов… во всяком случае, я их найти не смогла. Все выглядит абсолютно естественно. Более того, вполне может быть, что я ошибаюсь и это не результат работы какой–то программы, а на самом деле твое естественное желание. Мое заключение основано на том, что можно четко зафиксировать время, когда в тебе это желание возникло. Чтобы ты там не думал о причинах, я могу назвать дату и даже час, когда это произошло.

— И когда же? — поинтересовался Дэвид.

— Когда ты вернулся из лекемплета, в который тебя забросили маги, прикрывавшиеся именем корпорации «Око Ал абриса».

Дэвид задумался, вспоминая… Сейчас эти события казались такими далекими, будто они происходили с каким–то другим человеком. А ведь прошло не так–то много времени… Слишком уж насыщенными были последние месяцы.

— А знаете, наверное, вы правы… — промолвил наконец Брендом. — Интерес у меня проснулся именно тогда. Но почему то обстоятельство, что можно установить дату возникновения интереса, рассматривается вами как указание на то, что сам интерес привнесен кем–то извне? На самом деле, мне и раньше было интересно. Я просто не тратил на это время, другие вещи казались более важными… Но если желания в нас появляются и исчезают, что удивительного в том, что можно указать время, когда то или иное желание появилось или исчезло?

— С этой точки зрения ты, конечно, прав, — согласилась Вилисса. — Однако в данном случае время возникновения имеет значение. Видишь ли, желание, активное формирование которого приходится на период, память о котором начисто стерта, почему–то кажется мне слегка подозрительным, вот и все.

— Я не понимаю, о чем вы. Какой период стерт?

— Около часа, а может и больше, твоего пребывания в лекемплете.

Дэвид помолчал, а потом сказал:

— Возможно, причина в тех условиях, куда меня поместили. Мне там было очень хреново. Не скопытился только чудом. Я плохо помню, что там было, помню лишь как блуждал по силовым коридорам, потихоньку загибаясь, пока не наткнулся на восходящий поток силы… Испытанный шок мог спровоцировать амнезию.

— Даже в момент шока ты не утрачиваешь способность принимать информацию из внешнего мира, — возразила Вилисса. — Ты лишь утрачиваешь способность ее осознавать. Но она все равно откладывается в тебе: либо сохраняется на более глубоких пластах сознания, которых ты сам, в принципе, когда–нибудь потом можешь достичь, либо кодируется неправильным образом и становится нечитаемой… это худший вариант, но даже в этом случае специалист, работая с тобой, информацию может извлечь, если сумеет ее перекодировать. Но не первый, ни второй варианты к тебе отношения не имеют. У тебя просто нет части воспоминаний. Вообще. И нет никаких следов того, что эта недостающая часть подвергалась какой–то внешней деформации или была неправильно закодирована и помещена в один из тех сегментов разума, которые служат в качестве таких вот «мусоросборников». Ее просто нет. А кусочки, оставшиеся неудаленными, — крошечные островки в океане небытия — скомпилированы таким образом, чтобы создать у тебя ощущение непрерывной цепи событий. Происходившее ты не помнишь, зато твердо уверен, что всего лишь слепо блуждал по коридорам до тех пор, пока случайно не наткнулся на дверь с табличкой «ВЫХОД». Простой и верный расчет: ведь ни один человек не держит в голове всех событий, происходивших с ним на протяжении последней недели… последних суток… даже последнего часа. Мы имеем в поле своего опыта лишь ощущение непрерывности, которое кажется нам как бы подтверждением того, что с нашим прошлым все в порядке и что все события в нем складывались последовательно, нанизываясь, как жемчуг на нитку. Но это всего лишь ощущение, и не более того. И если уж ты получил доступ к сознанию кого–либо, то внушить это самое ощущение, которое отлично замаскирует следы твоей работы, не составит труда…

— И кто бы мог это внушить? — спросил Дэвид. — Те ублюдки, которые меня в лекемплет зашвырнули? Сильно сомневаюсь. У них не было возможности влиять на меня, когда я был внутри, а к тому моменту, когда я выбрался, они уже были мертвы… Кстати, могу я надеяться, что то, что вы узнали, останется при вас?

— Не беспокойся, я не собираюсь рассказывать кен Эселям о том, кто уничтожил их вассала, — усмехнулась Вилисса. — Ни та, ни другая семья меня не интересуют.

После короткой паузы она добавила:

— А память тебе стерли уж конечно не маги из фальшивого «Ока»… Я думаю, там, в этом массиве исторгнутой хаосом мощи, только–только начинающей упорядочиваться и приобретать какой–то «нормальный» вид, что–то произошло. Что–то, благодаря чему ты сумел спастись… заплатив за это частью своих воспоминаний.

Дэвид некоторое время пытался свыкнуться с мыслью о том, что то, что он помнит об указанном периоде, — неправда. Маленькие кусочки правды, сложенные в большую ложь…

— Если эти воспоминания удалены, — произнес он, — видимо, они имели какое–то значение. Могли бы, наверное, пролить свет на то, что находится внутри этой штуковины… или на еще что–нибудь. А их точно никак нельзя вернуть?

Вилисса покачала головой.

— Ничего не осталось, извини. Очень тщательная работа. Ее и обнаружит,ь–то было не так–то просто. Вообще, чем дольше я исследовала эту аномалию в твоем ментальном пространстве, тем больше она меня удивляла. С одной стороны, применявшиеся заклятия были довольно грубыми… приблизительно соответствующими тому, что ты мог бы изобразить на своем текущем уровне мастерства, а может быть даже и ниже. Но при этом настолько все точно рассчитано, настолько все изящно и просто, учтены все нюансы, в том числе и те, которые будут порождены столь грубыми заклятиями, установлен такой идеальный баланс, что он кажется невозможным, дефекты одной из задействованных схем настолько полно сводят на нет дефекты другой и наоборот… Должна признаться, я в первый раз с таким сталкиваюсь. Такое чувство, что я вижу перед собой творение гениального мастера, вынужденного работать совершенно негодными инструментами… и сумевшего, тем не менее, недостатки этих инструментов обратить в их достоинства или как минимум свести их на нет.

Восторженные нотки в голосе баронессы хорошего настроения землянину не прибавили. Вилис–су интересовало Искусство. А он, Дэвид, лишь подопытный экземпляр… холст, на котором запечатлен «рисунок гения».

— Рад, что хоть чем–то оказался вам полезен, — буркнул Дэвид.

Вилисса не заметила его настроения.

— Если я права, — задумчиво произнесла она, — то, теоретически при определенных обстоятельствах память к тебе все же могла бы возвратиться. Ведь тот, кто стирал, мог просто забрать ее с собой — на тот случай, если вы вдруг опять столкнетесь.

…Дэвиду потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. Полностью мозги на место так и не встали, сознание разрывалось между двумя точками обзора и оценок окружающего мира — той, которую он приобрел в Небесной Обители в последние полтора года, и той, которую ему возвратила Вилисса. Эдвин молча сидел на стуле и внимательно разглядывал землянина.

— Дерьмо… — произнес Дэвид. Ругательство, сорвавшись с губ, показалось ему богохульством. Землянина затошнило. Их так долго отучали от всякой нечистоты в помыслах и делах…

Эдвин улыбнулся:

— Вижу, ты уже в норме.

— Не совсем… — Дэвид помотал головой. — Крыша едет.

Он испытывал ужасные ощущения. Как будто внутри что–то рвалось, перекореживалось. Не имея сверхценности, не переживаешь, что у тебя ее нет. Но когда ты обретаешь смысл жизни, а затем теряешь обретенное, то к прежнему безмятежному состоянию пути назад уже нет. В результате выходит не ноль, а какое–то отрицательное значение; чернила смысла пропитывают бумагу души насквозь, когда стираешь их, остается уже не чистый лист, а дыра посреди листа.