— О чем же? — недоуменно спросил Дэвид.

Марионель посмотрела на него — и он не смог понять, улыбнулась ли она, или же ему только показалось, что она улыбнулась.

— Ты ведь знаешь, кто мой сюзерен.

Это был не вопрос, а утверждение. Конечно, он знал. Дэвид видел того, в чьей свите состояла Марионель, всего лишь один раз, но забыть этот «один раз» едва ли когда–нибудь сможет. Перед глазами встала намертво отпечатавшаяся в памяти картина: жуткий всадник на демоническом коне, само воплощение ужасающей нечеловеческой мощи, вонзает заточенный, как меч, крюк, в грудь Роле–га кен Апрея, извлекает на свет истекающую чернотой духовную сущность чародея и поглощает ее чернотой, сочащейся из его собственной груди, словно хищный богомол, раздирающий на части пойманное насекомое…

Дэвид кивнул и ничего не сказал, понимая, что она просто хочет напомнить ему о том, кому служит, но не понимая еще, зачем.

— Смерть и жизнь, — продолжала Марионель, — уравновешивают друг друга. В Сущем есть великое изобилие жизни, достоянно порождающей все новые и новые формы. Не будь смерти, все миры в скором времени переполнились бы существами и стали бы задыхаться от своего изобилия. Из–за тесноты свобода каждого отдельного существа со временем лишь умалялась бы, страдания же их все более и более возрастали б. И этим мучениям и этой несвободе не было бы конца, потому что не было бы и смерти, милосердно освобождающей страдающее существо от того, что причиняет страдание. Обитатели Сущего ненавидят смерть, боятся ее и проклинают, но они не знают и не желают задумываться о том, что, не будь смерти, много более страшными проклятиями они проклинали бы жизнь, и эти проклятия были бесконечны, как и сами мучения в мирах, превращенных в бурлящие котлы беспрестанно плодящихся, но неумирающих тел. Смерть уравновешивает жизнь, благодаря ей вы можете наслаждаться жизнью; хотя вы и боитесь того, что ваше существование прекратится, но благодаря тому, что есть прекращение, вы можете любить само существование. Исток и условие вашей любви к жизни и привязанности к ней — в смерти.

Это равновесие поддерживается богами и Обладающими Силой. Если бы ты мог воспринимать мир так, как воспринимаю его я, то увидел бы, как сплетаются Силы, образуя известный тебе порядок вещей, определяя по своему произволу и по взаимной договоренности то, что вы называете «законами природы». Вся ваша магия, Искусство, которым вы так кичитесь, есть не более чем знание о текущем балансе, установленном Силами; мы движемся, вы, смертные создания, лишь используете наше движение подобно тому, как крошечный жучок, севший на воротник, использует идущего человека для того, чтобы переместиться куда–либо. Обычно мы не замечаем вас, но если вы становитесь слишком назойливыми — мы отгоняем вас или давим, в зависимости от обстоятельств и настроения. Ты не ведешь счета раздавленным насекомым, и я не считаю существ, которые уже никогда более не смогут побеспокоить меня. Я трачу время, объясняя тебе столь очевидные всякому хеллаэнцу вещи лишь потому, что мы вместе участвовали в поимке лорда Ролега, и ты проявил определенную самоотверженность, ударив Ролега в тот момент, когда он обгладывал мою магическую сущность. Ты отвлек его и тем самым сократил время моего последующего восстановления; я помню об этом и не стану поступать с тобой так, как мы обычно поступаем с людьми, воображающими, будто Силы мира существуют лишь для того, чтобы выполнять их глупые желания. Но ты должен понимать, что есть закон. Этот закон — воля моего сюзерена, и состоит она в том, чтобы смерть следовала за жизнью, так же как воля Янталиты–Жизнедарительницы состоит в том, чтобы умершее после пребывания в Стране Мертвых возвращалось к существованию, рождаясь заново в какой–либо новой форме. Таков путь, установленный для подобных тебе: вы умираете, потому что вам свойственно рождаться, и рождаетесь, потому что вам свойственно умирать.

…Дэвид опустил взгляд. Ощущение беспомощности усилилось, он подумал, что зря пришел сюда. Она не человек. Хотя они и находятся рядом, но существуют при этом в разных мирах, в разных реальностях, действуют в разной системе координат. Обладающим Силой нет дела до бед и несчастий смертных. Их беспокоят более глобальные задачи — поддержание вселенского экобалланса, например. Что можно сказать существу, которое воспринимает тебя примерно так же, как ты сам воспринимаешь водомерку или майского жука? Человеку нет дела до их бед и несчастий…

— Мы способны сострадать, Дэвид, — произнесла Марионель, и ему показалось, что в ее голосе, как и в начале беседы, опять промелькнуло какое–то живое чувство, — мы намного более к этому способны, чем вы. Тебе не жаль жука лишь потому что это существо не похоже на тебя, устроено иначе и живет жизнью, о которой ты не имеешь никакого понятия. Ты не способен отождествить себя с ним и поэтому раздавишь без колебаний; в ином же человеке ты увидишь подобного себе и поэтому без нужды не станешь причинять вред. Ты хороший человек, Дэвид, ведь многие из вашего народа не способны отождествиться даже с себе подобными — безусловно, в этом ты превосходишь их. Но для Обладающих нет тех, с кем мы не могли бы отождествиться. Ты и какой–нибудь зверь, стихиаль, насекомое, демон — вы равны передо мной, ваши чувства и мысли я могу знать, если захочу этого, так же ясно и отчетливо, как знаю свои собственные и намного более отчетливо и ясно, чем вы сами знаете их. Но хотя Обладающие способны сострадать, мы не имеем жалости, чужое страдание не является тем, что определяет наши поступки, не становится причиной наших действий. Единственная причина действий Обладающих — в нас самих. Сейчас ты думаешь, что я бездушная сука, раз не желаю помогать тебе — да, ты думаешь именно так; но я знаю, что твоя боль скоро утихнет — если не в этой жизни, то в следующей. Не стоит цепляться за то, что ты потерял, лучше радуйся тому, что у тебя ес?ть. Ты плачешь не по Идэль — с ней не случилось ничего дурного, она лишь сделала еще один шаг по тому пути, которым идут все — ты плачешь по себе. У тебя отняли нечто тебе дорогое, и ты, как ребенок, готов на все, лишь бы вернуть любимую игрушку.

Дэвид дернулся, как от пощечины. Он почувствовал, как в нем вскипает ненависть. Да как она смеет?..

— Я любил ее, — процедил землянин.

— Что такое любовь? — спросила Марионель. — Скажи мне, что это: страстное желание обладать кем–либо или же стремление сделать счастливым другого?

— Второе.

— Тогда не стоит жалеть о том, что она умерла. Ведь ты не знаешь, какой дорогой проследовала ее душа и в какой форме она вновь возродится. Быть может, в новой форме она будет более счастлива, чем была с тобой, ты не думал об этом?

Дэвид слышал, что она говорит, и понимал смысл ее слов — но сказанное оставалось чуждым. Он не мог… не хотел это принимать.

— Она нужна мне, — произнес он тихо. — Я не могу без нее.

— Видишь? — спросила Марионель. — Ты хочешь обладать предметом любви. В этом все дело. Хочешь обладать, а что хорошо для самого «предмета» — тебя заботит во вторую или в десятую очередь…

— Нет! Я уверен, что она хотела бы вернуться ко мне… Ну как вы не понимаете?!. Мы были счастливы. Нам больше никто не был нужен.

— Не думал ли ты, что ваше счастье продлится вечно? В реальности, где ты живешь, ничто не вечно. Цена счастья — страдание, которое смертный испытывает, утрачивая его. А утратит он его обязательно, рано или поздно.

— Может быть, — Дэвид отвел взгляд, — но не так рано. Ее убили в день нашей свадьбы, у меня на глазах. Другие живут вместе целую жизнь — им легче смириться с ее окончанием…

— Значит, — усмехнулась Марионель, — ты предпочел бы, чтобы Идэль сначала надоела тебе, надоела бы смертельно, превратившись в ворчливую старуху — и лишь затем ты согласился бы с ней расстаться?

Дэвид почувствовал, что опять закипает, и мысленно досчитал до десяти, заставляя себя успокоиться.

— Не знаю, — сказал он просто. — Может быть, и так. А может, было бы иначе. Я не знаю. Нам не дали шанса это проверить.