— Что-нибудь случилось, сударыня? Вы мне что-то не нравитесь, Пеппи, стакан воды для сударыни, только presto![34]
Возле гардероба я роюсь в сумочке, только записной книжки там нет, я ищу в телефонной книге номер моего бюро путешествий, младший кельнер Пеппи приносит мне стакан воды, я роюсь в сумочке и достаю таблетку, которую от волнения не могу разломать, сую в рот целиком и запиваю водой, но таблетка застревает у меня в горле, и мальчишка Пеппи кричит:
— Иисус-Мария-Иосиф, сударыня так кашляют, может, позвать господина Франца!..
Но я уже нашла номер, я звоню, жду и пью воду, меня соединяют, пошли звать, господин Сухи еще в конторе. Господин Сухи педантично, в нос повторяет:
— От вашего имени придет иностранный господин, билет в первый класс до Итцехо, это просто, и еще тысяча шиллингов наличными, ничего, это не к спеху, мы все сделаем, мне доставит удовольствие, не беспокойтесь, сударыня, целую ручку!
Я еще какое-то время стою у гардероба, курю, Франц, на бегу, с развевающимися фалдами фрака, ласково смотрит на меня, я ласково машу ему рукой, мне надо еще покурить и подождать. Через две-три минуты я возвращаюсь к столику с Morbus'ом. Я прошу болгарина сейчас же пойти в мое бюро путешествий, поезд отправляется в три часа, некий господин Сухи все устроит. Я зову: «Счет, пожалуйста!» Профессор Малер, которому я смущенно киваю в благодарность за то, что он меня узнает, кричит еще громче: «Счет, пожалуйста!» Франц пробегает мимо нас, откликаясь: «Сию минуту!» Я кладу на стол двадцать шиллингов и даю понять болгарину, что счет тем самым оплачен. Не знаю, что ему пожелать, но говорю:
— Счастливого пути!
Иван говорит:
— Вот ты опять дала себя облапошить.
— Но Иван!..
Малина говорит:
— Вот еще подарочек, тысяча шиллингов на дорожные расходы!
— Но ты же совсем не такой мелочный, — возражаю я, — я должна тебе объяснить подробней, это ужасный Morbus.
Малина снисходительно отвечает:
— Не сомневаюсь, господин Сухи мне уже звонил, твой болгарин действительно заходил к нему.
— Вот видишь! — говорю я. — Если у него нет Morbus'a и ему не отнимут обе ноги, то и слава Богу, но если у него все-таки есть этот Morbus, то ничего не поделаешь, мы должны заплатить.
— Не беспокойся, я уж как-нибудь это улажу, — отвечает Малина.
Ни минуты лишней не могла я сегодня просидеть в кафе «Раймунд» с прокаженным, мне хотелось сразу вскочить и поскорее умыть руки, не для того, чтобы избежать заражения, а чтобы избавиться от мысли о проказе, мысли, которая пришла ко мне с рукопожатием, а дома я хотела промыть глаза борной, чтоб они не воспалились после созерцания изъеденного лица. И еще перед моим единственным в этом году полетом в Мюнхен — всего на два дня, потому что на больший срок я не могу покидать Унгаргассе, — я заказала такси и слишком поздно заметила, что шофер без носа, мы уже ехали, потому что я успела легкомысленно сказать: «В аэропорт Швехат!», а когда он обернулся спросить, можно ли ему закурить, тут я и увидела; вот так, без носа, мы доехали с ним до Швехата, и там я вышла с чемоданом. Но в холле передумала, отказалась лететь и сейчас же на другом такси поехала обратно. Вечером Малина удивился, что я дома, а не в Мюнхене. Я не могла лететь, то было недоброе предзнаменование: оказалось, мой самолет так и не долетел до Мюнхена, а с опозданием и поврежденным шасси приземлился в Нюрнберге. Не знаю, почему такие люди попадаются мне на пути и почему некоторые все время от меня чего-то хотят. Сегодня явились два француза, чьих фамилий я толком не разобрала, с приветом от знакомых, и просидели у меня до двух часов ночи, не объясняя причин. Я просто не понимаю, почему люди приходят в дом и сидят часами, почему скрывают свои намерения. Возможно, у них и нет никаких намерений, но они не уходят, а я не могу позвонить по телефону. И тогда я радуюсь, что Фрэнсис и Троллоп пока еще у меня, на моем иждивении, они дают мне повод на полчаса выйти из комнаты, потому что им пора получить «китекэт» и мелко нарубленное свежее легкое, после чего они, довольные, разгуливают по квартире, привлекают к себе внимание гостей, наводя беседу на кошачью тему, и понимают, что их присутствие мне полезно.
Самое позднее через месяц пребыванию кошек у меня, естественно, придет конец, они вернутся в дом возле Метеостанции или в деревню, Фрэнсис слишком быстро вырастет и окотится, после чего ее надо будет стерилизовать, Иван тоже так считает, я говорила с ним о будущем Фрэнсис, он не против стерилизации, а я не подавала виду, что не хотела бы видеть Фрэнсис взрослой и впавшей в любовный жар, пусть бы она оставалась маленькой кошечкой, у которой никогда не будет котят, — мне ведь хочется, чтобы все оставалось как есть, чтобы Иван тоже за ближайшие месяцы не стал на несколько месяцев старше. Но этого я не могу сказать даже господину Копецки, который все знает про кошек, не так давно у него их было двадцать пять, он до сих пор еще держит четырех, он все знает также о поведении рифских обезьян, о стаях крыс и их поразительных особенностях, но я не могу слушать и с трудом запоминаю, что он так забавно рассказывает про всех своих кошек, про ревность одной сиамской кошки, Розы Стамбула, про самоубийство его любимицы, персидской кошки Авроры, которая выбросилась из окна — у него это до сих пор не укладывается в голове. Фрэнсис не сиамская и не персидская, а просто хорошенькая среднеевропейская кошка, уроженка Вены, полосатая и беспородная, а Троллоп, ее брат, выдался белым с несколькими черными пятнами, он флегматик, добродушнейшее создание, никогда не ворчит, как Фрэнсис, это ласково мурлыкающий кот, который прыгает ко мне на кровать, сидит у меня на спине, когда я читаю, и, добравшись до моего плеча, заглядывает ко мне в книгу. Дело в том, что Фрэнсис и Троллоп очень любят со мной читать. Если я их прогоняю, они карабкаются по книжным полкам и прячутся за книгами, там они орудуют вовсю, пока не вытолкнут несколько книг из ряда и те не грохнутся на пол. Так я узнаю, где они прячутся и творят свои бесчинства. Самое время, чтобы Бела и Андраш взяли обратно своих кошек или чтобы мать Ивана пристроила их в деревне. Господину Копецки я рассказала только, что кошки у меня временно, пока мои друзья — просто друзья, кто именно, я не уточняла — не вернутся в Вену из путешествия. А Малину я прошу еще немножко потерпеть, вообще-то он ничего не имеет против кошек, но кошки у нас в квартире, которые разбрасывают его бумаги, скидывают их с его письменного стола и в минуты, когда мы меньше всего этого ждем, сталкивают книги с полок, — такого он долго выдержать не в силах. В последнее время по всей квартире пахнет кошачьей мочой, я к этому привыкаю, но Лина заодно с Малиной, она предъявляет мне ультиматум: или она или кошки.
— Это опять была одна из твоих замечательных идей, — говорит Малина, — к ящикам с песком тебе их никогда не приучить, они тебя всерьез не принимают, заведи себе морских свинок, канареек или попугаев, нет, лучше не надо, от них слишком много шуму!
У Малины нет снисхождения к озорующим кошкам, которые принадлежат двум мальчикам, для Малины всего дороже его покой, он отнюдь не находит Фрэнсис и Троллопа милыми, умными и забавными. Но когда я забываю покормить этих милых кошек, Малина об этом помнит, он кормит их, будто делал это всегда, и никогда об этом не забывает. Да, Малина такой, а я, к сожалению, такая.
Сегодня Лина напоминает мне о том, что год назад я хотела сделать перестановку квартиры, не квартиры, разумеется, а кое-какой мебели, но еще до того, как Лина успевает мне втолковать, что настало время что-то делать, я вскользь говорю ей:
— В другой раз! И тогда мы позовем на подмогу двоих мужчин!
— Мужчин! — пыхтит Лина. — Сударыня, для этого нам мужчины не нужны!
Лина уже подвинула на пять сантиметров мой секретер, я тоже берусь за него, в конце концов это мой секретер, но он не покачнулся и не поддался, тяжеленный, словно тысяча кубометров дуба. Я предлагаю Лине сперва освободить секретер от его содержимого, очистить ящики, я бормочу:
