— Что делать-то будем, всегда завалим?
— Переэкзаменовочку-с заработаем-с, — ответила Тома с интонацией Бальзаминова, собирающегося жениться.
Потом всех позвали в класс, предварительно отобрав книги и тетради. Но едва ученики заняли свои места, как у всех откуда-то взялись справочники, тетради, учебники. Вытащила и Томка из-под кофты пухлую тетрадь, с любопытством принялась изучать ее. Сейчас она напоминала биолога, который только что нашел неизвестное науке насекомое... Кто-то кому-то перекинул открытку: на одной стороне — Джоконда, а на другой — уменьшенное фото какого-то текста. Конспект первых семнадцати билетов. «Вот бы перехватить конспектик! Как бы это сделать!» — раздумывала Света. Но тут из-под парт выскочило несколько рук, открытка молниеносно исчезла. Так исчезают карты в пальцах шулера.
Тихо было в классе. Только с парты на парту перепархивали тетради да исписанные мелко листочки. Проворно, как бабочки, перемещались по комнате справочники и книги, но стоило учителю взглянуть на класс, как все это порхание и движение вмиг замирало: лишь усердно склоненные затылки видел педагог.
В билете был теоретический вопрос и две задачи. Ни то и ни другое у Светы не получалось. Тщетно она размышляла о первой космической скорости, формулу которой следовало вывести. Ничего не могла вспомнить. В голове — сплошной вакуум. Кстати, на вакуум была вторая задачка. А первая — на гравитацию. Потом к ней подсел молодой ассистент и наводящими вопросами все подсказал. Свете только его мысли развивать осталось. Тройку поставил.
Остальные экзамены тоже сдала на тройки. О'кей!
Сегодня? А что сегодня? Ах да. Сегодня — последний день нарушения родительских запретов. А плевать ей на все их запреты с многоэтажной башни!
Последний день — плевать. А дальше уж не поплюешь.
Вот и вернулись. Дома сразу стало шумно.
...Дождь и дождь. Садится Светка на подоконник, открывает окно. Запах листьев и дождя. Плывут внизу зонты по мокрому асфальту. Черные, клетчатые, пестрые круги. Пестрых больше — это зонты японские, они дорогие.
Завтра у них в школе торжественный вечер. А дома шум. Родня набежала. Свету поздравляют, засыпают подарками. Но ей не весело. Она, конечно, изображает на лице восторг, из вежливости, но не весело Светке, нет!.. Эх, зажать бы уши и запереться от всех в ванной.
Мама шьет для Светы платье к праздничному вечеру. То и дело зовет ее примерять. Света быстро раздевается, одевается — приплясывая, чтобы вид был радостный. «Настоящий стриптиз. На что мне вообще платье, — злится она про себя, — я ведь ничего не хочу». А в комнатах — голоса гостей, и громче всех, конечно, властный четкий мамин голос. И вдруг вспоминается Свете другой голос: тихий, медленный. Толин голос... Того самого Толи. Листья душисто и ломко шелестят под ногами. Они идут в парном, грустном запахе листьев. Толя и она. Впрочем, второй-то раз они ходили в кино втроем: она, Толя и Томка. Так уж вышло.
Она смотрит на часы: ровно два. Он уже там, ждет у кинотеатра. Да нет, нельзя же заявляться точно минута в минуту. Кажется, в таких случаях полагается чуть-чуть опоздать. Хотя бы минут на двадцать.
Она заходит в кафе. Да ведь это то самое кафе, где они недавно были с Томкой! Мороженое, что ли, взять? Эх, жаль, Томки нет, поболтали бы... Надо занять место. Света оглядывается, но все столики уже заняты. И она сразу чувствует себя потерянно и одиноко.
Кто-то свистнул. В углу, за столиком — компания испанцев, Света их уже видела здесь. Наверное, они из гостиницы напротив. Они тоже узнали ее, приветливо заулыбались, один махнул ей рукой, а другой, молодой совсем, в защитной рубашке, опять свистнул... Тут и долговязый студент, стоя у окна, ел — на этот раз — мороженое. На подоконнике рядом с ним были уже две пустые вазочки из-под крем-брюле. За неимением места ел он стоя, потом устал стоять и осторожно присел на свой тубус, поставленный вертикально. «Ишь наворачивает, — подумала Света. — Реванш берет!.. И охота есть такую гадость?..»
А впрочем, — она пригляделась, — это был совсем другой студент. Не из тех, которых Томка поддела в прошлый раз.
Света посмотрела на часы над стойкой: десять минут третьего. А ведь в три Толе на работу. Она вышла на улицу.
Вот и кинотеатр. Толпится народ возле афиш. Толя около ступенек у входа. А рядом с ним — какая-то девица в техасах, вертлявая, говорит что-то, жестикулирует. Да ведь это Томка! При чем тут Томка?.. Томка — и Толя. Бред!
Что ей тут надо? Что она болтает? Рукой тычет в сторону, зовет куда, что ли? А он кивает головой. Но не уходит. Ждет. Смотрит на свои часы.
Света стоит за телефонной будкой — ей так не хочется встречаться с Томкой. Без двадцати три. А в три ему на работу! Сейчас он уйдет... Они вместе уйдут, конечно, уж Томка от него теперь не отвяжется... Спелись, готово! Недаром у них и имена-то похожие: Толя, Тома. Звучит! А может, подойти, пока не поздно?..
Все. Кончено. Они уходят вместе. Он, высокий, чуть сутулый, тяжелорукий, и — под ту Джульетту — тощенькая, жеманная она. С лакированной сумочкой через плечо. Ветер треплет, отдувает назад их волосы: каштановые его и ее — белесенькие, бесцветные. Вот и ушли.
Света глядит на часы: ровно три. Он ждал ее до последней минуты. Все...
ОПЛАЧИВАЙТЕ ПРОЕЗД
Котенок просунул передние лапки сквозь витые перила, свесил голову, и с любопытством глядел на него. Ну что за глаза! Лукавые и словно подведенные, с синими накрашенными ресницами, как у Лизы. Прямо Лизины глаза. Это был сон. Дмитрий Юрьевич проснулся и, пока лежал, все еще думал о котенке. «Кошки снятся к неприятностям, — вспомнил он, и стал воображать всякие возможные в этот день подвохи и неприятности. — Чего доброго, что-нибудь случится на Ставропольском месторождении, — подумалось, — или с Лизой не увижусь...»
Тягостно ему стало. Перевернулся. Рядом спала Вика, вспотевшая, слегка приоткрыв рот. Было уже светло, и он сообразил: «Без четверти восемь...»
Осторожно — не дай бог жену разбудишь, а говорить с ней сейчас не хотелось — он стал вылезать из постели. И уже машинально, думая о другом, делал на кухне гимнастику, принимал душ, глотал завтрак. Вспоминался вчерашний звонок из Ставрополя и тусклый, словно запыленный расстоянием, голос Гордиенко. «Черт побери! — озабоченно раздумывал Дмитрий Юрьевич. — Заявку-то я не подписал вчера! Или вот опять, с этой Ставропольской... Только план спустили, тут как на грех Гордиенко звонит. Давление падает, вот те раз! Скважина-то обводнилась! Да-а, дела... Мы ж рассчитывали на постепенное обводнение, а она раз-два — и готово. Как преждевременные роды. А разве можно все предвидеть? Вот и горим. А Гордиенке, ему что! Отвечать не ему. План-то я подписываю!»
В коридоре, натягивая плащ на плечи, он все еще думал об этих неурядицах: «Какая там, бишь, у них термодинамика?.. Ну вот, теперь все параметры выскочили из башки».
Потом он сбежал вниз по лестнице, по привычке считая ступени — одна, две, три... одиннадцать, одна, две, три... одиннадцать... Откинул ногой дверь подъезда и, чуть не зацепившись, чиркнув обо что-то портфелем, выскочил на улицу.
Времени в обрез. Глянул на часы и тут же забыл, который час. Ждал у троллейбусной остановки; как долго нет нужного номера!.. А вокруг осень, похожая на позднюю весну, ровная, прогретая. Утро, а уже жарища. Женщины — в плащах нараспашку, из-под плащей мелькают пестрые кофты и юбки. Сочные цвета женской одежды. Сочные фрукты на лотках... Наконец-то, валко покачиваясь, подкатил троллейбус. Кто-то его пихнул, и он пихнул кого-то, наступили на ногу, удалось уцепиться за поручень. Подтянулся, протиснулся внутрь. Дверцы троллейбуса с лязгом захлопнулись.
