Борисов поднял голову. На сей раз он глядел не куда-то в пространство, сквозь людей, а глядел прямо на нее. Обронил:

— Добрый день.

Жанна пожала плечом и равнодушно отвернулась.

Старуха вахтерша дала звонок... Жанна прошла в аудиторию. Ее место было свободно. Никто не заметил ее отсутствия.

Уселась, достала из сумочки тетрадь и ручку. На тетрадочном листе плясал длинноногий атлет, нагой, с гитарой, волосы на отлет. По привычке начала рисовать другого, такого же. Но рисунок не получился. Тогда Жанна все зачеркала и стала выводить квадратики. Потом зевнула и закрыла тетрадку.

А Борисов все ходил туда-сюда по аудитории, говорил монотонно и скучно — казалось Жанне, — как автомат; брал стакан с водой и забывал его в руке. Иногда, впрочем, отхлебывал глоток, другой. Глотал он гулко.

— Бык, во! — громадина, как гора, это, нагнул башку... И фишки его, значит, стали наливаться кровью. Рога — во-о! — здоровенные, эти, мощные, острее, чем, значит, штыки... — Иванов в азарте размахивал руками.

Мы все сидели на ступеньках вокруг него.

— Сантос пику свою в песок воткнул и стоит, значит, смотрит. Чтобы когда Рауль выскочит со своей, этой, красной тряпкой...

Мы слушали затаив дыхание. Иванов умел рассказывать. Он помогал себе жестами, мимикой, он то хрипел, то пищал. Впечатление было сильное. Иванов уверял, что он по происхождению испанец, из северных испанских басков. И что отец его — некий пикадор Сантос. И хотя Витька был блондин, да к тому же еще курносый, все же некоторые из нас верили. Очень уж живописно рассказывал Витька про Мадрид, про испанские обычаи, даже говорил нам что-то по-испански.

— Бык замотал башкой и, это, вытаращился на красную мулету... А Рауль машет, чтобы быка отвлечь, и... — тут Витька повел головой и расширил глаза.

— Ой! — вскрикнула Лена Зайчикова.

Сашка Серегин раздраженно зашикал на нее.

Уже был звонок, а мы все сидели на чердачной лестнице и ловили каждое Витькино слово. Специально залезли сюда, чтобы никто не мешал.

— И тогда, значит, бык взбесился. Изо рта у него пена, розовая, это, и он ка-ак рванет на Рауля!..

Иванов выкатил глаза, и на губах его появилась пена.

— А-а-а... — пронзительно заверещала Зайчикова и закрыла лицо руками.

От этого визга нам всем стало не по себе, как будто и в самом деле мы увидели жуткого быка. А Сашка Серегин разозлился:

— Да заткнись ты, Зайчикова, елки-палки!

Хоть Сашка и считал Иванова вруном, но слушал, как и все, с интересом.

— Пыль столбом, значит, публика орет и свистит,— невозмутимо продолжал Витька. — А бык, это, рога — во-о! — толстенные, что твоя нога, о-острые, как финки. И, это, он рогами ка-ак долбанет Рауля...

Тут Иванов привстал, сделал свирепую рожу и руками изобразил рога. Мы на всякий случай шарахнулись в стороны. Мы не заметили учительницу, которая прислонилась к стене и с улыбкой смотрела на нас.

Нина Николаевна (это наша классная руководительница) привыкла находить нас в самых неожиданных местах. Маленькая, худая, с узенькими неразвитыми плечами, она издали была похожа на девочку.

— Ну, Иванов в своем репертуаре, — сказала Нина Николаевна, и тут мы ее увидели. — А ну, марш в класс. Все на дополнительные занятия!

Она часто устраивала нам дополнительную математику, потому что наш класс был отстающий. Нина Николаевна выходила из себя, если кто-нибудь не понимал теорему или не мог решить уравнение.

— Я научу вас мыслить, лентяи! — кричала она тогда, и лицо ее становилось малиновым. — Я сделаю из вас математиков!..

Но вообще-то Нина Николаевна была добрая. Все это знали и совсем не боялись ее... И вот мы пошли на дополнительные занятия. Как всегда, долго искали свободную комнату, а когда нашли класс, он оказался заперт. Пока Нина Николаевна ходила за ключами, Сашка Серегин напихал в дверную скважину бумажек. Потом математичка вернулась и долго тыкала ключом в скважину, усердно вращала его. Дверь не отпиралась. И у Нины Николаевны сделалось такое растерянное лицо, что нам даже жалко ее стало.

— Вы, наверно, взяли не те ключи, — протянула длинная Томка.

Серегин насупился.

— Давайте я открою.

Выковырял все свои бумажки и легко отпер дверь.

Занятия начались. Но не прошло и четверти часа, как Нину Николаевну позвали к телефону. И мы снова собрались вокруг Иванова.

Витька небрежно уселся на учительском столе, поерзал, принял живописную позу: одну ногу свесил, другую поджал под себя, откинул голову, прокашлялся.

— Так на чем мы остановились? Ах да... И бык, значит, и-их! Как врезанется в трибуну — бух! Щепки, пыль столбом, бабы визжат, зрители с первых рядов наверх сигают — р-раз!..

Тут он как будто случайно взглянул на Маринку Гордон.

Она, единственная из всех нас, со скучающим видом смотрела в окно.

Там, в голубом морозном воздухе, поворачивалась над крышами стрела башенного крана.

Маринка сидела одна. Соседка по парте, Вера, не пришла сегодня, а из девчонок никто больше не решался подсесть к Маринке. Вообще ее считали задавакой.

— А Сантос тогда р-раз, значит, как размахнется тяжеленной стальной пикой, — продолжал Витька уже без всякого энтузиазма, — пикой, это, сверкающей как молния в его руке, — прибавил он вычитанную где-то фразу, и снова тоскливо поглядел в сторону Маришки.

Тут в дверях появилась Нина Николаевна и сообщила:

— У меня сейчас срочная конференция, так что можете идти домой. Только спускайтесь тихо.

И мы с радостными воплями выкатились в вестибюль.

Нянечка долго не давала ключей от раздевалки:

— Не, не, не имею такого права. А может, вы с урока сбегли. Не, не, без учителя не пущу. Зовите своего учителя!

— Ну, теть Маш, ну что вы, ну...

— Не, не...

Кто-то побежал за Ниной Николаевной. Ее нигде не было.

— Наша Нина сгинула! — заорал Витька Иванов и полез вверх по решетке в раздевалку.

Тетя Маша и толстая уборщица Шура начали суетливо стаскивать его оттуда. Но не тут-то было. Витька лягнулся и перемахнул внутрь. Напялил свою затасканную демисезонку, нахлобучил шерстяной колпак, стоит, ухмыляется — одна бровь выше другой. Когда Иванов улыбается, у него всегда одна бровь выше. Сам-то Иванов блондин, только брови у него темные.

Девчонки зашумели:

— Вить, достань мое пальто, во-он, синее...

— Витенька, мою шубу, черную такую...

Но Иванов только скалился и театрально раскланивался. Потом подскочил Сашка:

— Слушай, испанец, подкинь мою куртку.

Витька Иванов лишь посмотрел в сторону Марины Гордон.

Она стояла к нему лицом и, казалось, так задумалась, что ничего вокруг не замечала.

— Ишь, хитрые, вас много, а я один, — важно заявил Витька, и с обезьяньей ловкостью увернулся от швабры, которой пыталась подцепить его уборщица Шура.

— Вылазь сейчас же, хулиган, вот я дирекцию позову, — кипятилась тетя Маша.

А Иванов ловко подтянулся на вешалке и снова взглянул на Маришку. Та стояла молча, только скосила свой длинный зеленый глаз на кожаное пальто. Оно висело отдельно. И Витька вдруг просветлел лицом.

— Держи, Марин, — он просунул сквозь железные прутья коричневую кожанку.

Маришка полуулыбнулась, и стала протискиваться к зеркалу.

Тут тетя Маша открыла раздевалку и схватила Витьку за шиворот, а мы хлынули за ней и стали сдергивать с вешалок свои пальто, куртки, шубы.

Снег на солнце так искрился, что сначала мы даже растерялись. А потом разом заорали и помчались со школьного двора кто куда.