- Недели две назад. Дата проставлена на документе.

- Ну, не трудно проверить...

- А во-вторых, пан капитан?

- Во-вторых - уничтожение бумаг, которые не должны были попасть в руки родственников. Значит, и завещание, и сожжение совершено более или менее одновременно. Мне важно узнать, погиб ли судья трагически, случайно, или...

- Или...- повторил Гольдштейн.

- Или, например, имело место самоубийство?

- Самоубийство? Станислав?! Это исключено! Он был не таким человеком, чтобы кончать самоубийством! В конце концов, чего б это он должен был так поступить?

- Этого я не знаю. Я почти уверен, что все произошло так, как считают все в городке. Однако не до конца. Мрочек был судьей, через чьи руки проходили все важнейшие преступления в нашем повяте. Чтобы убедиться, была ли его смерть не случайной, должен провести тщательное и кропотливое расследование. Например, судью кто-то мог шантажировать...

- Глупости!

- Может, и глупости. Но даже у совершенно добропорядочных людей, у сильных натур есть свои психологические, так сказать, закоулки. Мрочек мог вынести ошибочный приговор, а эта ошибка стала для кого-то трагедией... Могла накатить на него волна слабости, что-то заставило прибегнуть к обману. Не знаю. Ничего сейчас не знаю. А там, где не выяснены истинные причины, ой-ой-ой, сколько возникает этих «может»! Теперь мне важно одно: подтвердить, что это был несчастный случай. Если так, с чистой совестью смогу закрыть это дело… Попрошу вас никому не рассказывать о нашем разговоре. Я доверил вам свои сомнения, надеясь, что как друг покойного вы поможете мне. Вы знали его лучше, и, наверное, я еще буду обращаться к вам не раз. Не хочу, чтобы это вас удивляло. И не хочу, чтобы весь город узнал о моих сомнениях.

Доктор Ясинская, развевая полами незастегнутого халата, миновала длинный белый коридор и задержалась перед стеклянной дверью с табличкой «Заведующий».

- Прошу...- пропустила вперед Галину. Мрочек вошел последним и неслышно прикрыл дверь.- Садитесь.

Немного помолчали.

- А тут неплохо...- чтобы нарушить молчание, сказал Тадеуш, - даже и не думал, что у вас такая большая больница.

- У нас есть все необходимые отделения. Уже много лет воюю, чтобы покончить с практикой отсылки тяжелобольных в воеводскую больницу. Повятовая больница должна, я считаю, не только выполнять функции амбулатории и родильного дома...

но сейчас не об этом речь... Хотела б еще добавить: если решите остаться у нас, будете иметь вполне приличные условия работы. Думаю, что наши кабинеты и операционные залы оборудованы не хуже некоторых варшавских. Но, вероятно, к этой теме мы еще вернемся... - Она улыбнулась впервые за все время их знакомства. Но тут же стала серьезной, продолжив: - То, что должна сказать, носит частный характер. Скрывать ничего не намерена. Я двадцать пять лет уже проработала врачом и только дважды нарушила установки, принятые в нашей работе. Подчеркиваю - установки, а не врачебную этику, поскольку уверена, что оставалась верна ей всегда - и в этих обоих случаях тоже. Первый из них произошел почти двадцать лет назад, а второй - два дня назад...

Она замолчала и закурила. Ни Галина, ни Тадеуш не отозвались ни словом.

- Оба эти случая касаются меня и... вашего дяди.

- Моего дяди?

- Да. Должна начать со времени, когда мы все только что сюда прибыли. Я приехала чуть ли не самой первой, была еще молодой, чрезвычайно увлеченной своими обязанностями. Теперь почему-то не слышно, чтобы молодым специалистам доверяли полностью и восстановление, и оборудование, и руководство таким немалым хозяйством. А тогда не хватало врачей... Ваш дядя прибыл вскоре после меня. Он мне понравился: характер имел, может, и несколько суховатый, но в ту пору хаоса показался мне совсем не ординарным.

Благодаря таким людям, как он, можно было поверить, что здесь, наконец, воцарится порядок и законность.

Она замолчала, глубоко затянулась и погасила окурок. Галина, сидя напротив, заметила, что, не смотря на спокойствие, с которым Ясинская начала свой рассказ, рука, поднятая над пепельницей, отчетливо подрагивала.

- Словом, медработников нужной квалификации не хватало, и нечего было и думать, что так быстро их пришлют. Пришлось подыскивать среди здешних девушек, желающих работать в больнице, организовывать для них курсы и самой преподавать, хотя я и не имела достаточной практики. Но больные не ждали, требовали помощи. Среди отобранных мной девушек была одна, такая замечательная девчушка, откуда-то из захолустного приморского села. Оказалась врожденной медсестрой. Ассистировала мне при операциях, даже тяжелых, жила у меня, и вскоре я уже испытывала к ней не только доверие, но и дружеские чувства. В конце концов, мы были почти ровесницы... Однажды девушка, о которой я рассказываю, приходит ко мне и говорит, что приехала к ней младшая сестра, которой необходимо со мной встретиться. Ей семнадцать, уже пятый месяц как беременна. Пока могла, скрывала, а когда поняла, что невозможно дальше сохранять это в тайне, поехала к старшей сестре. В селе, где они родились, внебрачный ребенок считалась большим позором, чем кража или убийство... Поэтому девушка чуть не сошла с ума от отчаяния. Призналась, что хотела покончить жизнь самоубийством. Я попыталась убедить ее - не помогло. Обе сестры умоляли о спасении. Конечно, я не имела права, но, обследовав девушку, решила, что операция может пройти благополучно: пациентка молодая, здоровая. К тому же я была уверена, что другого выхода нет... И все-таки было уже поздно. Я чувствовала себя обязанной перед старшей сестрой и знала, что из-за моего отказа может произойти трагедия, поэтому решила оперировать. Иначе бы никогда такого себе не позволила... Опять замолчала.

- Умерла? - спросил Мрочек.

- Да. Вы врач, так что знаете больше других, что при таких обстоятельствах случается совсем непредвиденное. Операция была несложной, но девушка не пробудилась от наркоза. Сердце не выдержало. Честно говоря, все еще не понимаю, в чем дело. Сколько раз анализировала затем ход операции и не находила ответа. Обследовала ведь девушку перед этим так тщательно. А пациентка умерла во время операции, которую делать я не имела права... Ваш дядя как раз тогда поселился по соседству со мной. Нам, приезжим, предоставлялось здесь право выкупа земли и зданий, которые остались свободными после войны. Дяде вашему достался уже последний домик - он прибыл немного позже других, да и то лишь чуть ли не по настоянию Городского совета решил обзавестись собственным жильем. Это был самый заброшенный домик, дядя собственноручно ремонтировал его. Поскольку мы были самыми близкими соседями, то и подружились...

- Извините, пожалуйста, - вмешался Мрочек. - Дядя поселился на Пястовской улице уже в самом конце сорок седьмого года?

Она взглянула непонимающе, погруженная в свои мысли.

- Что? Весной сорок седьмого, насколько помню. Я еще помогала ему полоть огород. Да, это было весной... Но слушайте дальше. В тот же день я вернулась из больницы

крайне разбитой. В морге лежала молоденькая девушка, которая доверилась мне, а рядом с ней рыдала сестра, одна из моих сотрудниц. И она в любой момент могла обвинить меня, хотя и сама присутствовала на операции и тоже хорошо понимала, что беда случилась совсем непредвиденно и не по вине врача. Я должна была что-то делать. Пошла к вашему дяде. Он был судьей и, как мне казалось, моим другом. Выслушал внимательно, а затем заставил заявить обо всем прокурору, еще и сам определил меру наказания - три года заключения. Определил, хотя знал все подробно. Конечно, я апеллировала в вышестоящие инстанции, и, наконец, меня оправдали. Возможно, дядя ваш поступил согласно параграфам закона, но мне до сих пор кажется, что закон человеческих отношений был на моей стороне. Наконец, высший суд это и признал... Так с того времени вплоть до смерти судьи мы ни разу не обмолвились наедине и словом, каждый считал другого своим врагом. Дело тогда не приняло огласки, и хотя сестра умершей до сих пор работает в нашей больнице, а люди понемногу обо всем забыли, однако я имела достаточно хлопот. В такой местности, где все жители знакомы между собой, авторитет себе завоевать можно лишь тогда, когда никто о вас не в силах сказать ничего плохого... К счастью, дядю вашего все знали как черствого человека, этакого буквоеда. Хоть все и уважали его, настоящих друзей у него не было, и, думаю, люди были на моей стороне. Но, - хотя сейчас искренне скажу, что были минуты, когда я откровенно ненавидела его, - дядя ваш был порядочным человеком, в этом я убеждена. А два дня назад, после такого долгого перерыва, мы снова встретились наедине... Он лежал в морге нашей больницы, меня попросили сделать вскрытие тела. Думала, что это просто формальность, и так ясно, что судья утонул... Я часто видела из окна, как он плыл в море своей моторкой. Может, это и ужасно, но, признаться, не раз мысленно желала, чтобы он оттуда не вернулся!.. Она глубоко вздохнула. - Так вот я сделала вскрытие. Дядя ваш утонул, это правда... Но в его желудке я нашла следы наркотика, выпитого, думаю, с утренним стаканом молока. Дядя ваш наложил на себя руки, и, оставаясь человеком, который всегда хотел служить примером другим, хотел, чтобы люди подумали, что произошел обычный несчастный случай... Я решила выполнить последнюю его волю. Правду рассказала вот только вам.