Кэт повернулась к нему.

– Да, именно это я имею в виду. Свою нынешнюю жизнь. Жизнь, которая не изменится. Ничего не изменится. Я выйду за парня, с которым познакомилась в пять лет. Испеку свою стомиллионную лепешку и маффин для гостиницы. Раз в год стану ездить на отдых в Париж, в Рим или куда-нибудь еще, где всегда хотела побывать. А потом буду возвращаться домой, к жизни, которая навсегда для меня установлена.

– Установлена? Кем?

Она перестала мерить кухню шагами.

– Кем? – Ха. Кем – это правильно. – Обстоятельствами. Я думала пойти в колледж, но знала, что хочу открыть свою пекарню, поэтому решила, что буду заниматься своим ремеслом, печь для гостиницы. Так я и поступила. А поскольку моя мать всегда была здесь одна, моя жизнь и помощь всегда казались правильным поступком.

– Значит, жизнь, которая больше не кажется тебе правильной, установила ты сама. Ты же знаешь, что можешь изменить свою жизнь, не так ли? Человек сам кузнец своего счастья, как говорится.

– Но сейчас моя мать умирает, Маттео. И ее самое большое желание – увидеть меня пристроенной и счастливой, замужем за парнем, которого мой отец любил как собственного сына. И я не уверена, что не хочу выходить за Оливера. Он – золото, как говорит моя подруга Лиззи. И это правда. Просто я не уверена, что готова остепениться. Я хочу увидеть Париж, поесть тапас в Испании. Я хочу побывать на земле, где была ферма Исака Динесена[3] в Африке. Мечтаю попробовать все пирожные в Париже и поучиться у таких мастеров, как твой отец. Но это нереально.

– Это еще почему? Тебе двадцать пять лет, Кэт Если ты не соберешься объехать мир, познакомиться с новыми людьми и пережить приключение сейчас, то когда?

– Моя мать умирает. А Оливер сделал мне предложение, и я согласилась. Моя свадьба в «Трех капитанах» успокоит ее сердце.

Маттео задумчиво посмотрел на Кэт.

– Мне кажется, ее сердце умиротворится, если ты будешь счастлива. Но как бы и куда бы ни привела тебя жизнь, Кэт, я рад, что познакомился с тобой.

Слезы так близко подступили к глазам Кэт, что она отвернулась и усилием воли заставила себя не плакать.

– Полагаю, свадьба уже скоро…

Кэт повернулась к нему, пораженная, что Маттео затронул эту тему. Выходит, он понимает.

– Мы назначили торжество на ноябрь, примерно на День благодарения. Это любимый праздник моей матери. Она занята проработкой деталей… когда есть силы. Это не слишком большая нагрузка для нее – беготня по свадебным салонам и фирмам по выездному обслуживанию, чтобы попробовать стейк на ребрышке?

– Ей потребуется самой судить о том, что она может. Если почувствует слабость, то просто отдохнет. Но если желает планировать твою свадьбу, вероятно, это ей и нужно: радостная цель, красивый жизненный цикл, новое начало. Если только за этим кроются настоящие причины.

Настоящие причины? Настоящее и не настоящее настолько смешалось в голове, что Кэт уже не отличала одно от другого. И новое начало… Почему мысли о браке с Оливером, о жизни в Бутбей-Харборе, об управлении гостиницей и даже об открытии в центре города своей пекарни кажутся чем-то несовместимым? Отчаянно засосало под ложечкой.

– Мне лучше вернуться в гостиницу. – Ей требовалось выйти на воздух. – Спасибо, что устроил это совершенно особое утро, Маттео. Я никогда его не забуду.

Кэт начала собирать миски, чтобы отнести в раковину, но Маттео остановил ее, впился взглядом своих темных глаз в ее глаза.

– Ты наша гостья.

– Спасибо тебе. За все.

Он улыбнулся, и Кэт поспешно прошла мимо него из кухни. Прочь от этого лица, этого тела и завораживающего голоса.

Несколько минут Кэт рассыпалась в благодарностях перед Алонцо. Тот крепко обнял ее и вручил коробку пирожных для семьи, включая кое-что «экстраособое» для Лолли.

Ей одновременно хотелось и остаться, и удрать.

Днем Кэт отвезла Лолли в больницу для анализа на подсчет форменных элементов крови. Изабел почти не отходила от Джун, которая ради Чарли встала с постели, но была настолько потрясена, что едва разговаривала. Кэт предложила встретить Чарли на остановке школьного автобуса, но Джун сказала, что сходит сама, что не видела милого лица Чарли со вчерашнего вечера.

Кэт пошла с ней, не нарушая молчания сестры во время короткой прогулки – не спрашивая, ничего не утверждая. Когда они вернулись домой, Джун исчезла в спальне. Кэт рассказала обо всем Лолли, которая медленно поднялась наверх, в комнату в мансарде, где провела с Джун не меньше получаса, прежде чем Кэт увидела через маленькое кухонное окошко, как Джун помогает ее матери спускаться по задней лестнице.

«Джун выглядит получше, – подумалось Кэт. – Что бы Лолли ни сказала, это явно помогло».

Пока медсестра входила и выходила из палаты в ходе проверки всех жизненно важных органов Лолли, сама Лолли, отдыхая в мягком кресле, медленно листала свадебный журнал. Даже переворачивание страниц, казалось, отнимает у нее силы.

– О, Кэт, взгляни на это.

Кэт придвинула стул поближе к матери и посмотрела на фотографию. Невеста в красивом, простом свадебном платье, как раз в таком, которое остановило бы Кэт у витрин свадебных салонов. Белое атласное платье без рукавов, длиной до середины икры, неуловимо отсылало к моде пятидесятых годов. Бледно-бледно-голубые ленточки шли по линии талии, поднятой, как в начале девятнадцатого века, под грудь. Платье предназначалось для свадьбы в Мэне под открытым небом.

«Я могла бы представить себя в таком платье. Могла бы», – задумалась Кэт.

– Идеально, мама. Ты ведь всегда знала мой стиль, – произнесла она вслух.

– Ты естественная. Любишь простоту. Никакого беспорядка и суеты.

«Тем не менее я усложняю свою жизнь», – молча возразила Кэт.

Глаза у Лолли остекленели, она поднесла руку ко рту и жестом попросила Кэт подать «миску для рвоты», как она ее называла. Кэт невыносимо было видеть мучения матери, причиняемые тем, что, как считалось, ей помогает.

«Как она выдержит второй сеанс химиотерапии на следующей неделе, когда до сих пор не отошла после первого?»

Закончив, Лолли откинулась в кресле. Ее лицо блестело от пота. Кэт сбегала в туалет на другой стороне коридора, принесла влажную ткань и обтерла лоб и щеки матери, провела ладонью по макушке, приглаживая выбившиеся из косы потные пряди волос. Пучок светлых, с проседью волос остался в руке Кэт, и она расплакалась.

– Все нормально, Кэт, – успокаивающее произнесла Лолли. – Это то, что происходит. То, чего ожидают. Что я ненавижу, так это сюрпризы.

Кэт смотрела на волосы, которые держала в руке.

– Я люблю тебя, мама, – проговорила она, сама удивившись. И несомненно удивив мать.

Лолли взяла Кэт за руку.

«Скоро я ее потеряю, – паниковала мысленно Кэт. – Надо куда-нибудь уйти, уединиться и просто поплакать, излить страх и неуверенность».

Но она не могла плакать в туалете и огорчать мать.

Лолли достала из своей огромной сумки пакетик с пшеничными крекерами, ее любимым средством от тошноты.

– Кэт, не принесешь мне чаю со льдом? С двумя ломтиками лимона. И с одной ложкой сахара.

– Сейчас принесу, – обрадовалась Кэт поручению.

По пути она забежала в комнату отдыха и поплакала там, потом помчалась в кафетерий. Но, спеша по коридору, увидела у одной из палат Маттео, изучающего закрепленные на клипборде записи. Кэт остановилась не в состоянии унять поток слез.

– Кэт? С твоей мамой все в порядке?

– Она такая слабая, бледная, ее тошнит. У меня в руке остался пучок ее волос. – Кэт сообразила, что так и держит его в руке и сжала ладонь. – Это невыносимо. Невыносимо.

Она расплакалась, и Маттео, взяв ее за руку, повел к стульям в коридоре.

«Мама в таком состоянии выбирает платья и туфли и думает о закусках. И это единственное, что доставляет ей сейчас радость», – размышляла Кэт.

Маттео жестом предложил Кэт сесть, потом сел рядом сам, не выпуская руки девушки.