Харальд потер свои глаза и проговорил:

– Да, брат, я так и сделаю. Спасибо, что напомнил.

И принялся слагать песнь. Она вышла не самой удачной, но занятие это действительно отвлекло его от мрачных мыслей.

Песнь была такая:

Несколько раз повторив эти вирши, он решил, что рифмы могли бы быть и получше. Когда-то ему помогал с рифмами один скальд по имени Стув, живший недалеко от Бергена. За рог имбирного пива любую рифму подберет. Но Берген далеко, да и жив ли еще старый Стув? Харальд с грустью подумал о том, что и скальды смертны. Воин рано или поздно должен погибнуть, такое уж у него ремесло. Но поэтам и сказителям следовало бы жить вечно. А разве не грустно, когда падет добрый конь или сломается славный меч? Но всего печальней, когда в безлюдных местах, где-нибудь в отдаленном фьорде или возле одинокого рифа к западу от Оркнеев затонет добрый корабль и некому оплакать его гибель, кроме чаек, и безвестно лежит он на дне, пока не покроется водорослями. Хуже всего, если он затонет на пути в Гренландию. Там совсем уж безлюдно.

При мысли о затонувших кораблях Харальд почувствовал, что слезы наворачиваются ему на глаза, и постарался выбросить это из головы. Он занялся сочинением мелодии для своей песни. Но это давалось ему еще труднее, чем слова. Ему хотелось, чтобы мелодия была веселой, а выходило как-то тоскливо, вроде ночного крика тюленей или стенаний взлетающего со скалы голодного баклана.

«Никудышный из меня скальд, даже для короля», – подумал Харальд. Вдруг дверь темницы распахнулась и кто-то крикнул:

– Выходи, Харальд Суровый! Выходи!

«По крайней мере, не придется больше корпеть над стихами и мотивом», – подумал он.

Потом повернулся и пополз к выходу из застенка, зажмурясь от слепящего солнечного света. И оказался у ног множества обступивших темницу людей.

Ему пришло в голову, что негоже воину умереть вот так, на четвереньках, и решил подняться.

Так он и сделал. И увидел смеющихся Ульва с Халльдором, а с ними Эйстейна и Гирика. Весь переулок до самого Форума Константина был запружен вооруженными топорами варягами, которые приветствовали его смехом и криками. Среди них были и англичане, и даны, и франки, и даже итальянцы.

Ульв сказал с гордостью:

– Видишь, брат, мы пришли за тобой.

Харальд кивнул.

– Могли бы прийти и пораньше. У меня все ноги свело, пока вы там возились.

Он изо всех сил старался казаться мрачным.

– Ноги у него затекли! Велика беда! – ответил Ульв. – Тут пятьсот человек, готовых нести тебя на руках.

Четверо ближайших соратников Харальда подняли его себе на плечи и понесли в Форум, а варяги с радостными криками теснились вокруг, прямо как на празднике. Постепенно к ним присоединились толпы дворцовой прислуги, зазвучали византийские песни. Некоторые, в основном девушки, стали кидать Харальду алые цветы, но варяги сказали им, чтобы шли к себе на кухню и не путались в дела мужчин.

Когда они достигли главных ворот дворца, булгарские стражники, опустив копья, пропустили их.

– Вот нежданная перемена, – заметил Харальд. – Маниаку это не понравится.

– Что за дело! – ответил Ульв. – Он впал в немилость за то, что обидел тебя. Говорят, Зоя даже грозилась подвергнуть его публичной порке. А тут это, похоже, дело нешуточное.

– Не дело так поступать с воином, – сказал Харальд. – Он всего лишь исполнил свой долг. К тому же, я его тоже обидел. Я не держу на него сердца.

– Так и скажи Зое. Она как раз прислала за тобой, – встрял в разговор Халльдор. – Дай-ка мы умоем и причешем тебя, прежде чем пойдешь к ней.

– Нет уж, – заявил Харальд, – или я пойду к ней как есть, или не пойду вовсе.

И отправился в палату императрицы как был, весь в пыли, со спутанными волосами и всклокоченной бородой.

Он остановился в дверях, сквозь которые в полутемную залу проникал янтарный солнечный свет. Взлохмаченный, опоясанный огромным мечом, в эту минуту он был похож на северного бога. Из полумрака ему навстречу с простертыми вперед руками выступила императрица Зоя. Он заметил, что на сей раз она надела на три браслета больше, чем прежде, и что они массивные, из неполированного золота. Ему подумалось, что на вырученные за них деньги можно было бы купить в Хедебю драккар, а в Дублине даже два, ведь там цена на рабочую силу ниже.

– Прекрасное сегодня утро, Зоя, – проговорил он.

– Я посылала за тобой, варяг, – ответила она. В голосе ее сквозило напряжение.

Он прошел мимо нее в палату и уселся на трон. Помолчал немного и сказал:

– Я бы так и так пришел. Когда будущего короля кидают в темницу как какого-нибудь карманного воришку, он вправе попросить объяснений, пусть даже у женщины.

От императрицы потребовалось немало усилий, чтобы не дать своему гневу выплеснуться наружу. В конце концов, она спокойно проговорила:

– Ты сидишь на моем троне, варяг.

Харальд взглянул вниз, как будто сам это только что заметил и улыбнулся:

– Стул у тебя, надо сказать, крайне неудобный. Резьба на нем красивая, спору нет, но сидеть жестко до ужаса. У нас, на севере, даже у пастухов стулья удобней.

Он встал с трона и пнул его ногой, чтобы показать, что он думает и о троне, и о Миклагарде[10] вообще.

Она уселась и долго пристально смотрела на него широко раскрытыми глазами. Потом сказала:

– Ты мужчина. Ты, конечно, дурак, но в первую очередь ты мужчина. В мире не так уж много настоящих мужчин. Поэтому я и приказала освободить тебя из застенка.

Харальд вдруг устремился к ближайшему алькову и резко отдернул скрывавшую его занавесь. В алькове никого не было.

Он улыбнулся:

– Теперь все не так, как в прошлый раз, женщина.

Она ответила, наклонив голову:

– Да, теперь все иначе, варяг. Теперь я тебе доверяю. В сущности, у меня нет другого выбора, ведь из-за тебя я оскорбила военачальника Маниака.

Он рассмеялся:

– Да, ладно тебе! Маниак и Харальд сын Сигурда – не единственные мужчины в Византии. У тебя же есть еще этот император, Роман, коротышка с башней из золота на голове. Вот ему и доверяй.

Она медленно поднялась с трона.

– Харальд, Роман умер.

Харальд изумленно уставился на нее:

– Да я же только вчера сопровождал его в собор Святой Софии. Он был весел, всю дорогу смеялся над тем, как ему удалось подшутить над камерарием.

– Когда я его видела в последний раз, вскоре после полуночи, он не смеялся, – заметила Зоя.

– А что же он делал? – жестко спросил Харальд, шагнув к ней.

Она опустила глаза.

– То, командир, что делает любой, кто принял яд. Кричал, молился, издавал всякие жуткие звуки.