– Знаешь, Харальд, я часто думал о том, каково быть мертвецом. Болтают разное, что правда, что вранье, не разберешь. Поэтому я, в общем-то, ни о чем не жалею. Мне раньше других доведется узнать, как это бывает на самом деле.

Ответом ему было тягостное молчание. Оно длилось долго, очень долго. Ульв ждал, ждал, да так и уснул. А когда открыл глаза, Харальда в трюме уже не было. Так что Ульву в тот раз не довелось изведать, какова она, смерть. Он и потом все старался узнать, что испытывает человек, когда умирает. Между тем, плавание продолжалось.

Они высадились на Наксосе. Там оказался достаточно просторный песчаный пляж, так что им удалось вытащить все свои галеры на берег, чтобы очистить их днища от морских ракушек и водорослей. По настоянию Маниака было решено задержаться на острове на несколько дней.

Мореходы-северяне справились с работой по очистке днищ кораблей скорее ромеев и стали томиться бездельем. Один из ромейских командиров, который прежде был ученым, посоветовал им подняться на ледник на вершине горы.

– Оттуда открывается прекрасный вид на север. В свое время, там проплывал Тесей на обратном пути с Крита, – сказал он.

Харальд ответил:

– Этот Тесей не только был прекрасным мореходом, но и победил знаменитого марафонского быка. Я всегда рад отправиться туда, где ступала нога героев минувших дней.

Вместе со своими тремя друзьями он направился вверх по освещенному вечерним солнцем склону горы. Когда они зашли в лес, то увидели покосившуюся, крытую сосновыми лапами хижину. На пороге сидела одетая в черное старуха, видать, присматривала за четырьмя пасшимися тут же гусями.

Увидев варягов, которые по случаю жары были одеты в одни туники белого полотна, она крикнула Харальду:

– Наконец-то ты явился за мной! Столько лет прошло! Народ в долине болтал, что ты никогда не вернешься, но я молилась матери Дие, и даже Афине Палладе, покровительнице твоего города. И ты приехал!

Харальд вежливо поклонился ей и сказал:

– Мне нравится венок из плюща, что украшает твою голову, госпожа.

Старуха рассмеялась:

– Я сохранила бутыль пурпурного вина, того самого, что мы, менады, пили в день, когда ты отплыл прочь, оставив меня среди безумных женщин. Хочешь отведать его, о победитель быка?

Харальд заглянул в грязную хижину, посмотрел на старуху, чья одежда, лицо и руки тоже были не особенно чисты, и сказал с поклоном:

–Я не пил его тогда, не стану пить и сейчас. Ты уж не обессудь, госпожа.

Она рассмеялась.

– К чему такие церемонии? Раньше ты звал меня просто Ариадна.

Харальд не обратил внимание на эти ее слова, поскольку думал лишь о том, как отвязаться от наводящей тоску одинокой старухи. Поэтому он брякнул первое, что пришло на ум:

– Ариадна, а как поживают твои родные?

У северян этот вопрос задают из вежливости даже совершенно незнакомым людям.

Но стоило ему проговорить эти слова, как старуха вдруг пришла в бешенство, принялась яростно рвать на себе одежду, а потом воскликнула:

– Ты прекрасно знаешь, что сталось с моими родными! Отец мой умер от горя, когда твои головорезы разграбили его город. Моя сестра повесилась: ее рассудок помутился от любви к тебе. Не спрашивай, как поживают мои родные, лукавый афинянин. Никого из них нет в живых.

Ульв положил возле нее кошель монет, после чего все четверо варягов быстро, чуть не бегом, ретировались в направлении лагеря. Старуха бросила монеты им вслед; было слышно, как те зазвенели, ударяясь о стволы деревьев.

Халльдор считал, что надо вернуться и подобрать монеты, но Харальд сказа:

– Оставь их. Если вернемся, от старухи нам уже не отвязаться. Вернувшись к кораблям, они первым делом высказали молодому командиру-ромею, пославшему их на гору, все, что они о нем думают, он же только посмеялся над ними и потом пересказал эту историю другим.

Вскоре к Харальду подошел Георгий Маниак.

– Отведи меня к той старухе, – сказал он. – Ей нужен присмотр. Я отправлю ее в местный застенок, чтобы деревенские жители могли позаботиться о ней.

На это Харальд ответил:

– Ей совсем не плохо там, где она живет сейчас. Не вмешивайся, Маниак.

Византиец принялся в раздражении теребить свою бороду, ведь слова эти были сказаны прилюдно. Вышло так, что это небольшое происшествие привело в тот же день к серьезной ссоре между ним и Харальдом.

Случилось вот что: когда завечерело, было решено разбить шатры и переночевать на Наксосе, а отплыть утром. Командиры выбрали место для лагеря: участок возле соснового бора на склоне горы (деревья должны были защитить шатры от сильного ветра, обычного для этого времени года). Воины двинулись вверх по склону. Северяне, которые вообще куда расторопнее ромеев, добрались туда первыми, и тут же принялись разбивать шатры на высоком месте, у самых сосен. Едва они успели врыть центральные столбы, как явился Георгий Маниак и сказал:

– Вы, северяне, ведете себя просто вызывающе. Вот и сейчас вы захватили себе сухой участок, а мои соотечественникам оставили сырой луг. Я приказываю вам немедленно уйти отсюда. Здесь разместимся мы, византийцы.

– Думаю, кое в чем ты ошибаешься, Маниак, – выступив вперед, решительно возразил Харальд. – Во-первых, мы, варяги, служим императору и императрице не хуже вашего и имеем равные с вами права. Во-вторых, мои люди подчиняются только моим приказам, таков уговор. В-третьих, с самого начала плавания те, кто добирались до места первыми, первыми же выбирали себе место для ночлега. Ничего особенного я не прошу. Так поступают во всех армиях мира. Наконец, позволь напомнить тебе, что мы ни разу не требовали, чтобы ромеи уступили нам место для ночлега после того, как столбы для шатров уже врыты, даже если облюбованный ими участок был лучше нашего. Знаешь, Маниак, хороший воин должен уметь позаботиться о себе. Тот кто этого не умеет, плохо знает свое ремесло. Никто не виноват, что твои ромеи так тяжелы на подъем. Мои люди не станут переносить столбы. От вас мы этого тоже не собираемся требовать.

Он отвернулся было, но Маниак, побелев от злости, при всем народе схватил его и рывком повернул к себе, вопя при этом:

– Ах ты, свинопас норвежский! Ты недостоин жить!

Маниак был не робкого десятка, хоть и дурак. Он схватился за меч. Харальд только пожал плечами и положил правую руку на маниакову, не давая тому достать клинок из ножен.

Увидев это, варяги, скрипнув зубами, обнажили мечи, на случай, если их командиру понадобится помощь, в чем они, впрочем, сильно сомневались. Ромеи, народ южный и, понятно, горячий, заорали, что это-де их земля и что они раньше умрут, чем позволят всяким неотесанным чужестранцам здесь распоряжаться. И тут же вытащили мечи из ножен и бросились бегом вверх по склону.

Харальд первым осознал, что эдак можно потерять множество отличных воинов, он проглотил свою гордость и не стал настаивать на справедливом решении вопроса.

– Ладно, – сказал он Маниаку. – Давай придумаем для таких случаев новое правило, раз ты не хочешь держаться старых. Сделаем из древесной коры два жребия, пометим их, каждый по-своему, положим в шлем и пусть кто-нибудь из твоих ромеев вынет один из них. Если он вытянет кусок коры с твоим знаком, значит, верхний участок займут твои воины, мы не будем возражать. Но если он вынет мой жребий, на месте останутся мои варяги. Это тебя устраивает?

К тому времени ярость византийца немного поутихла и, чтобы не показаться ребячески упрямым, он кивнул в знак согласия.

Харальд нарисовал на кусочке коры свой герб – ворона с распростертыми крыльями, Маниак же начертил на своем крест.

Оба жребия положили в шлем, потом, завязав глаза одному командиру-ромею, сказали ему вытянуть один из них. Когда тот достал один из кусков коры, Харальд вдруг со смехом выхватил жребий у него из руки, подбросил вверх и тот, подхваченный ветром, улетел в море.