Незнакомец в синей одежде помолчал немного, а потом сказал:

–Теперь я вижу, кто ты. Я – эмир Сиракуз, и не числю Маниака среди своих друзей. Выбирайте, что вам больше по душе: быть сейчас же сожженными вместе с кораблями или сойти на берег, где вас примут как друзей.

– А что тебе обычно отвечают на этот вопрос? – поинтересовался Харальд.

Тот рассмеялся прямо в свой рупор и сказал:

– Ладно, сын Сигурда, мы возьмем вас на буксир и отведем в гавань как друзей. После захода солнца, когда мы убедимся, что у вас добрые намерения, я прикажу убрать цепи, чтобы остальные твои корабли также могли войти в гавань.

– Хорошо, что все так вышло, – заметил по-прежнему не встававший со своего ложа Ульв. – Если бы они пошли на абордаж, я со своей хворью не смог бы показать себя в свалке.

– Этот эмир, похоже, вполне разумный человек, – сказал Харальд, – может он согласится сделать особую тачку, чтобы я смог отвезти тебя на поле битвы, когда мы будем считаться с Маниаком.

Ульв кивнул:

– Отличная мысль, брат. Только скажи им, чтобы постелили в нее чего-нибудь мягкого. У меня все болит после лежания на жесткой палубе, как будто меня палками били, честное слово. Надеюсь, в Сиракузах мягкие постели.

Ульву повезло. Постели во дворце эмира были мягчайшие. Да и таких яств и напитков варяги не пробовали с тех пор, как отплыли из Византии.

Эмир Бунд, хоть и был бледен лицом, но в душе оказался весельчак. Прежде чем заняться ратным трудом, он изучал иностранные языки и медицину в университете Кордовы и теперь мог разговаривать и шутить с любым из варягов на его родном языке. Но особенно здорово было то, что у него имелись разные снадобья, и он взялся лечить Ульва, да так успешно, что скоро нога у того была как новая.

Однажды, когда они собрались у жаровни во дворе дворца, Буид сказал Харальду:

– Никак не могу понять, почему это вы, северяне, лучшие в мире воины, совершенно не умеете врачевать раны.

– Врачеванием у нас обычно занимаются женщины, – ответил тот. – Рецепты снадобий передаются из поколения в поколение, от матери к дочери.

– Слыхал я об этих снадобьях, – улыбнулся Бунд. – Когда я был школяром, один молодой лекарь из Парижа рассказывал мне, что ваши женщины используют в качестве лекарства растолченных в порошок печеных жаб и пасту из земляных червей, а также эликсир из мокриц. Он говорил также, что у вас кладут на открытую рану соскобленную с деревьев плесень, а сверху покрывают ее паутиной. От такого лечения раненому может стать только хуже.

– Думай, что хочешь, эмир, – сказал Халльдор, – но вот тебе случай из жизни. Моему дяде отрубили кончик носа в ночной стычке в Кнафе. Он додумался принести отрубленный кусочек носа домой, и моя бабушка приклеила его обратно мазью из земляных червей. Потом дядин нос стал самым знаменитым в Исландии. Он за пять миль чуял врага.

– Уж рассказывать, так все без утайки, – лукаво проговорил Ульв. – У старушки было неважно со зрением, и она присобачила ему нос вверх ногами. Потом народ даже из Дублина приезжал посмотреть.

Эмир рассмеялся.

– Если бы здесь, на Сицилии, всегда были такие, как вы, мне жилось бы веселее всех.

– Что-то я не замечал, чтобы ты особенно горевал, Бунд, – заметил Харальд.

– Харальд, я плачу, но скрываю свои слезы. Я ведь знаком с учением стоиков, мне ли выставлять напоказ свою скорбь?

– Отчего это ты плачешь? – поинтересовался Ульв. – Оттого, что ваш пророк запретил тебе пить вино?

– Нет, не в этом дело, – ответил Бунд. – Наш пророк был суров, но гуманен. Он знал, что законы создаются для того, чтобы их время от времени нарушали. Может, мне послать еще за одним кувшином вина, чтобы показать тебе, как это бывает?

– Сделай милость, – сказал Ульв, – но когда вино подадут, я прослежу за тем, чтобы ты к нему не притронулся. Не дело, чтобы ты из-за нас нарушал заповеди. Я все выпью сам.

– Если я верно понял учение вашего пророка, такое себялюбие не совместимо с христианской добродетелью, – заявил Бунд. – Мы поделим вино по-братски.

Бунд послал за вином. Между тем Харальд спросил его:

– Ты говоришь, что несчастен, брат. Отчего? Уже пять поколений твоего народа живет на этом острове. Вы возделали пустыню и собираете урожай. Теперь здесь растут даже лимоны, из которых можно делать чудесные напитки. А захотел охладить свое питье, вот он, снег, под рукой, на вершине горы, даже летом не тает. Отчего же ты грустишь?

Бунд ответил:

– Прежде мы были великим народом, сын Сигурда, и однажды снова станем таковыми, но сейчас для нас настали трудные времена. Между нами нет согласия. Наши земли от Гадеса до Багдада объяты рознью. И каждый раз, когда вспыхивает рознь, мы призываем наемников-чужеземцев, иноверцев, сражаться за нас и тем самым ослабляем сами себя.

Гирик рассмеялся:

– Нет ничего плохого в том, чтобы тебя призвали сражаться, раз ты наемник по ремеслу. Я согласился бы биться даже за короля Индии, если бы он предложил мне жалования больше, чем король Африки.

Бунд кивнул.

– Я понимаю. Ремесло наемника – ремесло и есть, не хуже любого другого. Но все равно мне бывает как-то не по себе, когда властитель-мусульманин призывает неверных бить его же единоверцев. Например, правитель Туниса, вассалом которого я числюсь, нанимает воров-норманнов, чтобы проучить меня, стоит мне только промедлить с выполнением какого-нибудь его дурацкого приказания.

С наслаждением потягивая вино, Харальд любезно заметил:

– Жизнь – это книга, которую совсем нелегко прочесть, Бунд. На каждой ее странице, в каждом слове скрыт потаенный смысл.

– А мы и не знали, что ты умеешь читать, – сказал Ульв. – Когда ты успел научиться, пока мы плыли сюда из Византии?

– Беда с этими исландцами, – с нарочитой суровостью проговорил Харальд, – как увидят кого, кто выше их, так сразу норовят осмеять его.

Ульв и Халльдор принялись нарочито же озираться по сторонам, будто в поисках человека, который выше их. Харальд погрозил им пальцем:

– Однажды вы оба пожалеете, что потешались надо мной. Как воссяду на норвежском престоле, сразу же снаряжу корабли и пойду в Исландию поучить тамошних жителей хорошим манерам.

Эмир улыбнулся.

– Ох, и любят у вас в семье учить других хорошим манерам! Помню, однажды я познакомился в Сарагосе со стариком-монахом из Эссекса, что в Англии, и он рассказал мне об одном твоем родиче по имени Анлаф, который когда-то явился со множеством кораблей поучить англичан уму-разуму.

Харальд ничего не ответил, только стиснул зубы.

– Ладно тебе, сын Сигурда, – легонько толкнув его локтем, сказал Ульв. – Твой родич Олав ведь победил в первый день битвы при Мэлдоне[19]. И не к чему тебе стыдиться его, хоть он и был тогда язычником. Позднее он осознал то, чего не знал в то время.

Эмир с улыбкой кивнул.

– Монах рассказал мне о той битве, о том, что даны числом превосходили англичан, о том, как англичане под конец запели свою боевую песнь. Он и слова знал:

Подобные песни пел мой народ, когда мы покидали Аравию.

– Да уж, – фыркнул Харальд, – люди умнеют лишь с годами.

Эмир налил Харальду еще чащу вина, добавил ложечку меду и ложечку льда.