- Я люблю Эрихью фер Барнела, - повторила Суламифь более внушительно. - При таких обстоятельствах - зачем мне другие?
- Предположим. - Ядовитая усмешка, для посторонних едва ли приметная, змеилась на устах Бариолы. - Но - не принимали ли вы обет целибата, вступая в орден? Чем оправдаете пред лицом Единого какой бы то ни было факт прелюбодейства?
- Лишь там прелюбодейство, где нет любви. - Спокойная убеждённость обвиняемой послужила ответом. - Как ни тщись прикрыться законами человеческими, по законам Единого прелюбодеянье останется прелюбодеяньем, любовь - любовью.
Отыскав глазами Эрихью, землянка ободряюще улыбнулась ему. Смущало напряжённое, до оцепенения, лицо его; но Суламифь понимала - суд перешёл к пункту обвинения, для него особенно болезненному. Не исключено, что некто оговорил её перед ним; всего вернее - сама Бариола. Бедняга, сам он, поди, чувствует себя сейчас подсудимым.
Впрочем, недолго терпеть осталось. Рано или поздно окажутся исчерпанными все наветы, и получит она возможность восстановить справедливость, и прекратит нравственную пытку над ними обоими. А там - только дождаться конца назначения (сроки, вероятнее всего, будут свёрнуты ввиду чрезвычайных обстоятельств); и оба они унесутся к звёздам, и не найдётся во вселенной силы, способной их разлучить.
Публика в амфитеатре не прекращала шушукаться. Не укрылось от Суламифи, как престарелая Владычица, в уединённой своей ложе, кивает задумчиво. Что ж, речи подсудимой и вправду звучат для неё - проповедью? Волей, неволей ли, но пришлось поманить лучших из подопечных своих иллюзией Второго Пришествия, просветлённой печалью вечных истин?!
Правы Наставница, и брат, и Джошуа. Не так, как подобает наблюдателю-профессионалу, вела она себя здесь. С самого начала - не так. Но как иначе - на грани человечности?!
- Однако суд располагает неопровержимыми свидетельскими...
Речь обвинительницы сметена была, как стихией, новым голосом, звенящим от гнева и боли.
- Опомнитесь! Прекратите немедля сей гнусный фарс! Слепцы, неужто не разумеете вы, что повторяете судилище постыдное над самой Пророчицей?!
Шпоры выбили искры из мраморных плит, и в центр зала не вошёл - ворвался тот, кого менее всего ожидали.
- Одольдо!
С улыбкой ничем не омрачённой радости потянулась Суламифь навстречу ему, поверх барьера, ограждающего подсудимых от остального зала. Пожатье рук, в латные перчатки закованных - самое тёплое, самое дружеское в её жизни.
Из своей ложи, среди нависшего оцепененья, с достоинством поднялась Владычица.
- Преподобный отец! извольте соблюдать порядок в суде...
- Что для Вашего Святейшества существенней: буква закона - или дух его? - вопросил Одольдо сурово.
И улыбнулась Владычица, и простёрдла для благословенья длань свою. Не выпуская руки Суламифи, Одольдо обернулся к собранию.
- Я утверждаю: дева сия не повинна ни в чём, помимо мудрости своей, благородства и доблести! И я требую Вышнего Суда для неё!
Взгляды лишь двоих из всего зала не были устремлены на обвиняемую и на её нежданного и неукротимого защитника. Матушка Бариола - первое смущение минуло тотчас - ликовала в душе. Сам же Одольдо всаживал серебряный кинжал в сердце возлюбленной своей колдуньи - экая гримаса судьбы! Достало ума у обоих - нежное свиданье устроить привселюдно. Только последней этой искры недоставало для наивного брата Эрихью.
И неотрывно вперялась Бариола в орудие своей мести: злорадствуя втайне, но с благостной улыбкой на устах.
И Эрихью отыскал взглядом свою благодетельницу. Куда угодно смотреть - только не на тех двоих! Нет более сомнений, какова она, Вайрика фер Ламбет. Лгунья, чернокнижница, похотливая тварь! исчадье Тьмы, коварно принявшее личину ангела! Всем глаза отвела. Даже любимому учителю. Даже - язык не поворачивается! - святейшей Владычице. Воистину, Конец Мира близок. И не осталось ни у кого ни сил, ни честности, ни совести, дабы Злу противостоять; разве у одной лишь матушки Бариолы. И... у него - Воина В Белых Доспехах, избранного Небесами, благословлённого преподобной матерью на Последнюю Битву! Не напрасно носит он имя Пророка! Пусть могущественно Зло, и Битва тяжка - но с ним молитва матушки Бариолы. Прочь же колебания!
Отец Одольдо неторопливо снял латную рукавицу, со звоном бросил на пол - словно прямо в лицо всему высокому собранию.
- От имени сестры Вайрики. Кто осмелится принять вызов первого меча ордена?!
Миг растянулся в бесконечность среди непрочной тишины, натянутой струною. А затем - струна оборвалась; и брат Эрихью - воплощение праведного гнева! - почти сбежал по ступеням амфитеатра.
- Я принимаю твой вызов, исчадье Тьмы! И знай: торжествовать тебе недолго!
- Хью...
- Опомнись, сын мой!
Что-то ещё силился выкрикнуть Одольдо. И Вахишта тщилась достучаться, в чём-то убедить... Суламифь не слышала, не воспринимала. В один миг перевернулись и рухнули все представленья о мире, все прежние ценности. Так легко - и необратимо.
Предательство. Изменил самый близкий, родной, любимый, кому доверяла как себе... На чём стояла доселе эта вселенная? и на чём стоять ей отныне, когда любовь, доверие, родство душ - всё, что мнилось единственно верным, незыблемым - вдруг оказалось так хрупко, непрочно? Человечность, цивилизованность - не более чем хрустальный замок; обрушился - и лишь зияющая пустота взамен. Как жить в пустоте?
Надвигался, пошатываясь, до боли меч стиснув, уже не возлюбленный - марионетка; и до жути ясно, к кому ниточки тянутся.
- Вижу я страх в твоих глазах, ведьма. - Угроза скрежетала в чужом отныне голосе. - Грядёт расплата за всё зло, что принесла ты миру. И - за ложь! за то, что ты лгала - мне!
- Прошу, Хью, выслушай. - В последнем, отчаянном порыве исправить непоправимое Суламифь шагнула навстречу. - Тебя совсем запутали, меня оговорили. Да, обрадовалась я отцу Одольдо; но неужто тот, кто тайно лжёт, способен радоваться так открыто? Опомнись, и закончится этот кошмар...
- Внемли же благоразумию, сын мой. - Одольдо встал рядом с нею; но сил не оставалось даже на признательность.
- Бегите от неё, отче! - выкрикнул Эрихью исступлённо. - Великим Откровением заклинаю! Она вам глаза отвела... она и вас увлечёт во Тьму!
И тогда отступила Суламифь, и обвела зал взглядом. И Одольдо не нашёл в её глазах ни гнева, ни страха, ни отчаянья. Лишь тихую печаль и жалость. Не о себе скорбь - о нём, об Эрихью, о Бариоле... обо всех здесь. Обо всём их диком, невежественном мире, забывшем заветы Единого, всё глубже во Тьме погрязающем.
И окостеневшая рука Эрихью меч опустила; и дрогнуло что-то даже в злорадно-торжествующем лице Бариолы.
И на миг Одольдо привиделось: вот оно - чудо, на которое так долго он уповал, о котором молился втайне и истово. Чудо, что освободит, наконец, его и Бариолу из порочного круга ревности-гордости. Чудо по имени сестра Вайрика - нет, святая Вайрика! Вот сейчас благодать всепрощенья, от неё исходящая, коснётся каждого в этом зале. И они с Бариолой сделают свой первый, самый трудный шаг навстречу друг другу; и прекратят изощрённую пытку, коей сами себя подвергают двадцать лет кряду. И Владычица Аризия благословит их союз; и все присутствующие вскинут мечи единым порывом, салютуя их воссоединению...
- Что ж медлишь ты, сын мой?! - Выкрик Бариолы, словно ветер ледяной, развеял наважденье последней надежды вмиг и без следа.
- Час возмездия пробил, ведьма!
И взметнулся единственный меч - брата Эрихью.
Прощальным прозреньем увидел Одольдо - Первопророчицу, что вторично пыталась очистить мир от скверны, все грехи его на себя приняв. Вновь - безуспешно.
Опустошённую, смертельно усталую Первопророчицу, казнимую ныне казнью более страшной, нежели костёр.
- Несчастные, запутавшиеся люди...
