- Едем… скорее…
Билл не помнил, когда разум его вдруг померк, снисходительно уступая зову тела. Он помнил лишь, как они ворвались в шатер, как Том легко подтолкнул его на шкуры, как его дрожащие пальцы пробрались под пояс штанов, стягивая их с узких бедер. Краснея, принц приподнялся, выскальзывая из одежды. Где-то далеко, за пределами сознания потерялись стыд, страх и грозящие карой запреты.
В шатре было темно, факелы давно потухли, и Билл был рад этому, не зная, что Том прекрасно видит в темноте, как горит изнутри его тело, а кожа мерцает золотым свечением. Билл был рад, что не видит Тома, иначе б он совсем лишился рассудка. Он чувствовал его робкие, но страстные прикосновения, жаркое дыхание, запах его влажного гибкого тела, и всего этого было достаточно, чтобы сходить с ума, извиваясь на щекочущих голую спину шкурах. Они лишь касались друг друга, безотчетно целуя в губы, шеи и плечи, переплетаясь и раскрываясь друг другу.
Тело пронзали мириады крохотных молний, и пальцы ныли от нестерпимого желания. Осмелев, Билл опустил руку и коснулся Тома. Тот замер на мгновение и с глухим стоном подмял принца под себя, стискивая ладонями гладкие ягодицы. Билл вскрикнул, выгнувшись и поднимая навстречу обжигающему Тому бедра. Том вжался в них, вздрагивая от трения напряженной плоти, сминал черные волосы в пальцах и целовал, захватывая губами мягкую кожу, гладил ее, лизал, упиваясь сладостью и податливостью желанного тела. Они двигались навстречу друг другу, разрывая благосклонную ночную тишину вздохами и бессвязным шепотом, пытаясь крепче ухватиться друг за друга, скользя и задыхаясь. Билл судорожно цеплялся за плечи и спину Тома, чувствуя, как стремительно накрывает с головой волна ослепительного восторга, одна на двоих…
Пальцы Тома крепко сжимались на бедре, принося ощутимую боль, и принц лениво накрыл ладонью его руку, расслабляя ее. Он был счастлив, так счастлив, что в глазах стояла влажная пелена, а виновник этого все еще лежал на нем, тяжело дыша и медленно приходя в себя. Другой рукой Билл обнимал его и улыбался – тому, как стекает по его телу их обоюдное удовольствие, тому, как бесстыдно он вел себя, достигнув пика, тому, как болели от поцелуев губы.
Том пошевелился, сползая с него и поворачиваясь на бок, сонно обнял Билла, укладывая голову на его плечо. Чуть слышно произнес:
- Люблю тебя…- и мерно задышал. Билл, прикоснувшись губами к его волосам, нащупал край покрывала и натянул его на их остывающие тела.
Ночь постепенно слепла, одну за другой снимая с неба свои звезды.
Плавный ход рассказа прервался надрывным сухим кашлем, и Ахмед закрыл рот ладонью, болезненно сводя брови. Из дома тут же выбежал молодой слуга, протягивая господину пиалу с целебным снадобьем. Ахмед отпил из нее, чувствуя, как при каждом глотке горло смягчается и перестает першить. Вернув слуге пиалу, он протянул ему и свою трубку.
- Начини-ка, дружок, ее по новой, совсем истлела.
- Но, господин, - возразил слуга. – Врач запретил вам курить.
- Ничего, мы ему не скажем. Я и так уже болен, ничего не будет от одной трубки. Мне нужно держать ее в руках, иначе мысли все путаются…
Ахмед сложил руки в ожидании, глядя на слушателей выцветшими улыбающимися глазами, наблюдая, какое впечатление производит на них его неспешный рассказ. Сидящие вокруг дети были еще слишком малы, чтобы понять, в чем смысл и таинство последних событий этой истории. А юноши и девушки постарше смущенно отводили глаза и принимались с чрезмерным интересом оглядывать пыльную улицу, залитую полуденным солнцем. Соседка Ахмеда, почтенная мать семейства, поймав его хитрый взгляд, возмущенно отвернулась, пробормотав:
- Совсем старик стыд потерял, рассказывать такое…
Слуга вынес из дома начиненную трубку и залез на маленькую лестницу, расправляя над хозяином войлочный навес, чтобы защитить от палящих лучей. Ахмед закусил конец трубки, собираясь с мыслями.
- Что я вам рассказывал? Ах, да…
Девушки оживились, горя от нетерпения узнать, что еще произошло между принцем и варваром, но стеснялись спросить. Но старик, к их сожалению, произнес:
- Оставим пока наших героев нежиться в сладкой дреме. Пусть отдыхают пока, ведь на этом их путь не заканчивается. Оставим пока и халифа переживать свое горе, избавим его от нашего ненужного сострадания.
- О чем же тогда ты нам расскажешь, дед? – Взрослый мужчина в чалме подошел и сел рядом с Ахмедом. – Может, о том, какие дела творятся в Дамаске в отсутствие правителя? Ведь подлый аль-Мамун захватил там власть и творит злодеяния.
Старик кивнул, выпуская изо рта дым.
- Это так, вволю аль-Мамун потешился над народом, указы издавал немудрые, казни проводил жестокие. Но всему на свете есть отплата, и бесстыдному тирану стали являться ночные видения…
- Господин, наместник Исфахана отказывается признавать ваше правление.
- Отказывается? Что ж… - Аль-Мамун поднялся с трона и подошел к гонцу, заложив руки за спину. – Его право. Увы, я не Аллах, чтобы изменить его волю. Мне ничего не остается, кроме как сломить ее. Отправляйся обратно в Исфахан и передай этому зарвавшемуся глупцу, что если он добровольно не склонится передо мной, то я превращу его город в руины, а его самого – в корм для падальщиков.
Гонец поклонился и вышел из зала. Лжеправитель сжал кулаки, хрустя суставами, и подошел к большому аркообразному окну, обращенному на площадь перед дворцом. Повседневная жизнь, казалось, текла как раньше, но страх сковывал движения простого народа, спешившего по делам, рынок все так же шумел, но люди ходили с опущенными головами, прятали лица и обеспокоенные, полные боли глаза. Площадь перед дворцом они старались обходить стороной, лишь безразличная стража бродила по ней, смотря по сторонам, да крупные стервятники, расправив широкие крылья, по-хозяйски вышагивали, слетевшись на добычу. Поживиться им было чем – посреди площади на длинной перекладине висели восемь придворных советников и наместников, наотрез отказавшихся признать нового халифа. Аль-Мамун поковырял в зубах, раздумывая, с какой стороны повесить непокорного из Исфахана.
Один за другим, мудрецы и визири, воины и просто знатные люди отвергали его власть, оказывали сопротивление его гнету и воле, оставаясь верными Шахджахану. Каменные плиты площади были пропитаны их кровью, ее душные испарения поднимались вверх, отравляя горячий воздух. Аль-Мамун надеялся запугать людей, заставить их покориться, вешал трупы на обозрение, чтобы они были напоминанием и предостережением для излишне горделивых, но все было тщетно. Он ярился, метался и рычал, угрожал и расправлялся, но верных его брату не уменьшалось. Пониманию деспота было недоступно, почему они выбирали смерть. Он объявил о гибели Шахджахана и молодого принца, но ему не верили.
Аль-Мамун отошел от окна и вышел из тронного зала, направившись вдоль по коридору. Стражи и слуги, встречающиеся по пути, покорно склоняли головы, но их ненавидящие взгляды жгли спину, их мысленные проклятия были почти осязаемыми. Ему пришлось перевести из Багдада почти всех верных ему людей и наполнить ими дворец, все кажущиеся ему опасными изгонялись прочь. Лишь поставив под дверью отряд вооруженных до зубов солдат, он мог уснуть. Но от ночных кошмаров охрана за дверью не спасала.
