- Это нечестный прием, - рассмеялся Шахджахан. – Кстати, при дворе Людовика советую обратить внимание на его дочерей…

- Опять? – Принц вскочил и встал напротив отца, сложив руки на груди. – Опять старая песня? Ну, сколько можно? Мне всего двадцать!

- Тебе не всего двадцать, тебе уже двадцать. Я в твоем возрасте уже имел двух жен, и одна из них была твоя мать. Ее мне, между прочим, привез твой дед из Египта, и я не возмущался. Она была такой красавицей! Ты весь в нее. Она бы была очень горда тобой…

- Это нечестный прием, - сказал Абильхан, отвернувшись и чувствуя, как вновь внутри разливается тоска по матери.

- Все, не капризничай. Съездишь, повидаешь мир, поупражняешься в латыни, которую ты тоже ленишься учить.

- Я не ленюсь, она просто плохо мне дается.

- Тем более. Абильхан, рано или поздно тебе придется заниматься всем этим, ведь скоро придет твой час занять трон халифа. Привыкай.

- Не хочу…

- Так захоти. Это я сейчас говорю не как твой отец, а как правитель Сирии и всего Арабского халифата. Собирайся.

Шахджахан вышел, оставив принца одного. Абильхан обиженно поглядел ему вслед и подошел к окну. Он глядел на Дамаск с высоты дворца бесчисленное множество раз, но любовь и восхищение родным городом каждый раз как впервые заполняли его душу. Внизу толпились каменные дома простолюдинов, пестрели разноцветные войлочные навесы над входами, радовали глаз красотой и изяществом мечети. Принц мог даже отсюда слышать крики торговцев и бедуинов, погоняющих млеющих от жары верблюдов. Абильхан любил Сирию, и предстоящая долгая разлука приносила ему горькую, сжимающую изнутри боль, он уже тосковал по родине, по ее горячим пескам. И к тоске примешивался страх. Страх оставить отца один на один с вероломным аль-Мамуном, страх остаться практически одному с его продажным слугой Хакимом. Страх того, что он может не вернуться домой. Абильхан вновь расправил карту, оставленную ему отцом. Даже на куске бумаги пустые, без единого значка территории казались ему пугающе-опасными, таящими в себе все зло мира. Выронив карту, Абильхан почувствовал, как его затрясло от тягучего, заставляющего кровь холодеть предчувствия.

Хаким торопился, почти бегом направляясь в одну из самых дальних комнат дворца. Полы его халата запутывались между ног, мешая ходьбе, а нос одной туфли все время норовил зацепиться за пятку другой. Хаким то и дело оглядывался, опасаясь увидеть кого-либо из стражников халифа или знати.

Добежав до заветной двери, он юркнул в нее и прижался к стене, переводя сбившееся дыхание. Заперев дверь на засов, он подбежал к другой двери в противоположной стене и простучал в нее пароль. Дверь открылась, и появившийся в проеме человек втащил в нее слабо сопротивляющегося визиря.

- Да, господин, я нужен вам? – Пролепетал Хаким.

- Тихо. У этих стен наверняка есть уши, - прошипел аль-Мамун. – Слава Аллаху, Шахджахан решил-таки отправить своего сынка к Иблису на рога. Этот Абильхан хитер, как лисица, и скользок, как уж…

- Пока нас не будет, вы свергнете аль-Амина с трона? – Шепотом спросил Хаким.

- Это не так-то просто. У меня есть план, в котором я главную роль отвел тебе, мой друг Хаким. Твоя задача – сделать так, чтобы Абильхан не добрался до Франкии. Убей его или продай в рабство, делай, что хочешь. Но он должен исчезнуть, а вместе с ним, естественно, и лучники халифа. Действуй, мой конский отряд в твоих руках.

- А что потом?

- Ничего. Избавишься от принца и возвращайся в Багдад. Только старайся, чтобы тебя не заметили. А дальше я возьму все в свои руки.

- Хорошо, господин, - поклонился Хаким и выскользнул из комнаты. Аль-Мамун ухмыльнулся и поднес к лицу руку, на ладони которой лежала золотая монета с изображением профиля принца на греческий манер.

- Прощай, Абильхан. – Монета мелькнула в воздухе и со звоном закатилась в угол.

Принц не находил себе места, меряя комнаты шагами, бесцельно слоняясь из одной в другую. Ничто не приносило успокоения, наоборот, - стоило ему присесть или остановиться на мгновение, как тут же накатывало беспокойство и неукротимое раздражение. Абильхан начинал нервничать, покрикивал на слуг, которые недостаточно расторопно собирали его вещи, ругался на носильщиков за неаккуратность и тряску, с которой они несли его во время прогулки по Дамаску, затем велел остановиться и, выйдя из носилок, долго стыдил припавшего к его ногам бедуина за то, что его верблюды перегородили всю улицу. Но в крике его переживания не уменьшались, и к концу дня принц вернулся во дворец безумно уставшим.

- Ничто не расслабит больше, чем ванна, - справедливо решил Абильхан и велел нести молоко.

О молочных ваннах он узнал от матери, та поведала ему, что все египетские царицы, чтобы сохранить красоту и молодость, наполняли ванны молоком вместо воды. Особой разницы принц не замечал, но его тешила мысль, что он является наследником традиций Клеопатры и Нефертити. Абильхан тщательно следил за собой, ежедневно помимо купаний в свежем молоке слуги натирали его эфирными маслами, и дабы достичь высшего совершенства в своей красоте принц регулярно удалял расплавленным воском излишнюю, по его мнению, растительность на своем теле. И, лежа в теплом молоке, он с непритворным ужасом думал о том, что в дороге у него не будет времени и возможностей ухаживать за собой.

«Отвратительно, во Франкию, ко двору короля я приеду весь покрытый грязью и волосами. Наверняка вокруг меня будет летать рой мух. Я буду похож на… на обезьяну!».

Презрительно фыркнул в ответ своим мыслям, принц начал плескаться с особым усердием.

После купаний длинные волосы Абильхана спутались, и служанка больно тянула за них, расчесывая. Поначалу он терпел, скрипя зубами, потом не выдержал:

- Ну, что ты делаешь, недотепа? Без волос меня оставить решила? Аккуратнее!

- Простите, господин, - пролепетала девушка, стараясь распутать волосы пальцами. Зажатый у нее подмышкой гребешок выпал и, наклоняясь за ним, служанка снова дернула Абильхана за прядь. Вспылив, принц вскочил и ударил ее по щеке, выхватывая гребешок.

- Пошла прочь!

- Простите меня, я нечаянно…

- Я сказал – пошла прочь!

Служанка выбежала, и Абильхан сам принялся за расчесывание. Настроение его мгновенно испортилось, недовольство от предстоящего похода снова вернулось.

- И зачем отец вздумал отправлять меня в поход? – Сказал он самому себе. – Бес с ним, с союзом, от него все равно не будет никакого толка. Лишь я окажусь в убытке, столько дней в поту и дорожной пыли. Мое место здесь, во дворце, в уюте и спокойствии. Это ко мне должны приезжать, чтобы лицезреть меня, а не я должен мотаться по свету верхом на вонючем верблюде или лошади. Когда я стану халифом – никуда не буду выезжать!