Алик той порой в армию пошел. Зинка вытянулась, отец помер. На фотографии – стоят у гроба. Отец отгрешил свое. Ждет, куда его теперь определят. Тело – вещь неважная. В землю так в землю. Важно, куда душа. Это так во гробе думается. Раньше думалось иначе. Николай вот в печали похорошел. Идет ему печалиться. Даже волосы на ветру встали ангельским крылом. Мать в пуховом платке, на лице написано – на всё Божья воля. Младшая сестра отцова Марья уж напричиталась – на кого ж ты нас покинул? Молчит, лицо длинное, спина сутулая, губы спрятаны в скупой складке. Дядька, материн старший брат. На лице читай: ничего, как-нибудь.
Алик из армии пришел. Гуляет с треском - не может нагуляться. Поступил на курсы крановщиков. Тоже понимает. Зинка всё шушукается с подружками на лавочке. Николай окончил институт, женился. Офицерская дочь, молчаливая Люська. Воды не замутит. Красоты особой не видно, но что-то притаилось в серьезных глазах хорошее, Николаю непонятное. Отец Люськин в гарнизоне в Серпухове, мать при нем. Бабушка была старая москвичка, вдова инженера, но ее уж восемь лет как нет. Свадьбу гуляли у Николая. Дядька больше всех старался - за покойника отца. Поникнет головой в тарелку с винегретом – одна возлю… - выдержит паузу, потом воскреснет – бленная пара всю ночь гуляла до-о утра.
Поехали жить к Николаевой бабке на Электрозаводскую улицу. Тут, у Николаевой матери, все в одной комнате – и Алик, и Зинка. У бабушки тоже одна комната, тоже в коммуналке, еще и поменьше. Но ей, старой, не обидно. Только Люське не в радость всё это. Что-то невесело ей в двадцать три года становиться мужней женой. С бабкой дико, и скудно всё, и скаредно.
Оттаяла Люська только когда с Вадиком ходила – сына ждала. Такая была довольная – довольная. Родила Вадика, и всё по новой. За пеленками бутылочки, за бутылочками ясельки, за ясельками сопельки. Из Николая на работе масло жмут. Уже пошло – поехало на космос. Он гироскопист, гироскопы стали сложные, не то что маятник качается или маховик вертится. Приносят блок. Все нервничают, как совместится. Соединили по всем разъемам – ничего, встал. А порадоваться забыли. Николай всё время на взводе. Вадик болеет, спать не дает. С Люськой не клеится. Николай загремел в нервный санаторий. Как приехала смена, так все друг в дружку вцепились. Разбились на пары, только их и видели. Одному Николаю никто не понравился. У него мечтание появилось в голове. Всё леченье как мертвому припарка. Вернулся такой же дерганый, как уезжал.
Ну, нервные у них все. Друг Крутолобов тоже психованный. Страшён, как смёртный грех. Туда же, развёлся и снова женился. Говорит – всё у меня было: жена, сын. Нет, понравилась молодая девчонка. Теперь ходит сам не свой, с чего - поди знай. Пришел с работы весь зачуханный. Надумал стирать комбинезон в бензине. Налил в ванну и устроил взрыв. Дом, слава Богу, устоял, только все стёкла вылетели. В рубашке он родился. Всё равно потом целый год из зарплаты вычитали. Ночью не спит, психует. А под балконом пьяный – ну орать. Крутолобов, не долго думая, жахнул ему на голову цветочный горшок. Хорошо – не очень точно попал. Опять Крутолобову дали условно, на этот раз побольше. Первый раз прощается, второй запрещается, а на третий навсегда закрываем ворота. Другой их товарищ той порой стал топор под подушку класть. Говорит жене – не подходи, а то… Начальник давай звонить в свой же филиал в Перми. Посадил его, горемычного, в поезд и трудовую книжку выслал вдогонку с первым же командировочным. А топор жена из-под подушки прибрала. Нелегкая это жизнь, когда в большом доме все до единого окошки светятся. Тянется она годами, и только по девятилетнему Вадику видно, сколько воды утекло.
Долго ли, коротко ли, к ним в отдел пришла девушка из техникума. Эх, ухни, кума, да не эхни, кума – я не с кухни, кума, я из техникума. Лет девятнадцати, звать Ларисой. Сидит, паяет как все. На белокурых волосах химия. В комнате сразу стало светлее. Как-то раз в удачную минуту похвалил Николай ее платье. Слово за слово, пошли в театр. Николаю билеты в профкоме бесплатно дали за то, что всегда не в очередь вызывался ехать в совхоз на картошку. Так вот, он эти билеты до дому не донес. Люська работала в другом отделе и вообще была бессловесная. Кого бы стал Николай бояться, только не ее.
Понравился ли Ларисе спектакль, про то ничего не известно. А вот Николай ей понравился. Пришлось тут Люське выслушать с сухими глазами, какая она есть жена. Люська долго не спорила. Развелись, да не вовремя. Тут-то на работе очередь на жилье подошла. Тогда еще вместе они работали. Это потом Люська ушла от сраму подальше. Дали им, развёденным, на троих двухкомнатную квартиру и сказали – делитесь как знаете. Две квартиры вам давать за ваши раздоры больно жирно будет. Николай махнул рукой, женился и ушел в примаки. Всё сияло. На свадебной фотографии он не на се6я похож, а на всех советских киноактеров вместе взятых.
Их тогда деньгами просто осыпали. Тут как раз Хрущева сняли. Глядь - вроде деньги на космос идут, а до Николая больше не доходят. Только он разохотился. Мотоцикл купил – давняя мечта была. Посадит Ларису – и за город купаться после работы. Лариса уже работу бросила, поступила в дирижерско-хоровое училище. Мать у нее зубной врач, отец руководитель хора. Работает как-то нескладно, в Егорьевске. Полнедели там, половину здесь. Нету его, а появится – Ларисе рукой такт отбивает, кричит строго: не так, не так. Смотрит сквозь зятя, будто он стеклянный. У них музыка, а Николаю темный лес. Алик – тот еще может спеть «Шаланды, полные кефали…», Николай же вообще по нулям. Теща уж пошла на Николая бочку катить: на столько лет старше, а себя с женой не обеспечивает. Ну, это смотря по каким меркам. Они с Люськой у бабки на Электрозаводской куда беднее жили, и Люська молчала, не говоря уж о бабке – кто ее спрашивал. Новая теща уж не поворачивает в сторону Николая гордой головы с прической «хала». Обиделась раз и навсегда в тот воскресный день, когда Николай с утра мыл мотоцикл и до завтрака не успел пропылесосить квартиру. Только-только с Ларисой вдвоем покупали Вадику на десять лет велосипед. А теперь Николай воскресные гостинцы для него прячет по карманам. Получает свои стандартные пятьдесят копеек на обед – неписаный советский норматив.
Ладно, молодой сотрудник Николая комментирует эти факты философски: никогда не знаешь, когда лучше потерпеть – днем или ночью. Первый раз в жизни у Николая с женой отдельная комната. Полгода не прошло – его уже ветром шатает. Лариса тотчас превратила эту комнату в уединенное место для выяснения отношений. Камера пыток теперь эта комната.
Одна радость – с товарищами по советским праздникам в походы ходить. Далёко ездят. Потом на вокзале бегают, собирают билеты – профком оплачивает. В байдарке Николай сидит на руле. Лариса впереди – спина сбитая, волосы густые. Весло держит не для виду – гребок сильный. Берега бегут, березки в клейких листочках, деревеньки нахохлились. Только – впереди идет в одиночку на байдарке двойке парень лет двадцати пяти, некто Олег. Хорошо, зараза, идет. Рожа смазливая, губы красные. Загорелый, гад, и плавки идут ему, если можно так выразиться. Красивые импортные плавки, не то, что в Николаевой юности – с тесемочками. После Николай говорил: кто-то не захочет, кто-то не вскочит. Когда женился – никто ему не молвил: ой же ты, Николай Иванович, не за свой ты кус принимаешься, ты этим куском подавишься. Хватило его женитьбы на два года с хвостиком. Николай даже на другую работу перейти не может – стоит в жилищной очереди, надеется. Встречаются с Олегом, здороваются. Николай сразу занял такую позицию – парень не виноват. Поди удержись, когда кругом пошла сплошная раскачка.
Да, от Николаевой юности ситуация здорово отличается. На работе девчонки не глядят, кто женат, кто нет. Так ведь и Лариса не посмотрела. Спасибо, что не посмотрела. Полгода в жизни был счастлив. В отделе женщины вокруг сорока, пребывающие от мужей в полном небрежении, нещадно теребят Николая. У того на душе муторно, а отбиваться и трудно и совестно. Вот такой советский учрежденский бардак. Николай чувствует себя загнанным зверем. Живет с матерью в ее новой квартире в Матвеевском. Там прописан Алик, который на самом деле обитает у Риммы, швеи из ателье, на восемь лет его старше. С ними Риммина дочь, подросток Маринка, и старая нянька баба Настя – ей идти некуда. Всё ворчит на выросшую девчонку: «Молодежь – с вечера не найдешь, утром не разбудишь». К ним еще прибивается красивая Риммина племянница Регинка, продавщица из булочной, разведенная и разбитная. Хорошо Алику в этом малиннике, он в Матвеевское редко заглядывает. А вот Николаю мать надоела хуже горькой редьки. Была неумна, сейчас вовсе сдурела. И что она ему так обрыдла – даже нехорошо, грех. Николай всё норовит сбежать на дачу, в Икшу.
