В обеденном зале Рустамова кафе сдвинуто несколько столов. Сидят шестеро мужчин в змеиных куртках.
*ЧЕЛОВЕК-ЗМЕЯ: Тут безопаснее… пока собираемся здесь, потом будет видно. (Показывает хозяину, стоящему за стойкой, на Рустама.) Это кто?
*ХОЗЯИН: Тохир привел… соседский сын, играл с его детьми… не то дрался.
*ЧЕЛОВЕК-ЗМЕЯ: Ладно. (К Рустаму): Парень, ты глух и нем. Понял?
Играет ножом. Ангел смерти садиться во главу стола, берет пустой стакан, опрокидывает с жадностью.
*ЧЕЛОВЕК-ЗМЕЯ: Ну, так чей родственник у нас чернорабочим в белорусском посольстве?
*ДРУГОЙ ЧЕЛОВЕК-ЗМЕЯ: Мой племянник.
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ и Рустам в музее восточных культур у Никитских ворот. Зал пуст, они вдвоем любуются персидским ковром во всю стену.
РУСТАМ: Учитель, я давно хотел спросить – отчего в Коране не сказано про водку, пиво, опий, анашу? мои земляки отказываются лишь от виноградного вина.
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (замявшись): Видишь ли, Рустам… мудрецы, писавшие вашу священную книгу, связали свои запреты с теми соблазнами, о которых были осведомлены. Остальные искушенья возникли позднее и в тексте Корана не отражены.
РУСТАМ: Я не привык думать о Коране как о книге, написанной рукою человека. Но теперь полагаю, что Вы правы, учитель.
И. А. (с улыбкой): Ты так и не выучил моего имени- отчества, Рустам. Я тоже учусь у тебя… мне с тобой интересно. Я стар, в экспедиции уже не езжу. Если Магомет не идет к горе, гора идет к Магомету. Восток припожаловал ко мне на Преображенку собственной персоной.
Возле панельного дома на Преображенке спит у раскрытых шатров усталый караван. Верблюды лежат, свесив на сторону отощавшие горбы. Бедуин забыл наезды, ворошит уголья костра, догорающего в песочнице. Один верблюд встал на ноги, плюется в окно первого этажа, из которого высунулся ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ в ночном колпаке.
Рустам останавливает тележку перед стендом Тохира. Там сегодня торгует молодая сероглазая женщина безо всякого следа надежды в лице.
РУСТАМ: Не Вы ли приемная дочь уважаемого Тохира? когда он привел меня однажды к себе ночевать, вся семья уже спала, и ушли мы рано.
ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ: Ну, я… это я там храпела в соседней комнате.
РУСТАМ: Уважаемый Тохир заказал двадцать коробок босоножек ''Билитис''. Пополам – двадцать пять и двадцать пять с половиной.
ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ: Ну?
РУСТАМ: Примите, пожалуйста. И распишитесь вот здесь.
ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ: Перебьешься. Я всё и так помню. У меня не голова, а дворец советов.
РУСТАМ: Хорошо. Я помечу у себя, чтоб не ошибиться.
Пишет маркером на картонке: 20 БЛ.
ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ: Ты, это, с русским языком поосторожней… я могу на свой счет принять… мне как раз двадцать.
РУСТАМ: Мне двадцать один. Я чем-то провинился перед русским языком? это не нарочно. Хотите, я прочту… разграблен пышный караван, и над телами христиан чертит круги ночная птица… кажется, опять неудачно.
ПРИЕМНАЯ ДОЧЬ: Ладно… какой с тебя спрос… еще не въехал. Пойдем, перекусим в тенечке. Меня, если хочешь знать, зовут Лена… а тебя Рустам.
Отходят два шага в тень стенда, садятся на ящик. Лена достает из другого ящика пакет с едой. И тут начинается что-то неописуемое. Люди негромко передают друг другу какое-то сообщенье. Сначала пытаются наскоро сложить товар в клетчатые мешки из синтетической рогожи. Слышны выстрелы, очень близко. Бросают всё. Беспорядочное бегство.
РУСТАМ: Разборка. Не выходи из-за стенда.
Валит еще два оставленных соседских, получается шалаш. Затаскивает туда Лену, залезает сам. Толпа бегущих редеет и иссякает. Проносятся четверо в змеиных куртках, стреляя в спины отставших. Всё стихает. Ангел смерти проходит один, усталый. Прихрамывает, крылья висят кое-как. Рустам с Леной вылезают из укрылища. Возле импровизированного шалаша лежит человек.
РУСТАМ: Жив. Надо скорей везти к выходу. Могут выстрелить откуда угодно, но делать нечего. Тебя тоже тут нельзя оставлять. Обуви у нас остатки, давай как-нибудь.
Кладут раненого на тележку, заставляют коробками с обувью, прикрывают рогожей.
Уже близко к выходу, людей ни души. Рустам везет тележку, Лена придерживает, чтоб всё это не развалилось.
РАНЕНЫЙ ПАРЕНЬ: Горячо… жжет.
ЛЕНА: Терпи, казак, атаман будешь. Ты что, случайно попал в заварушку?
ПАРЕНЬ: Кой черт случайно… было дело, да не выгорело… они, блин, знали, за кем гнались… а народ так, дуриком побежал… бараны, блин.
ЛЕНА: Передел территории. Чикаго, блин. Тридцатые годы.
РУСТАМ: Похоже, сейчас берут верх змеиные куртки.
ПАРЕНЬ: Как ты их, блин, припечатал… змеи и есть.
РУСТАМ: Не я, а мой бывший хозяин…ее вот отчим… ему патент.
ПАРЕНЬ: Мне всё равно… пусть твое будет. А вас, ребята-девчонки, я запомнил… сектор Г, стенд 264. Без этого нельзя… чай, примечай, отколь чайки летят. Меня звать Алехой. Всю Россию я объехал – с Алехой, даже в Турции бывал. Вот ты и есть турок… ладно, мне по фигу… будешь братан… чурка так чурка… где наша не пропадала, с кем не сидела… с пятнадцати лет, небось . Ты, значит, Рустам, а это Лена твоя… слышал, как вы переговаривались, пока воз везли… не боись, братан, пальцем ее не трону… расшибитесь в доску – мне не завидно. Последняя сука буду.
ЛЕНА: Закрой варежку, кровь хлыще. Вон ворота.
Снимает без стесненья колготки, перетягивает ими руку парня. Парень вскакивает, как Ванька-встанька, накидывает на плечо рогожку.
АЛЕХА: Адью, мерси (исчезает).
МЕНТ (к Рустаму и Лене, даже не взяв под козырек): Пройдемте в отделенье.
В отделенье милиции Лена беспокойно поглядывает в окно на тележку. Рустам еле косит туда глазами.
МЕНТ (Рустаму, разглядывая студбилет): Студент… зачем на рынке оказался?
РУСТАМ: Ботинки хотел купить
МЕНТ: Покажи деньги. (Рустам показывает, мент забирает. Лене, смотря в паспорт): Подмосковная прописка… товар Ваш? продавщица? (Лена кивает.) А этот тип откуда взялся?
ЛЕНА: Помог довезти… я хозяина пуще стрельбы боюсь… без товара не уйду.
МЕНТ: Ладно, пусть хозяин придет… с договором об аренде торговой точки. Вы двое ступайте… тележку с товаром оставьте.
Рустам медлит, Лена тянет его за рукав.
Мунис в европейском платье на дискотеке. Ноги подламываются на высоченных каблуках. Подходит парень по имени Алишер.
*АЛИШЕР: Мунис, тебе тут не место. Наши девушки здесь не бывают. Откуда это платье, туфли? так и домой не пустят. Пойдем со мной… ты как сестра мне… я спасу тебя… возьму замуж, если окажется, что ты еще никого не знала… скорей, не то выйдет сплетня… скорей, Мунис.
*МУНИС: Нет… я тебе не верю… себе не верю… никому не верю. Всё, что творится в Черкизове, известно у нас, и наоборот. Рустам любит женщину с ребенком, ее зовут Лена, они как одно существо. Ступай, Алишер. Я положу свой алмаз на наковальню, и пусть его разобьют.
Мокрая осенняя листва под стенами Преображенского монастыря. Лена затыкает поролоном окошко в кабинете ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ У нее новое лицо, будто актрису заменили в сериале.
ЛЕНА: Какие-то вы оба… не как все.
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: От такой же слышу.
ЛЕНА: Я-то что… мать всю жизнь была непутевая… яблочко от яблони недалёко падает. Я в восемнадцать расписалась, в девятнадцать развелась.
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Нет, нет… если хочешь знать мое стороннее мненье, в тебе есть что любить… очень даже есть.
ЛЕНА: Сейчас, может, и есть, а раньше не было. С кем поведешься, от того и переползет.
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: Я не шучу. Ты человек апостольского склада, способный всё оставить и следовать за тем, кто тебя позвал.
ЛЕНА: Ну куда я от ребенка… никуда.
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (поет немного надтреснутым голосом, с отменной артистичностью): Но младенец в ко-олыбе-ели, слы-ы-ышишь? слышишь, пла-ачет, пла-ачет и-и зовет. Не смущай, не смущай мою ду-у-у-ушу.
ЛЕНА: Вот и я говорю… вы оба какие-то не такие.
ИННОКЕНТИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: А я говорю – ты не таковская. Поговорили, называется.
