Тем не менее отдаленной меланхолической долине Пажри, слегка придавленной обставшими ее морнами, Роза предпочитает резиденцию губернатора Фор-Руайаля, где ее дядя Робер де Таше по-прежнему состоит капитаном порта. На рейде часто бросают якорь королевские корабли, в интендантстве и губернаторском дворце принимают офицеров, и Роза пишет тетке Реноден, чтобы та прислала ей «кисейное бальное платье с большим декольте» и дюжину вееров. Однажды в Фор-Руайаль причаливает бриг «Левретка», и старший офицер поспешно отправляется с визитом к старым знакомым. Он видит г-жу де Богарне. «Эта женщина, — напишет он позднее, — не будучи хорошенькой в полном смысле слова, пленяла своей манерой держаться, веселостью и сердечной добротой. Больше всего поглощенная мыслью об удовольствиях, на которые ей давали известные права ее возраст и привлекательность, она довольно откровенно пренебрегала более или менее благоприятным общественным мнением, которое могло бы сложиться на ее счет. Но поскольку состояние у нее было более чем скромное, а она была расточительна, ей частенько приходилось черпать из кошелька своих поклонников». Этот текст опубликован Жаком Янсенсом, и мы скажем вместе с ним, что, «зная характер Жозефины и манеру, с которой, не отягощая себя угрызениями совести, она позднее добывала средства к существованию, в этом факте, по правде сказать, нет ничего удивительного».
В Фор-Руайаль часто заходит линейный корабль «Великолепный» под флагом г-на де Понтевес-Жьена, командующего эскадрой Подветренных островов; один из офицеров на нем — Сипион дю Рур, несомненный любовник прелестной виконтессы. Вот почему Розе так нравится в Фор-Руайале! Тем не менее родительская плантация была бы для нее более надежной гаванью, потому что в Фор-Руайале, как и в Сен-Пьере, царит сейчас открытый мятеж — отзвук взятия Бастилии и отмены привилегий. Волнения начинаются с отказа старого г-на де Виомениля, исполняющего обязанности губернатора острова, надеть трехцветную кокарду.
— Я предпочту тысячу раз умереть, — плача отвечает он, — чем опозорить сорок два года честной службы, нося знак неподчинения.
Однако ему пришлось подчиниться и нехотя носить «этот залог мира, единства и согласия».. В церкви пропели Те Deum[41], и все пошло «обычным порядком».
Однако Роза узнала, что муж ее, избранный депутатом от дворянства бальяжа Блуа, одним из первых в своем сословии перешел на сторону третьего сословия. Быть может, его прельстили новые идеи? Наверняка, нет. Прежде всего потому, что вся его родня осталась глубоко роялистской; г-жа де ла Пажри, даже став тещей императора, останется — довольно живописная подробность! — роялисткой и при Империи. Кроме того, на Антилах революция сразу же срослась с проблемой отмены рабства. Поскольку французы в метрополии восторженно встретили свободу, а крупные плантаторы, жившие во Франции, прониклись новыми идеями, мулаты-вольноотпущенники сочли естественным потребовать той же свободы и для себя. Сперва мулатам собирались даровать уравнение в правах с белыми, равно как признание их «гражданами и добрыми слугами короля» и, следовательно, потребовать, чтобы все «общались с ними». Но когда еще сегодня мы видим, что большинство «беке», старинных белых семейств острова, отказываются принимать у себя полукровок и не делают никакого различия между неграми и метисами, нетрудно представить себе реакцию мартиникцев 1789. Свободные мулаты, возликовав, предались излишествам, стали позволять себе «различные выходки», уточняет одно из донесений, например, дали пощечину какому-то гренадеру и вынудили белых взяться за оружие.
И наступил хаос.
Офицеров и рядовых, расквартированных в Фор-Руайале и Сен-Пьере — Мартиникский и Колониальный полки, — охватило волнение. Генерал, «склонный к винопийству», приказал собрать войска и «отменил равенство белых с цветными». Правда, потом он извинился, объяснив свою речь влиянием спиртного, но в частях уже укоренилась недисциплинированность, и на острове воцарилась анархия.
Положение осложнялось еще и тем, что революция во Франции развивалась быстрее, чем новости успевали пересекать Атлантику. Так, например, в начале октября 1789, когда народ Парижа отправился за королем в Версаль, в Фор-Руайале еще праздновали возвращение «добродетельного Неккера[42]» и расклеивали его «бессмертную речь».
Тем не менее было созвано колониальное Собрание, и, по образцу Парижа, оба мартиникских города и даже некоторые поселки принялись создавать комитеты, ассамблеи, депутации, избирать председателей, депутатов, делегатов, комиссаров, сотрясать воздух лозунгами, дискуссиями и призывами к общественному спокойствию.
В феврале 17 90 в войсках и среди «граждан» вновь начинается поуспокоившееся было брожение. Казармы Мартиникского полка разграблены, и народ, «захватив батареи, вытаскивает пушки на все проспекты». Рабы считают выстрелы, но вскоре и сами вступают в дело, получив оружие от той или другой стороны. В Сен-Пьере бушует восстание. Возвращение официального губернатора, больного и престарелого г-на де Дамаса, не восстанавливает порядок. «Не представляю себе положения, более затруднительного, чем мое, — пишет он министру. — Я вынужден либо двинуться на город, виновный в мятеже, судя по приговору общественного мнения, либо потерять для Франции одну из ее прекраснейших колоний… Если Сен-Пьер не удастся привести к повиновению, я не знаю, на что решиться. Будь у меня войска, я не попал бы в такое отчаянное положение».
Г-н де Дамас не получает подкреплений, и ему, очевидно, не удается восстановить порядок. Вскоре, 16 июня, между белыми и мулатами дело доходит до открытого столкновения, негры восстают, захватывают форт Руайаль и наводят орудия на город. Одновременно с этим солдаты, сочувствующие неграм, захватывают форт Бурбон. Г-н де Дамас находит убежище в Большой Морне, деревне на дороге, ведущей в Трините, а дядю Розы, ставшего мэром города и посланного с делегацией к восставшим, последние берут в заложники. «Революционная волна, — рассказывает Сент-Круа де Ла Ронсьер, историк Мартиники, — затопляет весь остров, и гражданская война воцаряется в наших прекрасных Антильских владениях вплоть до дня, когда англичане, воспользовавшись ситуацией, не захватят их».
Дядю Таше освободили, и Роза требует, чтобы он помог ей покинуть остров, Она обнимает родителей и сестру, предчувствуя, что не увидит их больше[43], и находит пристанище в Фор-Руайале. В Пажри ей было бы спокойнее, но в Фор-Руайале находится Сипион дю Рур!
3 сентября жителям объявляют, что на следующий день форты, по-прежнему занятые восставшими, откроют огонь по городу. Поэтому в тот же вечер г-жа де Богарне по совету своего дяди, капитана порта, решает искать убежище на фрегате «Чувствительный», которым командует Дюран д'Юбре и на борту которого находится Сипион дю Рур. «Уступая силе обстоятельств», фрегат как раз готовится покинуть рейд и уйти во Францию. Но восставшие открывают огонь, не дожидаясь завтрашнего дня. Когда Роза с дочерью и Эфеми пересекают Савану, рядом с ними падает ядро. Им удается погрузиться на корабль без дальнейших происшествий, и «Чувствительный» тут же покидает порт.
На другой день мятежные солдаты, восставшие мулаты и негры оказываются хозяевами города и приказывают кораблям вернуться в порт. Дюран д'Юбре, являющийся также старшим морским начальником, отвечает приказом поднять паруса. Форты открывают огонь. Три четверти часа форты обстреливают суда картечью, но корабли вскоре выходят из-под огня. «Чувствительный» три дня маневрирует под парусами у входа на Фор-Руайальский рейд, но, не получив никаких распоряжений, фрегат в сопровождении двух кораблей — «Прославленного» и «Левретки», а также корвета «Коршун», который присоединится к ним чуть позже, уходит на Бермуды, на широте которых маленькая эскадра надеется дождаться благоприятного ветра и вернуться во Францию.
