После первой отцовской выставки моя мать сожгла на улице часть его картин — она, должно быть, раньше всех столкнулась с главной проблемой: куда их девать? Хотя такое исступление даже для нее было чрезмерным. Ведь Руфусу устроили выставку в галерее — уж, кажется, чего больше, — и его картины неплохо продавались. Может быть, за ним утвердилась бы слава большого художника. Но после такого всесожжения его не рискнули дальше раскручивать. Вместо благодарности — полиция, пожарные и эта сумасшедшая. Конечно, событие получило огласку, и больше уже устраивать Руфусу выставки и продвигать его никто не брался, ведь его жена может отмочить еще что-нибудь похлеще. Она была знаменита на весь город своей красотой и опасными безумствами.

Впоследствии каждый раз, когда Руфус получал от ворот поворот, а получал он его везде — “к сожалению, нам это не подходит”, говорили, пожимая плечами, владельцы картинных галерей, — он с полным основанием обвинял Эйнджел. Несостоявшийся художник с претензией на известность враждует со всем миром; естественно, и семейная жизнь у него тоже не задается. А тут еще явные и все учащающиеся припадки безумия у Эйнджел — она сбрила мне волосы, жили мы с ней в лачуге, сложенной из картонных коробок, ну и так далее. В конце концов отец нашел себе простую, хорошенькую, здоровую девушку-секретаршу, которую звали Анджела; она время от времени давала ему приют в своем сердце и своей постели, и с ней он чувствовал себя нормальным человеком. Не знаю, как потом сложилась ее судьба. Иногда она по необходимости брала меня к себе, готовила в духовке рисовый пудинг и посыпала его мускатным орехом. Она была довольно приятная, как и ее рисовый пудинг, но мы все понимали, что она не в счет. Главной роли она не играла.

После смерти матери я временами жила вместе с Руфусом, но он был не очень заботливым отцом, большую часть времени проводил в мастерской, а на меня поглядывал с опаской: вдруг я пошла в мать и тоже окажусь безумной. Странно, но сама я никогда не боялась сойти с ума. Чувствовала себя нормальнейшей из нормальных: не увлекалась живописью, не курила опиум, не пила спиртного. У меня была своя жизнь, я сдала экзамены, стала заниматься кино. Отец умер спустя всего два месяца после того, как ему поставили диагноз, и я почувствовала облегчение: в моей жизни кончились все сложности, я осталась одна, да еще где-то там, далеко, Фелисити. Руфус любил мою мать, и теперь он наконец с нею. Поразительно, но за злобой, страстью к разрушению и самоистреблению таилась чувствительная, нежная, любящая душа. В этом смысле я совсем не похожу на нее. Деятельная, практичная по характеру, я терпеть не могу сантиментов. Жизнь меня научила. Вот теперь, понимая, что Фелисити ко мне не прилетит, я пускаюсь в путь навстречу всевозможным сложностям, чтобы провести с ней несколько дней. Я становлюсь храброй.

Начальная трудность. Снова “И-цзин”. Шестерка (то есть два орла и решка) на втором месте означает:

Но Фелисити не может ждать десять лет. Обычные правила, относящиеся к нам всем, гласят, что, согласно “И-цзин”, если вы влюблены, то надо еще посмотреть, как дело обернется. Однако эти правила не подходят ни для преклонных лет, ни для ранней юности. Зато, по крайней мере, “И-цзин” явно выражает вполне положительное мнение о мистере Джонсоне. Он не разбойник.

Трудности нагромождаются! Я совсем не рассчитывала, что за мной увяжутся кузены. Мне нравится летать одной. Нравится, как жизнь замирает в тот миг, когда особенно ею дорожишь. Если бы Эйнджел чаще летала выше туч, может быть, она бы себя не убила — тогда страх смерти был бы ей привычнее.

Случилось так, что Фелисити в тот же день с утра тоже бросила монеты, чтобы погадать на себя по “Книге перемен”. Ей тоже выпала гексаграмма “Начальная трудность”. Простое совпадение, не более того. Гадай по “Книге перемен” хоть пять-шесть раз на день, вероятность попадания в определенную гексаграмму из всех, имеющихся в наличии, ограничена шестьюдесятью четырьмя возможными комбинациями, если бросать по три монеты шесть раз; к звездам это отношения не имеет. Фелисити обрадовалась, узнав, что Уильям Джонсон — не разбойник; она тоже истолковала предсказание буквально. В “И-цзин” эта тема раскрывается так:

“Когда при столкновении с трудностью возникают помехи из постороннего источника, проявите осторожность и не берите на себя обязательств, связанных с оказанной вам помощью, иначе ваша свобода в принятии решений оказывается ограниченной. Если выждать какое-то время, обстоятельства снова сложатся благоприятно. И вы достигнете того, к чему стремились”.

С тех пор как Фелисити когда-то гадала, сделает ли ей Эксон предложение, она не открывала “Книгу перемен”, пока не решила продать “Пассмур” и вырваться в открытый мир. Тихое вдовье существование не требует серьезных решений. После похорон и всех обычных хлопот понимаешь, что теперь тебе осталось только смириться и доживать жизнь в одиночестве. И это неплохо. Приходится привыкнуть к тому, что ты предоставлена самой себе и должна достойно пройти свой путь. Чего еще ждать старушке-вдове?

Времена года чередою сменяют друг друга; иногда приезжает погостить София, но так редко.

Джой, соседка, слышит все хуже и хуже, да еще вздумала обходиться без слухового аппарата. Франсина, ее сестра, умерла, и Джой, обуреваемая то ли горем, то ли облегчением, ужасно расшумелась.

У нее чуть не отняли водительские права: завела привычку, толкнув кого-нибудь при парковке, тут же уезжать, не задерживаясь, даже не оставляя номера своего телефона, — просто из спортивного интереса.

А во влажной глубине сада, на кусте сирени, поселилась стайка голубых синичек с желтыми горлышками и грудками.

Ну, что еще рассказать? Вот шнурки на туфлях завязывать стало труднее, а вылезать из ванны — и подавно, не то что раньше. Но, в общем, такое покойное существование радовало Фелисити. Жизнь цапнет за шиворот, помотает хорошенько туда-сюда и, не спросясь, куда-нибудь забросит, как торнадо. А тебе хоть бы что, даже лучше, чем было, просто непривычно, да и синяков, конечно, хватает.

Но раны, которые тебе всю жизнь наносили, заживают, и вот ты осталась сама себе хозяйка, но и Уильям с тобой. А как же свобода? Достанет ли у тебя такта, чтобы выйти замуж, жить с ним вместе, понять и принять этого чужого человека как своего? Мой супруг, мой спутник. Объяснить и оправдать такой поступок, заставить других принять и уважать твой выбор. Вон как отнеслась к этому сестра Доун, и Джой с Джеком тоже. Спать с ним в одной постели, стараться не храпеть; достичь такого состояния, когда не отделяешь себя от него, и соответственно себя вести: вроде бы выговариваешь ему, а на самом деле порицаешь себя — поток сознания под видом беседы. Каково в свои-то восемьдесят три снова к этому привыкать? Ради чего? Ради секса, которым она теперь дорожила скорее как символом уважения, а не источником ошеломляющего физического наслаждения? Пока то да се, она и не заметила, а он уже перестал быть всепоглощающей потребностью. В этом отношении Фелисити двигалась в ногу со временем. В наши дни те, кто так уж нуждаются в сексе, ходят к врачам лечиться от этой зависимости. Снова маятник качнулся, и качнулся слишком далеко: сексуальное наслаждение, за право на которое боролись раньше женщины, считая его символом свободы, победой над буржуазным угнетением, теперь не так уж высоко и ценится. Женщины не очень стремятся получать сексуальное удовлетворение, какое получают мужчины, скорее, наоборот, мужчины стараются уподобляться женщинам: вместо грубой силы и откровенного вожделения — чувствительность и нежное внимание. Тем более с возрастом у мужчин выбор становится меньше. Уильям не сразу завоевал ее доверие, на первых порах он нервничал. И только постепенно к нему вернулась уверенность в себе. Однако он тоже заразился духом времени; не ждал удовольствия для себя, но старался доставить удовольствие ей.