Нас уводит от истины вера в то, что разрушительную мощь современного мира можно «обуздать», просто кинув больше ресурсов — материальных, образовательных, научных — на борьбу с загрязнением, на сохранение живой природы, на открытие новых источников энергии и на достижение более эффективных соглашений о мирном сосуществовании. Материальное богатство, образование, наука, и многое другое, безусловно, необходимо любой цивилизации, но сегодня требуется сначала пересмотреть цели, достижению которых призваны служить эти средства. А это прежде всего предполагает создание образа жизни, который ставит материальное на его должное, законное место — второе, а не первое.

Значимость жизни, человека, общества несоизмеримо выше значимости производства. Производство — лишь небольшое второстепенное занятие человека и общества. Производство будет разрушительным до тех пор, пока мы не поставим его на его должное место. Бесполезно бороться с терроризмом, если производство приспособлений для умерщвления человека продолжает считаться нормальным использованием творческих сил человека. Борьба с загрязнением окружающей среды не увенчается успехом, пока структура производства и потребления настолько масштабна, сложна и разрушительна, что не укладывается в законы вселенной, которые точно так же применимы к человеку, как и к остальному творению. Невозможно снизить темпы исчерпания ресурсов или установить гармоничные отношения между теми, кто обладает богатством и властью, и теми, кто их не имеет, пока мы не поймем, что достаток — это добро, а излишек — зло.

Постепенно даже некоторые официальные лица начинают осознавать эти глубинные проблемы и робко о них говорить. Это обнадеживает. В докладе, подготовленном для министра охраны окружающей среды Великобритании, говорится, что промышленно развитые страны должны «пересмотреть свою систему ценностей и политические приоритеты»[90], иначе будет поздно. Все дело в «моральном выборе, и расчеты здесь бесполезны… Фундаментальное неприятие общепринятой системы ценностей молодежью во всем мире говорит о повсеместной неудовлетворенности жизнью в нашем индустриальном обществе»[91]. Необходимо обуздать загрязнение окружающей среды и предпринять меры для стабилизации численности населения и объемов потребления ресурсов. «Если этого не сделать, то рано или поздно, — причем скорее всего рано, чем поздно, — падение цивилизации перестанет быть сюжетом научной фантастики, но станет реалиями жизни наших детей и внуков» [92].

Но как это сделать? Каков «моральный выбор»? Сводится ли это к тому, чтобы решить, «сколько мы готовы платить за чистую окружающую среду», как то предлагается в докладе? Человечество обладает определенной свободой выбора, не ограниченной ни тенденциями экономического роста, ни «требованиями производства», ни любыми другими краткосрочными соображениями. Но она ограничена истиной. Только в служении истине совершенная свобода, но даже те, кто призывает нас «освободиться от стереотипов существующей системы»[93], не могут указать путь к истине.

Человеку двадцатого века нет нужды открывать истину, которую никто никогда не открывал. В христианской традиции, как и во всех величайших духовных традициях человечества, истина была изложена в религиозных терминах — на языке, который стал совершенно непонятным для большинства современных людей. Но язык можно и подправить, и есть современные писатели, которые это сделали, при этом оставив истину нетронутой. Из всей христианской традиции, наверное, нет учения более подходящего для условий современного кризиса, чем удивительно тонкое и реалистичное учение о Четырех главных добродетелях — благоразумии, справедливости, храбрости, и умеренности во всем.

Значение благоразумия, «матери» всех остальных добродетелей — prudential dicitur genitrix virtutum — нельзя передать общеупотребительным словом «благоразумие» или «осмотрительность». Оно означает противоположность мелочному, подлому, расчетливому отношению к жизни, отказывающемуся замечать ценность всего, что не обещает сиюминутной выгоды.

Главенство благоразумия означает, что делание добра предполагает знание реальности. Только тот может творить добро, кто знает, что к чему в этом мире. Главенство благоразумия означает, что так называемых «добрых намерений» или «хотений, как лучше», недостаточно. Добрые дела должны быть уместны в конкретных обстоятельствах, в которых действует человек, и он должен ясно видеть реальность и значение своих поступков[94].

Ясного видения реальности, однако, не достигнуть, а благоразумным не стать без «тихого созерцания» реальности, при котором эгоистические интересы человека хотя бы на время затухают.

Только на основе всеобъемлющего благоразумия можно достичь справедливости, храбрости и умеренности во всем, то есть научимся знать меру. «Благоразумие позволяет преобразовать знание истины в решения, относящиеся к реальности»[95]. Поэтому что может сегодня быть важнее изучения и воспитания благоразумия, которое почти неизбежно приведет к истинному пониманию трех других главных добродетелей, без которых невозможно выживание цивилизации?[96]

Вряд ли найдется лучший путеводитель по несравненному христианскому учению о Четырех главных добродетелях, чем книги Джозефа Пайпера. Как было справедливо замечено, он не только мастерски излагает материал в форме, доступной широкой публике, но и показывает непосредственное отношение материала к проблемам и потребностям читателя}

Справедливость соотносится с правдой, храбрость — с добротой, умеренность — с красотой, а благоразумие как бы объединяет их всех. Считать, будто добро, правда, и красота слишком расплывчатые и субъективные понятия, чтобы их можно было принять в качестве высших целей общественной и личной жизни, или видеть в них побочный продукт успеха, богатства и власти — это сумасшествие. Люди повсеместно спрашивают: «Что же мне делать?» Ответ прост, но приводит в замешательство: навести порядок внутри себя. Помощи на этом пути не найти в науке и технике, ценность которых всецело зависит от целей, которым они служат, но ее можно найти в духовных традициях человечества.

В августе 1968 года[97] я приехал в Ленинград. На одной из экскурсий попытался разобраться в карте города, но никак не мог понять, где я. Передо мной стояло несколько огромных церквей, но на карте их не было и следа. Наконец на помощь мне пришел переводчик: «У нас церкви не наносят на карты». «Да ладно, — возразил я. — Смотрите, вот обозначен собор». «Это не действующий храм, а музей, — объяснил он. — А вот действующих церквей Вы на карте не найдете».

Что ж, подобные случаи происходили со мной и раньше. Сколько раз мне давали карты, на которых не было и намека на то, что я видел прямо перед носом! В школе и университете меня пичкали путеводителями по наукам и по жизни, в которых ни слова не говорилось о вещах, казавшихся мне необыкновенно важными для выбора правильного жизненного пути. Помню, много лет я был в полном замешательстве, и никто не приходил мне на помощь. Но однажды я перестал сомневаться в правильности своего восприятия мира и заподозрил неладное в самих путеводителях.