Вспомнив сейчас эти свои слова, я испытала стыд перед мужем.

— Послушай!.. — обратилась я к нему. — Я тоже получила жизнь от Бога… И мне в этом мире дарована роль вместе с тобой исполнять Небесную миссию, ведь это так, правда?

— Конечно. И исполнять ее с радостью и уверенностью в себе. Мы как посланцы Небесного Бога едем в цивилизованную страну, во Францию, поэтому не волнуйся. Бог постоянно тебя защищает… Моряки встревожены, говорят, море бурное… Но Бог оберегает нас, поэтому нет причин для волнения.

— Послушай, может быть, сойдем на берег и посмотрим Шанхай?

— Посмотрим на обратном пути. Это будет и полезнее и интереснее. А пока что постараемся как можно меньше уставать. — С этими словами муж, как обычно, велел мне приняться за учебу.

Мы вошли в Индийский океан, но страшных больших волн там не было, мы с радостью говорили друг другу, что это тоже по милости Божьей, и оставались спокойны. Однако неожиданно пришлось все же поволноваться.

В каютах первого класса кроме нас проживали: в одной — четыре японских джентльмена, а в двух других — двое и трое европейцев. Они тоже питались в столовой, там мы их и увидели. В столовой с самого начала за нашим столом всегда сидел молодой эконом[16], вскоре мы подружились, но на второй день нашего путешествия по Индийскому океану он вдруг тихонько предупредил меня:

— Госпожа! Пожалуйста, по возможности не гуляйте по палубе. Среди пассажиров первого класса вы единственная женщина… Эти японские джентльмены скорее не люди, а самцы, поэтому будьте осторожны. До следующей стоянки… Извините, что говорю вам это, впрочем, то, что японские мужчины способны испытывать столь сильное влечение, достойно восхищения, не так ли? — со смехом сказал эконом.

Мы с мужем переглянулись, поскольку и сами не раз с некоторой опаской обсуждали, как меняются лица этих японцев при виде меня.

Как подумаешь — человек, пожалуй, жалкое создание…

Однако и в таких обстоятельствах мы, не ленясь ни дня, продолжали наши занятия и возносили благодарственные молитвы Небу. Может быть, поэтому и Индийский океан был спокоен, и ни разу не вздымались на его поверхности страшные волны.

Итак, я держалась возле мужа, не отходя от него, и, спрятавшись в нашей двухместной каюте или же в гостиной, уединившись и избегая взглядов японских мужчин, у которых менялось при виде меня выражение лица, каждый день продолжала занятия…

В то время я иногда думала: «Что же, мой муж совсем не такой, как те японские мужчины».

Глядя на Индийский океан сквозь стекло гостиной кают-компании, муж как бы между прочим что-то говорил, это было так красиво, словно стихи в прозе, я изо всех сил старалась запомнить их, чтобы когда-нибудь записать, но так и не смогла этого сделать.

Какое, однако, я жалкое создание по сравнению с мужем!

— Что ж, работа закончена, — сказал муж. — Давай-ка закроем глаза и послушаем песню Индийского океана.

Закрыв глаза, мы крепко взялись за руки, и тут зазвучала прекрасная симфония Земли и Неба, и мы оба заслушались.

Пройдя Индийский океан, мы сутки стояли в первом порту, здесь на пароход сели пассажиры первого класса, отправляющиеся в Европу, и пароход внезапно стал многолюдным.

Четверо японских джентльменов сошли на берег и вернулись только перед самым отходом, как раз был ужин, и они, как всегда, сели на свои места рядом с нашим столом.

Возможно, под влиянием выпитого они громко, беззастенчиво разговаривали по-японски, и муж, казалось, был смущен тем, что они шокируют многочисленных вновь прибывших пассажиров.

Мне трудно писать об этом, но в качестве примера приведу слова самого молодого на вид из тех четырех.

— Я в первый раз лег в постель с европейской женщиной, — беззастенчиво говорил он. — Удовлетворившись, я нечаянно заснул на ней. Когда очнулся, женщина лежала рядом. Я поспешно хотел снова лечь сверху, но женщина встала. «Если заплатишь, будет тебе еще раз», — сказала она и вышла из комнаты. Не знаю, поняла ли она мой английский, но вскоре, вернувшись, сделала мне знак слезть с кровати. Я слез, а она легла и всячески противилась тому, чтобы я тоже лег. Мы начали бороться на кровати и под кроватью… Никто не победил. Тем временем наступил полдень…

Тут другой японский мужчина, как бы утешая его, произнес:

— Скоро будем в Европе. Там в любой стране можно хоть каждый вечер покупать приглянувшуюся тебе женщину. Не вешай носа!

Подобные речи, произносимые громко, все время доносились до нас, но ни мой муж, ни корабельный эконом не стали одергивать японцев.

Теперь-то, оглядываясь назад, понимаешь: те мужчины старались вроде бы уподобиться европейцам, но на самом деле скорее показали себя трусливыми варварами.

Но мы с мужем каждый день занимались, и я твердо верила, что мы не дикари, а вполне цивилизованные люди.

И со всей силой ощутила это, когда наш «Хитати-мару» в один прекрасный вечер через Суэцкий канал вышел в Средиземное море.

Я смотрела с палубы на небо и море, и слезы навернулись мне на глаза.

Стоявший рядом муж удивленно взглянул на меня.

— Это слезы радости. Я подумала о тебе…

— И я тоже, — ответил он, с улыбкой взяв меня за руку. Впервые я склонила голову на грудь мужа, мы обнялись, и я сдержала свои слезы.

Вокруг слышалась ласковая музыка: Средиземное море благословляло нас, и мы слушали его с потрясенным сердцем, с благодарностью. Не ощущая течения времени.

На сорок пятый день наш корабль прибыл во французский порт Марсель.

— Итак, мы в цивилизованной стране, к которой так стремились. То ли наступил рассвет, то ли из ада мы вошли в рай, но отныне мы каждый день сможем жить счастливо. Вздохнем полной грудью и будем радоваться нашей свободе, — так сказал мой муж, тихонько похлопывая меня по плечу, а я только дрожала от радости. — Ну вот. Отныне мы в цивилизованном мире. Тебе надо лелеять в своем сердце всего три слова: «либертэ», «эгалитэ», «фратернитэ». И тогда все будет хорошо, — рассмеялся муж.

— «Либертэ», «эгалитэ», «фратернитэ». Свобода, равенство, братство. Так?

Муж так и светился от радости, как будто и в самом деле достиг Рая.

Я, повторяя вслед за мужем эти три слова, шагала рядом, но он уже не улыбался.

С этого момента муж разговаривал только по-французски, как будто язык этой страны стал для него единственно возможным.

Сойдя с парохода, мы направились к гостинице. Я молча следовала за мужем, и наконец мы благополучно подошли к дому в шестнадцатом квартале Парижа.

Это было 23 июля 1925 года.

Ну вот, мы добрались до Парижа, теперь пусть продолжает муж.

Коль скоро жена писать не может, мне ничего не остается, как писать самому, впрочем, вовсе не потому, что мы прибыли в Париж. Во-первых, я не ощущал, что это Париж. У меня было такое чувство, будто я вернулся на родину.

Мадам Луиза жила в редком для Парижа двухэтажном отдельном доме. Ее сын с женой, которые прежде проживали с нею, теперь вели самостоятельную жизнь, и поэтому она сдавала нам две меблированные комнаты на первом этаже.

Перед нашим домом был небольшой садик, как сказал кто-то, это было поистине прекрасное, дарованное самим Небом жилище.

В более просторной из двух проходных комнат кроме большой кровати стояло пианино, и до восьми вечера можно было играть на нем. Жена обрадовалась, и, естественно, мы решили, что это будет ее комната.

По соседству была комната немного поменьше. Там стояла небольшая односпальная кровать и письменный стол. Комнаты разделяло пространство в три-четыре метра, и в случае необходимости их можно было легко сделать изолированными.

Эта небольшая комната, конечно, стала моей. Этакий женский рай, про себя иронизировал я.

Я собирался изучать позитивистские методы в Сорбоннском университете; до начала учебного года оставался еще месяц, поэтому спешить было некуда.