Но Андре Лаффон, глава издательства, в котором работал Пьерал, собираясь произвести революцию в издательском деле и планируя серию переводных романов «Павийон», решил платить переводчикам за перевод, а авторам — авторский гонорар с проданных экземпляров. Благодаря этому молодые французские писатели, владеющие иностранным языком, стали охотно переводить понравившиеся им произведения иностранных авторов, которые, в свою очередь, охотно предоставляли авторские права.
По словам Пьерала, гонорар за перевод зависит от степени сложности языка, и, приведя примеры уже выплаченных сумм, он нас уверил, что из-за сложности японского языка Аримасе Мори заплатят по высшей ставке. Более того, поскольку Пьерал непременно хотел издать роман осенью следующего года, перевод надо было завершить за четыре-пять месяцев, при этом он обещал, что половину гонорара переводчику выплатят при заключения договора, а оставшуюся половину — по завершении перевода. В конце он сказал, что для заключения договора необходим поручитель. Мори ответил, что две недели назад в Париж прибыл его старинный приятель, секретарь Министерства иностранных дел со своими подчиненными для подготовки мирного договора, и можно попросить его стать поручителем.
— Ну что ж, — сказал Пьерал, — после мы вместе с поручителем втроем подпишем договор, а пока что будем считать делом решенным: «Умереть в Париже» выйдет в моей серии.
Он пожал нам руки, и мы расстались.
Через несколько дней, утром, мне позвонил Б., корреспондент газеты «Фигаро», и пригласил прийти в редакцию в два часа дня. В указанное время я пришел в эту прославленную газету, и меня сразу провели в комнату, где меня ждал Б. Он сказал, что уже навел обо мне справки, но хотел бы, чтобы я поправил, если что-то не так, после чего засыпал меня вопросами. По-видимому, его сведения исходили от двух моих французских друзей. Затем он поинтересовался, каков был замысел моего романа «Умереть в Париже».
И я сказал ему:
— Во время войны, когда на фронт отправляли со школьной скамьи, власти призывали людей жертвовать жизнью ради отчизны, я же хотел недвусмысленно показать, что жизнь столь драгоценна, столь желанна, что молодежи в особенности не стоит торопиться принять доблестную смерть на поле боя, ибо именно молодым людям назначено судьбой потрудиться ради послевоенного мира. В юности, учась в Париже, я подхватил туберкулез и, борясь с болезнью в высокогорной клинике в Отвиле, осознал всю важность человеческой жизни.
Под конец он спросил, какой смысл издавать эту книгу в современной Франции, и я ответил, что хочу донести до каждого читателя, что, несмотря на различия в цвете кожи и языке, все люди одинаковы. Сразу после интервью корреспондент отвез меня на автомобиле в свою альма-матер — Сорбонну и несколько раз сфотографировал в садике университета.
Через четыре дня в отделе «Культура» газеты «Фигаро» на полстраницы была напечатана хвалебная статья обо мне с моей фотографией. Я был на седьмом небе от счастья — ведь обо мне написали в знаменитой перворазрядной газете. Вдобавок в то утро хозяйка пансиона, русская вдова, принеся мне завтрак, сказала:
— Я не знала, что мусье такой великий человек! — и положила более обычного ветчины и фруктов.
Вскоре я через газету получил письма от своих старых друзей, прочитавших статью, и с радостью встретился со многими из них. Это давало мне надежду, что со мной свяжутся и гений Жак, и Жан, и Морис — три моих друга по высокогорной лечебнице, с которыми при разлуке мы поклялись встретиться через четверть века. Я хотел во что бы то ни стало увидеть их, ставших для меня как братья, и порадоваться, что исполнилось мое жизненное предназначение!
Секретарь А. из Министерства иностранных дел любезно нанес мне визит. Будь это до войны, японское посольство, пригласив работников «Фигаро» и людей из издательства, закатило бы пышный прием, но сейчас такое было невозможно. Он был бы рад пригласить хотя бы Мори, меня и Пьерала на ужин, но деньги можно было достать, только играя в рулетку, а ему в игре не слишком везло, так что это тоже отпадало. Через год, когда выйдет книга, уже будет заключен мирный договор, в Париже начнет работу японское посольство, вот тогда-то, обещал он, и организуем пышный прием.
— И все же удивительно, что в «Фигаро» напечатали такую дружелюбную статью, у вас наверняка есть там какие-то связи?
— Абсолютно никаких. Сам Пьерал удивился.
— Вам повезло. За год до издания книги уже такая реклама!.. Несомненно, вас ждет успех.
Я подумал, что все это благодаря силе Великой Природы, но промолчал и тотчас с дрожью в груди вспомнил одобрительный отзыв Тосона, единственного, кто поддержал меня, когда мой роман печатался в журнале.
Вопреки моим ожиданиям, от троих моих духовных братьев не было никаких известий, но зато через «Фигаро» пришло два письма от Луи Жуве. Однако про себя я решил, что не могу встречаться в статусе военнопленного и в облике нищего с интеллектуалами, с которыми был дружен в Париже в прежние, лучшие времена, когда вел, что называется, светскую жизнь. Луи Жуве был одним из них. На первое письмо я не ответил. Во втором письме он, решив, что я уехал в путешествие по стране, сообщал номера телефонов, домашнего и администрации театра, и просил по возвращении позвонить, поскольку со мной хотел также встретиться писатель Кессель, с которым мы тоже были дружны.
На это я ответил, что, будучи военнопленным, несвободен в своих действиях и должен вскоре вернуться на родину, но поскольку в будущем году, когда выйдет «Умереть в Париже», я смогу приехать в Париж свободным человеком, лучше отложить нашу встречу до этого времени. В действительности я уже остро чувствовал, что мне пора обратно в Японию.
Покидая Японию, я был одет по-летнему, но настало время демисезонной одежды, а у меня не было денег даже на самое дешевое готовое платье. К тому же на обратном пути необходимо по делам заехать на несколько дней в Рим, на это тоже нужны деньги, а их не хватает. Что же до приступов астмы, то вряд ли они сейчас грозят мне в Японии.
На следующий день я, как обычно, ужинал в маленьком ресторанчике. И тут старый официант поставил мне на стол бутылку дорогого красного вина и, сказав: «Месье, примите мои поздравления», вытащил пробку.
— В вечерних газетах пишут, — сказал он, — что наконец-то заключен мирный договор между США и Японией, месье теперь больше не американский военнопленный, и текст договора не допускает того, чтобы великая Япония, в одиночку воевавшая против всего мира, стала вассалом Америки.
Я не читал вечерних газет, но от его слов сердце у меня заколотилось, ужиная, я только и думал о том, что и в самом деле пора возвращаться домой, и с признательностью смаковал красное вино, как если бы это был прощальный подарок Парижа. Перед тем как выйти из ресторана, я нашел старого официанта, пожал ему руку, поблагодарил и сказал:
— В следующий раз буду к вашим услугам как гражданин независимой Японии.
И в самом деле, пора домой.
Назавтра я начал готовиться к отъезду. Впрочем, никаких особенных сборов, просто хотелось попрощаться с живущими в Париже друзьями. Впрочем, большинство еще не вернулось из летних отпусков, поэтому предстояло повидаться всего-то с Пьералом, Мори и секретарем Министерства иностранных дел. Мори я сказал, что заглянул на минутку, проходя мимо. Он уже усердно работал над французским переводом «Умереть в Париже». Пьерал, желая приободрить Мори, сказал, что будет достаточно, если он переделает вертикальные строки в горизонтальные, а уж французский текст он сам поправит, лишь бы перевод был как можно быстрее закончен.
Секретарь А. радовался, что три дня назад прибыла из Японии его жена, и был, видимо, сильно занят, но все же с женой меня познакомил. Она оказалась поклонницей моего творчества.
— Вот, приехала жена, — сказал он, — но поскольку ситуация с японской валютой хуже некуда, придется нам вдвоем вести нищенскую жизнь, одна надежда — вскоре восстановятся дипломатические отношения между Францией и Японией, откроется посольство и будет полегче. Жизнь немного наладится, тогда уж, будьте любезны, приходите на японскую стряпню моей жены!
