— Наверняка одни старики. Их нельзя назвать истинными гражданами Советской России. Они жили еще в дореволюционной России и ходят в церковь по старой привычке. И это несмотря на то, что их освободили от Бога. Несчастные старики, они так и не сумели избавиться от привычки ходить в церковь! Наш народ закрывает глаза на тех, кто еще при жизни сходит в могилу.

Позже, когда наше посещение показательного колхоза случайно пришлось на воскресенье, я увидел, как старики ковыляют в старую, полуразвалившуюся церковь, и про себя с ним согласился…

Переводчик М., как подобает истинно советскому гражданину, отвергал не только религию, но и вообще все традиционные народные обычаи и в соответствии с коммунистической идеологией своей страны был убежден, что жить надо сегодняшним днем. И не он один. Многие интеллектуалы, с которыми я общался в России, исповедовали те же убеждения.

Стараясь исходить из логики своих собеседников, я довольно быстро находил понимание и разрешал все вопросы. Особенно это касалось М. Мне было нетрудно поверить в идеологическую безупречность человека молодого, занимающего завидную должность ассистента по французской и японской литературе в государственном университете. Однако в какой-то момент все же закрались сомнения.

Это было утром, на одиннадцатый день нашей поездки втроем по регионам. С первого дня поездки М. каждое утро писал два письма и отправлял их по почте. Когда в то утро он, как обычно, писал письмо, Оока упрекнул его:

— Небось каждое утро пишешь на нас донос? Может, хватит?

М., сделав удивленное лицо, сказал:

— Какие доносы? Одно письмо я пишу в Москву своей невесте, другое — отцу.

— Каждый день одним и тем же людям?

— Разумеется.

Можно поверить, что человек каждый день пишет своей невесте, но ежедневно писать отцу — как-то странно.

Оока так и сказал. М. объяснил это сыновней почтительностью.

— Сыновняя почтительность? Да этих слов и в Японии в последнее время не услышишь. Неужто сыновняя почтительность — одна из заповедей коммунизма?

— Нет. В нашей стране существует старинное поверье: тот, кто почитает родителей, долго живет. До того как встретить свою невесту, я не задумывался о долголетии и не слишком почитал родителей. Но после того как встретил ее и мы с ней помолвились, я впервые задумался о долгом счастливом будущем и стал мечтать о долгой жизни. Мы часто с ней обсуждали, как достичь долголетия, и тут меня осенило. А именно — обычай, который издревле практиковался у нас на Руси: если будешь почитать родителей, проживешь долго и счастливо. Когда я отправлялся с вами в путь, отец беспокоился: писатели, мол, вообще народ капризный, а двоим потрафить — задача почти непосильная. Поэтому каждое утро я подробно пишу ему о том, что узнал от вас нового о Японии, чтоб он понапрасну не волновался. И я премного вам признателен, что благодаря вам могу исполнить свой сыновний долг.

— У меня сын одного с тобой возраста, я знаю многих его друзей, и всем им плевать на своих родителей. Выходит, все они умрут молодыми? — захохотал Оока.

Слушая их разговор, я напряженно думал. Удивительно, что в сознание этого воспитанного на коммунистических идеалах юноши проникла частица народной, иррациональной мудрости! Впрочем, любому поборнику какого бы то ни было «изма» нелегко удовлетворять всем его требованиям.

Не в тот ли период я так остро всем своим существом проникся происходящим в социалистической России? Припомнились тогдашние мои впечатления.

Я не мог поменять иены на рубли. «Вы приехали по приглашению, поэтому деньги вам не понадобятся. Вы ничем не ограничены, просите все, что угодно, днем и ночью» — так нам было заявлено.

На второй день, посоветовавшись с Оокой, я обратился с просьбой. Подавать нам французский завтрак, а кроме того — две порции фруктов. На завтрак и на ужин — черную икру. На ужин — вино. Для Ооки — сигареты высшего сорта, две пачки в день. А если нам что-либо понадобится во время экскурсий, чтобы мы могли обратиться к М.

Со следующего утра все, что мы просили, неизменно доставлялось во время завтрака в гостинице. И позже любое наше требование немедленно удовлетворяли. «Настоящий коммунизм!» — поначалу восхищались мы, но вскоре поняли, как неудобно обходиться без денег и не иметь возможности делать покупки.

Например, если я хотел послать своей семье в Токио открытку, надо было накануне определить, кому я собираюсь ее послать, и, сделав заказ, ждать целый день. Все это было так нелепо, что и я и Оока по прибытии в Москву послали домой только по одной открытке. Когда мы выходили в город, я внимательно смотрел по сторонам, но не мог обнаружить ни одного магазина и не видел людей, совершающих покупки. По словам М., для жизни вполне хватает предметов первой необходимости, достающихся по распределению, поэтому граждане избавлены от необходимости делать покупки, но я остро почувствовал, насколько неудобной, насколько несчастливой была реальная повседневная жизнь горожан.

Вот конкретный пример. Когда окончился трехнедельный срок нашего визита, М. сказал, что на этом его обязанность заканчивается. На прощание я хотел подарить ему что-нибудь в знак благодарности и спросил, нет ли у него каких-то пожеланий. Он ответил, что у каждого из нас при себе несколько шариковых ручек, так вот не можем ли мы подарить ему по одной?

Мы с Оокой невольно переглянулись. Отец М. также преподавал в государственном институте, вся семья, должно быть, принадлежала к интеллектуальной элите Советской России, но мы и вообразить не могли, что М. столь стеснен в быту.

Разумеется, мы с Оокой отдали М. все шариковые ручки, которые у нас были. Он, обрадовавшись, горячо нас благодарил, пожелал мне в будущем больше следить за своим здоровьем, а Ооке — творческих успехов и вместо двух пачек выкуривать в день четыре сигареты.

— Да ты мне в сыновья годишься! Вот еще, буду я выслушивать поучения от такого сосунка! — засмеялся Оока, замотав головой.

В тот же день после обеда к нам в гостиницу пришел секретарь Союза писателей в сопровождение переводчика А., доцента Московского университета. Он сообщил нам, что вылет самолета завтра в первой половине дня, нас доставят в Хабаровск, а оттуда на советском корабле мы вернемся в Японию. Он пришел выполнить связанные с этим формальности.

Его заявление было как гром среди ясного неба. Когда мы прибыли в Москву, нам обещали, что на обратном пути нас доставят из Москвы в Париж на «Эр Франс» и Союз писателей возьмет на себя не только оформление всех документов, но и сообщит расписание рейса тем, кто ждет нас в Париже, поэтому мы были спокойны. И вот теперь, когда наступило время лететь в Париж, нам заявляют: «Возвращайтесь в Токио через Сибирь»! К тому же объясняют это тем, что российское государство испытывает нехватку валюты и не может оплатить наш полет из Москвы в Париж.

Я, как глава делегации, продолжал настаивать. У нас обоих неотложные дела в Париже, поэтому, если советское правительство не в состоянии оплатить наш перелет, мы отправимся туда пешком.

На это секретарь сказал:

— Вы знаете расстояние до Парижа? Когда-то давно Наполеон со своей армией, наступая на Москву, был вынужден проделать этот путь пешком, но даже ему это оказалось не по плечу, и он потерпел поражение. Так что не говорите ерунды и соглашайтесь на наше предложение.

Я спросил мнение Ооки. Он также заявил, что отправится в Париж хоть на своих двоих.

Секретарь посоветовал нам предстоящей ночью спокойно все обдумать и вместе с А. удалился.

Надо сказать, нам пришлось немало поволноваться.

Утром на завтрак со стола исчезла черная икра, а вместо нескольких сортов фруктов, которые нам обычно подавали, принесли немного консервированных цитрусовых. Уже одно это говорило о том, что пора уезжать. Мы поняли, что так или иначе нам до полудня придется убраться из этой знаменитой гостиницы.

Однако в десять часов неожиданно появился переводчик М., которому сказали, что мы еще не все осмотрели в Москве, и велели провести с нами экскурсию.