Когда дом был построен, мы поселились в нем якобы для того, чтобы присматривать за пустующей резиденцией: в феврале жена, взяв старшую дочь, переехала из родительского дома в Нагое, а вслед за ней переехал и я. Хоть дом и считался резиденцией тестя, мне отвели на втором этаже великолепный кабинет для ученых занятий и жилую комнату, полностью обставленные. Комната жены располагалась на нижнем этаже, поэтому я всегда мог проходить природное лечение на втором этаже, не опасаясь быть потревоженным.

Резиденция тестя была достаточно обширна, чтобы вместить и гостиную для приема важных персон, и комнаты тестя, и комнаты для приема посетителей и кабинет для занятий. Для обслуживания дома тесть прислал трех служанок, но сам он приезжал в Токио раз, самое большее два раза в месяц и останавливался на пару дней.

И вот в апреле, когда начались лекции в университете, было объявлено, что мой «Буржуа» занял первое место на конкурсе журнала «Кайдзо». Я был ошеломлен. Премия, которую я получил, превышала жалованье в университете за пять лет. Больше того, к моей радости и изумлению, в критическом отделе одной крупной газеты Масамунэ Хакутё расхвалил мою повесть, которая, по его мнению, не уступает «Жалости» Мори Огая[34].

Наверно, из-за успеха моей первой книги у меня сразу же попросили рассказ, и я без труда его написал. Однако регулярно проводя природное лечение, я ни с кем не встречался, не отвечал на письма и ничего не знал о таком феодальном пережитке, как японский литературный истеблишмент. Когда я начал печатать в вечерних выпусках газеты «Асахи» роман с продолжением в пятидесяти частях «В погоне за будущим», глава администрации университета запретил студентам читать мой роман, мол, неприлично профессору уподобляться «писаке». Вот почему я ушел из университета и стал «писакой».

Мой выбор опечалил всех моих близких. Родственники жены порвали со мной все контакты. (И это продолжается до сих пор.) Тесть сказал, что, если я уже выздоровел, он даст мне превосходную работу, лишь бы я перестать изображать из себя сочинителя, если же мне все-таки приспичит, он готов покупать мои рукописи, только бы я их не печатал. Несмотря на это я продолжал публиковать свои произведения, и, появляясь в токийском доме, тесть ходил с кислой физиономией. В это же время в литературном отделе газеты «Асахи» Ясунари Кавабата обрушился на меня, написав, что мои произведения «любительские поделки, находящиеся вне серьезной литературы, поэтому серьезно о них судить невозможно».

Но для меня, проходящего природное лечение, событий внешнего мира, как для мертвого, не существовало.

Как-то в воскресенье вечером снизу послышался радостный крик жены:

— Пришел капитан Хякутакэ! Скорее спускайся!

Как раз в это время окончилось время обязательного покоя, поэтому я поспешил вниз. Непривычно одетый в хаори[35] и хакама, это был он, мой брат! Стоя внизу, он смотрел, как я спускаюсь по лестнице.

Я был переполнен чувствами, застыл и не мог вымолвить ни слова. Он тоже молчал.

Не выдержав, заговорила жена:

— Я тоже, увидев японский наряд, не узнала нашего капитана!

— Уже не капитан — вице-адмирал, — рассмеялся он. — Более того, главнокомандующий военно-морской базы Ёкосука.

Он взял меня за руку.

— Значит, это ты. Я долго тебя искал. Уже отчаялся. Наконец, решившись, спросил в «Асахи» и пошел по указанному адресу, но все же до конца не верилось, что это ты.

Он увлек меня в гостиную, и я, продолжая молчать, готовый разрыдаться, опустился рядом с ним в кресло. Мне было совестно.

(Я позабыл все, что было в Париже, как сон, и уже сомневался, существовал ли брат в действительности. Человек, который меня, только что приехавшего в Париж, назвал своим младшим братом, поселил вместе женой в похожий на дворец дом на Елисейских Полях, где мы прожили по-семейному три месяца, как в раю. Человек, который в подтверждение серьезности своих чувств, предложил поклясться, откупорив при этом бутылку шампанского, в том, что отныне мы братья. Это не было с его стороны сиюминутным капризом, такова была его воля, и он ее осуществил, назвав меня своим братом. Я же в ответ поступил просто по-свински! Пренебрег бесценной волей брата и забыл его! А он между тем стал не кем-нибудь, а главнокомандующим морской базы Ёкосука и все равно продолжал искать меня, своего младшего братишку. Меня, с которым родственники не хотят знаться как с презренным «писакой»…)

Вот почему я не мог вымолвить ни слова, а брат, положив мне на колено руку, сказал:

— Я счастлив был узнать, что ты писатель… Я так радовался за тебя, когда, помнишь, в гостях у профессора Шарля Жида ты встретился с его племянником, писателем… рассказал ему, как жадно читал его книги в Первом лицее, и подружился с ним. Во Франции, впрочем, нет, в любой цивилизованной стране писатель окружен почетом. Каждый хотел бы стать писателем, да не каждому дано…

Я смотрел на него не отрываясь.

— А твой «Буржуа»!.. Эта книга доказывает, что ты прекрасный писатель. Прочитав, я успокоился за тебя…

— Ты говоришь так лишь потому, что ты мой брат.

— Мы, японцы, во всем еще только начинающие. Не переживай. Скоро и мы станем цивилизованными людьми!

Вот такой была наша вторая встреча. Жена между тем достала вина из отцовских запасов, приготовила угощенье, и мы, воодушевленные неожиданным появлением брата, ностальгируя по нашей парижской жизни, провели отменный вечер.

Когда же пришла пора прощаться, он сказал:

— Лечись основательно, чтобы полностью выздороветь. Я буду за тобой присматривать, все будет нормально!

Он оставил номер телефона канцелярии военно-морской базы и номер телефона токийской канцелярии, где бывал каждую среду, и просил звонить, если возникнут какие-то проблемы. Я проводил его за ворота и, глядя ему вслед, долго еще стоял на улице и все думал, какой же добрый и надежный у меня брат!

Жена сказала, что, когда ее отец в следующий раз приедет в Токио, надо бы вместе с ним нанести визит на военную базу в Ёкосуке. Но вечером она позвала меня, предупредив, что отец хочет со мной поговорить.

Я спустился в столовую, тесть только приступил к саке. Последнее время жена старалась сделать так, чтобы мы не столкнулись с ним лицом к лицу, и звала меня после того, как он заканчивал ужинать, поэтому я ждал какого-нибудь подвоха. Но тесть обратился ко мне приветливо:

— Вот, захотелось выпить с тобой, как прежде… Не нальешь? — Он протянул мне свою чашечку.

Я невозмутимо налил ему: после того, как он заставил меня проделать это еще раз пять, лицо его посерьезнело, и он заговорил, не забывая подливать себе:

— Сегодня днем в Ёкосуке встретился с Хякутакэ. Он показал мне военно-морскую базу, угостил. Не знал, что у тебя такой прекрасный брат! Он рассказал мне о своих взглядах на цивилизацию, об отношениях литературы и воинского искусства, но самое интересное — то, что он думает о тебе. Из его слов я понял, что мое первоначальное мнение о тебе было правильным… И все же… В последнее время по моей вине между нами возникли недоразумения из-за того, что ты стал писателем. Я и перед ним повинился… Какой я был невежда! Он мне толково объяснил, сколь почетна работа писателя — самая престижная в цивилизованных странах. Я понял: то, что я взял тебя в зятья, — счастье моей жизни. Пусть окружающие думают что хотят, а я в тебя верю. Живи как хочешь, свободно, гордо… Ты уж меня прости за недоразумение и… пиши свои романы!

Я, естественно, поблагодарил его.

— Твой батюшка Исимару знает, что я с самого начала полюбил тебя. Эх ты, скромняга, — вместо того чтобы похваляться, скрывал, что у тебя такой прекрасный брат!.. Давай же выпьем в знак нашего взаимопонимания… Здоровью не повредит?

— С удовольствием с вами выпью. — Я протянул руку.

Тесть передал мне чашечку и наполнил ее. Я не чураюсь саке и одну чашечку выпил с удовольствием.