Я не успевал предложить маневр — дай бог поспеть за ее инициативами! Наконец она отступила.

— Андрей! — сказала она. — Пойдем к тебе!

— Конечно, пойдем, — смог выговорить я и сделал попытку выбраться. Не тут-то было!

— Нет! Слушай, я больше не могу…

Рука ее скользнула вниз, моментально нашла, вырвала из плена, и сделала попытку укрепить то, что укреплять было совсем не нужно, но она все равно старалась! Пальцы властно скользили вверх и вниз, снова и снова, пока я не заныл, застонал, а может быть, даже зарычал:

— Рошни! Я тоже больше не могу! Если ты хочешь, начинай, а то я сейчас…

Она все понимала, умница моя. Рука легла на плечо, она снова атаковала губы, но совсем недолго.

Девушка спустилась с подлокотников, потянула меня на себя, заставляя встать, насколько позволял фонарь кабины. Ее руки снова зашарили, но теперь они изрядно дрожали, и не справились так здорово, как первый раз.

— Снимай! Ну снимай же! — Теперь все понял я, ибо тоже умный. Ремень был расстегнут, сдались и кнопки парадных брюк, а потом пали и они, ровно до колен.

Рошни впечатала меня в спинку кресла, уперевшись крепким задиком в пульт. При этом естественным образом нажались какие-то кнопки, пульт зажегся, а в утробе истребителя загудели насосы системы охлаждения — реактор набирал мощность. А я — я думал, что я уже разогнался, но Рошни доказала, что это не так. Она повернулась, и круглые ягодицы устремились на посадку, и как она успела снять брюки?!

Вертикальная посадка была снайперской.

Мы состыковались!

Я успел засомневаться, не сделаю ли я ей больно, но первый же миг отверг сомнения. Меня обволокла влажная, такая влажная плоть, и я скользнул в нее без всякого сопротивления. Рошни медленно опустилась до конца. Движению вторил долгий стон, а потом она сказала что-то на фарси, и «Сигурд», невзирая на свою безупречную репутацию, не смог перевести, в первый раз на моей памяти.

После было много такого, чего я раньше не видел, не слышал, не испытывал.

Любовь этой девушки была для меня как в первый раз, хоть и следовало признать ее предельно незатейливой, а продолжалась она недолго. Я иногда ловил себя на мысли, что «Горыныч» слишком тощий для таких фокусов, а «Хаген» — в самый раз.

Только эта мысль была не главной. Доминировал удивленный вопль всего моего существа:

— Ка-а-ак она это делает?!

Стоны. Крики. Рычание. Мои и ее. Снова стоны. Движение. Вверх, вниз по винтовой траектории. Бочка на месте. И снова вверх.

Боже мой! Острота ощущений была такая, что я должен был кончить давно и бурно! Но я дождался. Утерпел.

Движение становилось все быстрее, и я больше не пытался ответить на него. Рошни трепетала, билась и исходила судорогой. Она больше не кричала и не стонала, а только сипло тянула воздух сквозь зубы. Она умудрилась изогнуть спину так, что доставала мою шею губами, а потом снова билась и дрожала. Взлетая вверх и падая, падая, падая…

Еще быстрее. Рошни колотит кулачками по подлокотникам. Все ее ладное тело содрогается. Вздох замирает.

Замирает. Замираю я, замирает она в высшей точке подъема, почти срываясь с направляющей.

И резко вниз, с прорвавшимся наружу криком, даже не криком, счастливым воплем, который все не затихает. Как не затихает и движение невозможно долгие минуты, часы и годы.

Я взрываюсь. Взрывается торпедированная Рошни. А может, это был встречный таран? Она лежит на мне и продолжает тихонечко стонать, мягко покусывая шею. Я трепещу от счастья и не знаю, сколько мы так лежим.

— Андрей! — тихо позвала она. — Быть может, пойдем к тебе? Я… я больше не могу.

— Опять?

— Опять.

— А ты осилишь?

— А ты?

Каюта. Переборочки тонкие — это вам не капитальный «Хаген» с почти стопроцентной звукоизоляцией. Узкая, жесткая койка. На ней так удобно! Я рассуждаю о звездах, о Вселенной, о Боге, не потому что это романтично или так положено. Нам обоим по-настоящему интересно.

— Ты обращала внимание, Рошни, что Вселенная устроена на принципах любви? Все, от мельчайших атомов и молекул, до звезд и огромных галактик тянется друг к другу. Гравитация? А почему не любовь? О господи, какой у тебя язычок…

— М-м-м?..

— Невероятный язычок! О-о-ох… да, гравитация — это псевдоним — одно из проявлений любви. Физика не в состоянии описать это в доступных терминах и вынуждена пользоваться научным новоязом. Конечно, атомы и молекулы не всегда подходят друг другу. Как не всегда подходят звезды. Посмотри, как белый карлик высасывает вещество из своей соседки — огромной оранжевой звезды! Разве в жизни сплошь и рядом мы не встречаем подобное?

— А тройная система — это тогда что? Звездные извращенцы?

— Не останавливайся, ради Ахура-Мазды! Мне так хорошо, о-ох… Семья — это не две единицы, это три и больше, хотя аналогия не вполне корректна, о, Аша!.. Как ты это делаешь! Важен принцип! Да! Да! Принцип! Самое устройство Вселенной, насколько мы его знаем, исполнено любовью. И каждый год энтли получают всё новые и новые подтверждения этому! Да! Звезды не обладают разумом в человеческом понимании, но, может быть, их мысли текут слишком медленно, и мы не успеваем их уловить? Ведь звезды живут так долго… Но взгляни на красный гигант!

— Я как раз на него смотрю!

— Тебе нравится?

— О да! А ты продолжай, это так… необычно…

— Звезда живет, сияет, освещая мир, но короток ее век, как век гения, который сжигает сам себя ради дела! И вот она взрывается — колоссальный катаклизм сверхновой. И что же мы видим? Абсолютная смерть на миллиарды километров выбрасывает что? Семена жизни! Звездный газ — водород и гелий разлетаются в Галактике, чтобы потом найти кусочки другой звездной пыли, чтобы, повинуясь принципам любви, соединиться, закружиться вокруг фокуса притяжения и породить новую звезду! Которая породит вокруг себя новые планеты… О, Рошни, солнце мое, какая ты гибкая! А если ножку вот так? Невероятное что-то…

— Андрей, ты мне волосы придавил, больно! Ага, теперь хорошо! Ой какой ты упругий, да-а-а… что… что дальше…

— …а может быть, водород нашей сверхновой найдет планету? И тогда, через миллиарды лет — смешной срок, появится вода, атмосфера, ее согреют лучи солнца, появятся первые микроорганизмы, которые, все усложняясь, зачнут разумную жизнь! Разумные существа узнают любовь, и вот на далекой Вэртрагне родишься ты, Рошни… как я счастлив, о Митра, Рошни, я люблю тебя!

— Я люблю тебя, Андрей!

— Таким образом, смерть звезды дает жизнь. Строго говоря, нет никакой смерти, есть бесконечная цепь перерождений, бесконечные конец и вновь начало, перетекающие друг в друга… Как мы сейчас, солнце мое! Это ли не есть ярчайшее проявление любви? Тот факт, что звезда — запредельно горячая и неразумная, любит нас, козявок, так сильно, что отдает себя, чтобы родились мы?

— А как же Бог? Ты говоришь об эволюции. Эволюция подразумевает автономность, и в ней нет места Богу… Возрожденная Традиция не признает эволюции именно по этой причине… Андре-е-ей, ты неподражаем, быстрее, пожалуйста!

— Какая глупость! Эволюция — есть высшее чудо Вселенной! И это процесс строго запрограммированный и гениально задуманный! Какова вероятность того, что из миллиардов в тысячной степени тератонн Большого Взрыва могли сами собой, случайно, родиться первые звезды? И какова вероятность того, что из бушующего субатомного огня случайно появились молекулы органики? Которые сами сложились в одноклеточную амебу? И как могла амеба сама по себе развиться в непередаваемо прекрасную Рошни Тервани? Мы оба учили высшую математику и знаем, что вероятность находится в районе нуля. Сама мысль о случайности эволюции оскорбляет мое ratio! И главный вопрос: кто построил и взорвал Главную Бомбу? Кто автор Большого Взрыва? Я думаю тот же идеальный разум, который научил атомы притягиваться, заложив в программу главный принцип — любовь!

— Как ты правильно говоришь, да… гравитация движется любовью, какая же у нас с тобой гравитация, Андрей, я люблю тебя!