Но этого мне мало. Я с размаху луплю сразу по шести кнопкам выносной консоли, и под моими крыльями загорается масштабированная модель преисподней.

Шесть мощных ускорителей. Разом.

Перегрузка такая, что не спасают ни амортизационное кресло, ни скафандр «Гранит», ни цистерна стимуляторов, ни сенокс…

Я проваливаюсь в красный туман, но вижу, как могучий бивень из тридцатимиллиметровой полистали ударяет туда, куда я и метил, — в верхний сегмент двигательной связки брата Йоганна.

Чудовищной силы удар опрокидывает его машину на нос, а спустя секунду камеры заднего обзора слепнут от взрыва.

Никогда не любил Вестервальда. Я вытаскивал его из лап «Эрмандады», я убивал ради него незнакомых людей, но теперь я расплатился за все.

Больше не будет терактов, налетов и грабежей. Одним бандитом в мире стало меньше.

Красный туман — ужас истребителя.

Я купаюсь в нем, я почти ничего не вижу.

Это значит, результирующая перегрузка, перегрузка, прошедшая сквозь заслон кинетического гель-амортизатора «Гранита», перешагнула критический рубеж.

Двадцать «же».

«Сбрасывай ускорители, дурак! — шепчет чей-то ясный голос. — Ты умрешь через пять минут! Что толку от твоего геройства?!»

И голос прав.

Вода моей жизни обратилась мертвой водой, с удельным весом уже даже не ртути… она разрывает почки, вот прямо сейчас. Сердце силится перекачать восковую кровь и не может. Один за другим лопаются сосуды в глазах, откуда и туман, но это не страшно. Сосуды лопаются в мозгу, что гораздо хуже.

Но я не сбрасываю ускорители!

Я из последних сил высматриваю сияющую точку — флуггер Небраски.

Вот он!

А заодно последний поворот — сто двадцать градусов по тангажу — прямо в пасть кольца, и вот она — финишная прямая.

Попасть туда на такой скорости нереально.

Миллиметры до консоли моя рука преодолевает, как свет световой год, очень медленно. И не осилить бы мне никогда этих миллиметров, если бы не отменные электромышцы «Гранита»!

Тело в ужасе воет, понимая, что его ждет. Но я считаю про себя: «Раз, два, три»… и…

Кнопки нажаты.

Маневровые модули под обтекателем почти взрываются, закидывая нос вверх, флуггер в кольцо и на последнюю прямую. Рядом мелькает что-то безнадежно медленное… Брат Чарли, он же, мать его, Стивен, остается позади!

«Горыныч» вваливается на прямой участок трассы, я сбрасываю ускорители и даю тягу на верхние тангажные, только бы удержаться на маршруте!

Удалось, черт дери! Флуггер — прекрасное творение русских людей — сдюжил! Не рассыпался! Памятник конструктору!

А не станет ли он заодно и памятником мне? Последние секунды полета. Багровая занавесь на глазах почти непроницаема. Ускорители все еще тянут, и я сбрасываю их, наконец сбрасываю.

Организм не успевает поблагодарить самого себя глотком кислорода, потому что я пересекаю финишное кольцо, выключаю маршевые и даю полную тягу на носовые. Надо тормозить! Вот была бы глупость угробиться после победы!

Победы, мать вашу за ногу!

Отрицательной перегрузки мое тело не выдержало, никак нет.

Багровая штора скрылась за антрацитово-черным занавесом, возвестившим конец спектакля.

А я? Я полетел дальше, вперед, где не бывает перегрузок, а есть только легкость, бесконечная свобода мысли, освобожденной от гнета слабой, непрочной оболочки из мяса, костей и прочего отвратительного фарша, которое по недоразумению считают образом и подобием Бога.

Октябрь 2621 г.

Форт «Вольный»

Тремезианский пояс, система Моргенштерн, планета Зиберта

Сперва боли не было. Дороги мои были слишком туманны и призрачны для такой материальной вещи, как боль.

Потом в меня проник первый свет, белый, плотный, хоть рисуй на нем, хоть ножом режь.

— Переводчик жив? — спросил я у атмосферы, и это были первые слова после предстартовых переговоров и маловразумительных выкриков в чреве флуггера.

Со светом и словами пришла боль, хороший сочный кусок размером с весь мой потасканный организм. Надо ли говорить, что я сразу выключился? Да, выключился, заснул и не узнал, в чьи уши залетел мой вопрос и были ли те уши?

Уши были очень даже хорошенькие. По традиции раненого героя обихаживают в медблоке красавица медсестра и доктор (тоже красавица) — если не случилось поблизости любимой. Традиции на мне не споткнулись, доктор Анна была что надо.

Это она рассказала мне про неожиданную заботу о каком-то переводчике. Я-то сам все забыл. Анна закономерно решила, что пациент бредит, но очень обрадовалась, так как мудрый хирургический автомат, осуществлявший техобслуживание останков Андрея Румянцева, напророчил два-три дня жизни.

Ничего-то он не понимает в русских пилотах, болван электрический! Через три дня я не умер, а через пять уже интересовался: жив ли переводчик?

Нет, я не бредил. Это ангел-хранитель, а может быть, и сам Михаил — архистратиг москитных сил Господа Бога, а заодно и наш небесный покровитель, словом, кто-то из них соединил разъемы души и тела, повернул реле, и я включился. А потом аварийно выключился, ибо состояние систем было неудовлетворительное.

Вопрос мой о переводчике выплеснулся вполне осознанно — я переживал: не накрылся ли мой «Сигурд» медным тазом? Вот такое служебное рвение — «Сигурд» казенный, да и не вполне «Сигурд»…

Просвещать медперсонал, однако, я не стал — на это мне соображения хватило.

Итак, медблок. Все белое, даже свет белый, как в книжках. Изголовье анатомической койки занимает хитрая бандура, ухватившая меня за виски щекотными присосками, — это УПТ, установка перманентной терапии. И по местным трапперским обычаям кругом цветы. Названий растений я не знал, спросить не сообразил, да и к чему? Воздух пах геранью и почему-то церковной свечой.

Когда я очнулся во второй раз, ко мне подошла доктор Анна. Такая вся ладная, поджаренная в солярии, как слойка, в халатике сантиметров на десять короче приличий.

— Проснулись? — улыбнулась она; не сказала, а именно улыбнулась.

— М-м-м… кушать хочется, — поздоровался я.

— Повезло вам, Андрей!

— Да ладно! — Свой голос распознать не удалось, скрип какой-то. — Повезло?

— Конечно! — уверила она. — Я вообще не знаю, почему вы живы! Перегрузка до двадцати «же» за семь минут может доконать и халкозавра с Пельты! Организм у вас регенерирует с феноменальной скоростью. Почки, печень — это ерунда, их мы залатали легко. Но вот сердце, и главное — мозг, я такое видела только в вузовской анатомичке! Невозможно с такими повреждениями выжить! А через пять дней вы, вчерашний покойник, просите есть!

— Вам жалко? — Я попытался рассмеяться — не вышло. — Это я весь в отца. Здоровье крепкое. Мне еще в Академии говорили, что Румянцева из танка не убьешь. Врали, конечно…

— Не врали, — уверила она опять. — Бульончик будете?

От «бульончика» повеяло домашним, теплым, как вязаные носки. Словом, выбор я одобрил.