— Все, — рапортует Салман.

— Пристегнулись! Это не формальность! Кресла в противоперегрузочный режим!

— Может, уже есть время надеть скафандры? — спрашивает очаровательно грассирующий голос.

Я отвечаю выразительной матерной тирадой.

Со мной начинает общаться парсер, умница, самой распоследней, продвинутой модели, собранный в Зеленограде, планета Земля, Московская область.

Умница сообщает то, что я и так знал, но что мне знать совершенно не хотелось:

— Элеватор заблокирован. Подъемник заблокирован. Выпускной люк заблокирован. Взлет невозможен.

— Как невозможен?! — восклицает кто-то наивный за спиной.

— Каком кверху, — отвечаю. — Молитесь, кто умеет.

Еще одна серия аккордов на пульте.

Фонарь кабины, красивую лупоглазую мордашку яхты, закрывают глухие бронешторы, созданные для прохождения плотных слоев атмосферы «жестких» планет. Остекление темнеет. А потом вспыхивает — это началась трансляция с обзорных камер.

— Взлетную автоматику отключить. Перевести управление в ручной режим.

Товарищ пилот уверен? Товарищ пилот уверен. Товарищу пилоту страшно до намокания исподнего и очень хочется жить.

Корпус герметичен. (А ведь мы сейчас абсолютно беззащитны! Вот подтащат вторую ракетную ПУ — и каюк!) Высокое напряжение на дейнекс-камеру. Девять десятых массы корабля вычитается реверсом эмулированной гравитации.

Зажигание на днищевые маневровые. Поднять посадочные салазки.

Стоянку лижут снопы синего огня.

Я перевожу рукоять управления двигателями вперед. Ноль пять на маршевые! Позади яхты нарастает рокот, и мы медленно ползем прямо в створ подъемной шахты, прямо на глухую стену, в серый бетон!

— Ты что творишь?! Что?!

— Убьешь, животное!

— Какого…

— Ма-а-алчать!!! — Я даже не кричу. Я рычу.

Как когда-то, в прошлой жизни, в пещере на Блэк Принцесс, ваш неумелый повествователь и, к счастью, куда более умелый пилот тащит яхту в закрытом помещении, тащит на волю, к звездам. Вот надо же, и не думал, что пригодится…

Посадочные дальномеры показывают: корабль в створе шахты, а парсер вопит, что еще пять метров — и мы поцелуем стену! Я оттормаживаю носовыми… Ох как все тяжко! Для этого нужен второй пилот, однако где взять еще одного такого психа?!

Маршевые в ноль, полная тяга на днищевую группу маневровых. Яхту нещадно мотает отраженной ударной волной, представляю, что сейчас творится в ангаре! Бригада техников ведь потом прослывет врунами — никто не поверит!

Кабина мертвеет тишиной. Все смотрят, как к нам приближается, очень быстро приближается люк! Со всеми его сервоприводами, ажурным двутавром, двадцатью сантиметрами стали и бетона, которые вдруг показались чрезвычайно твердыми и острыми!

Десять метров до преграды! Я убавляю тягу, почти до нуля убавляю. Спасибо, товарищ пилот-инструктор Булгарин! Спасибо вам, товарищ старший лейтенант! Если бы не вы, фиг бы я сумел так тонко играть процентами, долями процентов тяги!

Восемь, семь, шесть…

Еще бы на полпроцентика меньше, хоть на четверть! Ведь если мы пробьем корпус, об орбите можно забыть!

Метр!

На нас наваливается черная, в синих бликах огня, громада выпускного люка. Есть касание! Скрежещет металл, но обшивка выдерживает!

Я замираю, сердце почти не бьется.

И…

Полная тяга! Вверх! Только вверх!!!

Створки кажутся недвижимыми и абсолютно несокрушимыми. Но вот черноту рассекает полоса света… Она все шире, шире, и вдруг я нутром чувствую, как в недрах приводного механизма что-то лопается! Створки держатся теперь лишь собственным весом! А что такое лишний десяток тонн для современных двигателей и несущих конструкций центроплана?

Люк разлетается в стороны, и «Заря Востока», окутанная торжествующими струями огня, встает над взлетным полем!

В небе, теперь свободном, теперь нашем, моем небе, гремит и грохочет гроза! Пылают молнии на черно-сером фоне тяжелых туч!

Маленькие, ничтожные купола — они хотели удержать меня?! О! В те минуты я ощущал себя не заместителем, а Богом! Громовержцем и повелителем стихий!

И плевать на рыщущие лучи радаров ПКО. Румянцева им не взять!

Полное ускорение — и «Заря Востока», стремительная, как молнии в небесах, причесывает землю на бреющем, образцовом, неуязвимом для прицельных систем, в считаных метрах над поверхностью!

А потом — круто вверх!

Мы набираем скорость. Миллионы лошадей в могучих «горшках» на корме несут нас к орбите.

Да, у моей балерины оказалось на редкость крепкое и выносливое тело, как и положено настоящей балерине.

В ровном голосе парсера и зеленой цифири на экране чудится торжество:

— Повреждения конструкций корпуса менее семи процентов. Выход на орбиту возможен.

В сотнях километров позади станцией защиты хвоста фиксируются пуски ракет и взлет истребителей. Опоздали. На такой скорости нас уже не взять!

А после были орбита и разгонный трек, приведший прямиком в липкое безвременье Х-матрицы.

— Поздравляю с успешным Х-переходом, — сообщил парсер. — Выход в расчетной лямбда-зоне, отклонение двадцать девять тысяч. До точки «дом» триста семь тысяч. Все системы корабля в строю. Остаток топлива двадцать три с половиной процента.

— Пе-перейти в режим автопилотирования, — ответил я и не узнал собственного голоса.

Кажется, мне что-то пытались сказать, но я молча отстегнул ремни, встал и бросился к санитарной выгородке в конце кабины. Я еле успел зайти — да какое там «зайти», упасть! — в гальюн, как меня вывернуло наизнанку: тугая струя желчи вперемешку с полупереваренными деликатесами Бо Акиры, да на пол, да на сияющий унитаз.

Блевал долго и значительно дальше, чем видел.

М-да. Х-матрица с такой дозой адреналина — хреново усваивается!

Постепенно ко мне вернулся слух.

В соседнем гальюне кто-то стонал. Из кабины слышались голоса:

— Рамирес, ты там как, нормально?

— Для человека, который ссыт иголками, нормально, — откликнулся Рамирес.

— Эк его приложило!

— Салман, как ты думаешь, когда взрывается автомобиль и колесо отскакивает прямо в яйца — это сильно ништяк?!

— А надо думать, куда стреляешь. Это плазмомет, а не дедов пугач.

— Не обижай Рамиреса! Если бы он не пальнул по куполу… вот бы мы пробились через космопорт. Вот!

Державший речь человек с сильным немецким акцентом, видимо, сопроводил слово «вот» каким-то красноречивым жестом, потому что голос Салмана зазвучал угрожающе:

— Слушай, брат Йоганн, мать твою фики-фуки, или как там у вас говорят! Ты бы вообще молчал, это же все из-за тебя, ты, старый, облезлый, лупоглазый козел!

Хоровое ржание. И снова Салман:

— Ну ладно, с тобой будет Иеремия разбираться, на правах старого кореша. А ты что лыбишься, как параша? Я тебя спрашиваю, Натанчик! Какого хера тебя понесло в банк?! Тебя просили его грабить?! Мы из-за тебя чуть не встряли, все, поголовно! Япошки на хвосте висели! Будто нам «Эрмандады» мало! Это же их район! Учинили пальбу, беспредел, мрак! Ведь еле ушли! А он: нет, мы еще не все сумки забили! Жадный ублюдок, мля!

— Ой-вэй! Маладой человек! Я много лет живу уже! И таки не в том возгасте, чтоби калечить себе стагое тело задагом! Какий гешефте бгата Вестегвальда? Никакого! И таки шо? Я вам уже должен габогать за так? Йоганн, скажи нам, ты хочешь поделиться с дгузьями малой толикой матегиальных богатств?

— Хрен на рыло, — мрачно ответил Вестервальд.

— Ну вот видишь. Салманчик! А тепегь мы все в плюсе, баланс положительный! И что ты тепегь должен сказать стагому евгею? Пгавильно! Спасибо! Патаму что твой Натан мудгый!

— Кстати, насчет «спасибо»! Если вы, сволочи, не проставитесь Румянцеву на базе — душу выну. Вы меня знаете! Ведь это он нас всех вытащил! Эй, Румянцев! Ты долго будешь блевать? Мы все тебе очень обязаны. — Салман секунду молчал, видимо, собирался с мыслями. И наконец резюмировал: — Гадом буду.

Я по понятным причинам не мог ответить ничего членораздельного — рот был занят, да и с дыханием имелись известные проблемы.