— До свидания, деточка… Ваша матушка будет держать меня в курсе…

Она так никогда и не узнает, по какой причине: то ли по привычке, то ли по рассеянности, то ли от усталости или просто из подлости, — он произнес напоследок дежурную фразу:

— У вас будет прекрасный ребенок…

Несколько дней спустя ее отправили в «веселое» путешествие в Лондон на глиссере.

— Возможно, корабельная качка вызовет кое-что, — сказала мать. — Это было бы наилучшим решением проблемы. На таких судах здорово укачивает.

«Никакая качка не смогла бы заставить этого ребенка покинуть его теплое и уютное пристанище. И вместо того, чтобы бороться, уйти из дома, зарабатывать себе на жизнь, я отправила его под нож. Мой поступок нельзя назвать героическим. Героини встречаются лишь на страницах женских романов. В жизни все обстоит по-другому. Приходится идти на сделку с совестью, а затем горько сожалеть о содеянном… Я очнулась от наркоза в палате с жизнерадостными обоями в цветочек… И эта старая ханжа, моя мать, распорядилась, чтобы больничную палату завалили живыми цветами. В знак победы надо мной…»

— Уберите это, — сказала Анук дрожащим от отвращения голосом. — Немедленно уберите.

— Вам принести зеркало, чтобы вы привели себя в порядок? — спросила медсестра.

— Наплевать.

— Что вы сказали?

— Дерьмо.

— Думаю, что будет лучше, если я оставлю вас… Обычно после этого «они» желают взглянуть на себя…

Мертвая тишина словно раздавливала ее. У нее создавалось впечатление, что на нее опускался потолок, вокруг ее сжимались стены. Она ощущала себя в аквариуме. В этом замкнутом пространстве она слабой рукой мысленно рисовала гильотину. Щелк — и отцовская голова летела на дно корзины, щелк — и ее собственная голова отправлялась вслед за ней… Рука доктора щупала ее пульс. «Нормальный». И снова она видела перед собой белый потолок. «Я — тряпка, настоящая тряпка… Он выиграл этот бой, мой папаша. И все потому, что правда на его стороне: я не умею держать удар. Мне следовало бы обратиться в фонд помощи матерям-одиночкам».

— Хотите поговорить с вашей матерью? Она звонит вам из Парижа, — сказала любезным тоном телефонистка.

В этой чертовой клинике обслуживание было безупречным.

— Алло, алло…

В трубке звучал еле слышный голос матери. И эта безвольная тряпичная кукла, лишенная малейшей женской солидарности, ее мать? Ничего подобного. Мерзавка!

— Привет, бабуля, — прошептала она в телефонную трубку. — Я как раз кормлю грудью твоего внучонка. У меня море молока… Крошка Анук могла бы стать настоящей кормилицей… А как ты, мамочка, готова ли качать внука? Он очень красивый, мой Тьери…

Мать бросила трубку.

Анук задержали в клинике еще на несколько дней.

Первое, что она увидела, выйдя на улицу, был двигавшийся ей навстречу «роллс-ройс». Дедушка жестом пригласил ее сесть рядом с ним в машину, а затем постучал в стекло, чтобы приказать шоферу: «В “Савойю”…»

— Что ты делаешь здесь? — спросила она.

— Твои родители только вчера рассказали мне о том, что произошло… Ты должна была обратиться ко мне… Ты могла бы оставить этого ребенка…

Старик мог теперь говорить все что угодно. Это уже не имело для нее никакого значения. Пустое сотрясение воздуха. И почему она должна верить в искренность его слов?

— У тебя и здесь есть «роллс-ройс»? — спросила она.

— Нет ни одной крупной столицы мира, где бы в моем распоряжении не находился «роллс-ройс». Мне стоит только позвонить по телефону, и к отелю, где я остановился, тут же подъедет «роллс-ройс» с местным шофером.

Она забилась в самый дальний угол автомобиля. Свернуться бы по-змеиному в клубок и больно ужалить…

— Я приехал, чтобы встретить тебя… Мне сказали, что тебя выпустят к полудню… Я здесь торчу уже с половины одиннадцатого утра. Я не хотел, чтобы ты возвращалась в Париж в одиночестве. Мы можем остаться на ночь в Лондоне, а утром на самолете вернуться в Париж. Если хочешь, я свожу тебя в театр… Посмотрим какой-нибудь спектакль… Если хочешь…

— Не беспокойся, дедушка… — ответила она. — Меня напичкали успокоительными средствами. Я сейчас согласна на все что угодно. Если ты хочешь пойти в театр, то я составлю тебе компанию. Только боюсь, что тебе будет совсем невесело со мной. Не заставляй меня делать хорошую мину при плохой игре. Мне известно, кто я есть на самом деле, — тряпка. Тебе приятно находиться в обществе тряпки?

Дед непрерывно стучал сухими узловатыми пальцами по массивной серебряной ручке своей трости.

— Конечно, тебе приходится нелегко…

И, словно желая положить конец этому разговору:

— И все же твои родители не могли встретить с радостью сюрприз, который ты им преподнесла…

— Теперь им остается только возложить венок на могилу неизвестного солдата под Триумфальной аркой, — ответила Анук. — Этот неродившийся ребенок был мальчиком.

Старик покачнулся, а может, просто соскользнул на гладком кожаном сиденье ручной работы. Он походил на высохшего от времени старого китайца.

Деду было не привыкать держать удар. У него только что увели из-под носа пару картин Ватто, а его сын ухитрился провалить сделку с покупкой еще одной относительно недорогой картины Рембрандта, за которую просили каких-то сто семьдесят миллионов старых франков. Старика до сих пор трясло от злости. Из-за постоянного нервного напряжения у него часто пропадал голос. Он пригласил к себе начинающего молодого артиста, которому пророчили большое будущее, чтобы записать на магнитофоне: «Дурак, ты никогда ничему не научишься. Когда я говорю тебе “покупай” — покупай… И не отступай в тот момент, когда можешь сорвать куш».

— Мсье, что означает эта фраза? — спросил молодой человек.

В ответ старик написал в своем блокноте: «Не задавайте лишних вопросов. Работайте… — Затем он добавил: — Эти слова предназначаются моему сыну. Прежде чем озвучить их, наберите в легкие побольше воздуха и пошире раскройте рот».

С самого начала запись тяжело давалась молодому артисту… Как только юноша начинал старательно произносить слово «дурак», у него возникали проблемы. Старик прерывал его на полуслове и протягивал клочок бумаги с надписью: «Вы плохо озвучиваете это слово. Оно должно звенеть, как струна: д-у-р-а-к!»

Артист написал ответ на том же листке бумаги: «Мсье, это не запись плохая, а слово!»

Старик пришел в ярость: «Почему вы мне пишете записку? Я не глухой, я только потерял голос».

С тех пор старик взял в привычку включать на полную мощность магнитофон. Стены особняка от подвала до крыши сотрясали раскатистые звуки:

«Д-у-р-а-к…

Когда я говорю тебе “покупай”…

По-ку-пай!»

Затем на весь дом раздавалось громкое шуршание перематывавшейся назад пленки. И старик снова врубал на полную мощность: «Ты никогда ничему не научишься…»

Анук искоса поглядывала на деда. Он походил на старого китайца, погруженного в свои грустные мысли. Слова Анук сразили его наповал. У него было совсем нерадостно на душе. Испытывал ли он такую же боль, как от неудавшейся сделки?

— Пустые разговоры, — произнес он ворчливым тоном. — Досужие бабские домыслы.

— Медсестра точно знала, о чем она говорит, — ответила Анук.

Она зачарованно разглядывала Лондон через кристально чистые окна «роллс-ройса», город представал перед ней во всей своей красе. Уличные регулировщики, словно сошедшие с книжных страниц, ловко управляли плотными потоками городского транспорта. В этот дождливый и пасмурный день Лондон отнюдь не выглядел гостеприимным хозяином. У него был суровый и неприступный вид. Дед крепко задумался о чем-то своем. Она видела, как он постарел: кожа да кости, лицо, изборожденное морщинами, седые кустистые брови над глубоко посаженными глазами. Над правым глазом свисал одинокий белый волос как знак беды. С сорокалетнего возраста его называли «старик». Скоро про него будут говорить «мсье». Для него это равносильно оскорблению. «Старик» внушает уважение. «Мсье» обычно зовут богатого покойника по дороге на кладбище.