— Для того чтобы вы отдавали себе отчет в том, что мы сейчас намерены делать…
Он закрывает ей рот долгим поцелуем. Его горячий язык как будто пронизывает ее насквозь. Она чувствует на себе гибкое тело Стива, его руки и ноги. Она ощущает, как его ставшая твердой плоть приближается к низу ее живота. Ей кажется, что она надежно защищена от всего внешнего мира. Ее тело отвечает на ласку мужчины. Она безуспешно пытается справиться со своим учащенным дыханием. Ее стремительно охватывает страсть. Она дрожит от макушки до пят. Однако она вовсе не хочет сдаваться на милость победителя. Необходимо во что бы то ни стало скрыть от Стива охватившее ее смятение. Анук позволяет себя ласкать, словно бесчувственная тряпичная кукла. Она делает вид, что ей безразличны его ласки. Стив, не торопясь, прокладывает себе дорогу. Из последних сил Анук старается держать себя в руках. Ей нестерпимо хочется положить конец этой сладостной пытке. Как побудить его к более решительным действиям? Наконец, его плоть одним мощным рывком входит в нее.
«Если Дороти получает такой же праздник тела каждую субботу, то ей грех жаловаться на неравенство полов в ее стране», — проносится в голове Анук.
Ей становится все труднее изображать безучастность к происходящему.
«Кто-то мне однажды говорил, что американцы ничего не стоят в постели…» Она пытается вспомнить, кто мог сказать подобную глупость? Вот, например, Стив. Его вполне можно принять за эталон американского качества…
— Расслабьтесь… — произносит он по-французски без всякого акцента.
Их сплетенные тела словно замерли в ожидании. Она ощущает его присутствие каждой клеточкой своего тела.
— Я не спешу, — говорит он.
Интересно, будет ли он неделю спустя делиться воспоминаниями о ней со своими приятелями: «Затем она принялась стонать от удовольствия точно так же, как все ее соотечественницы из Сен-Жермен-де-Пре. Француженки обожают экзотику. Все, что является не французским по определению, они принимают за экзотику. Нет в мире более падких на иностранцев женщин, чем француженки. Эти красавицы раздвигают ноги чаще, чем открывают свой кошелек».
— Нет, — говорит она. — Я не согласна с этим.
— С чем? — спрашивает он.
Горячий язык Стива нежно исследует ее ухо.
— Я не хочу, чтобы вы потом рассказывали обо мне приятелям, а может быть, и самой Дороти…
— Дурочка… — произносит он без акцента. — Дурочка…
«Ну и ладно, — думает она. — Я больше не могу…» Из ее глаз невольно брызнули слезы.
Анук отворачивает лицо. Стив отстраняется от нее. Она прикрывает голову простыней. В тишине комнаты раздается ее громкое дыхание. Каждый жест Стива знаком ей до боли. Ей кажется, что они знают друг друга целую вечность. Они не расстанутся никогда. До самых последних дней… От этих мыслей Анук становится спокойно на душе. Она чувствует себя в безопасности. Как в бомбоубежище.
— Пойду посмотрю, готовы ли ваши вещи, — заявляет Стив.
Он отворачивает простыню, чтобы заглянуть ей в лицо. Она тотчас бросается в атаку:
— Еще одна победа в послужном списке? Довольны?
— Вы не хотите пить?
— Пусть только кто-нибудь попробует заговорить со мной о высокой нравственности американцев… Ханжи из ханжей…
— Весь мир состоит из ханжей… — говорит Стив. — Вот и вы не захотели дать волю своим чувствам и получить удовольствие… Даже животные не отказывают себе в этом…
— Вы за мной наблюдали? — возмущается она. — Спасибо, что сравниваете меня с животными.
— А вы? — произносит он миролюбивым тоном. — Что делаете вы с самого утра? Вы наблюдаете за мной! Возможно, вам немного обидно, что я не негр. Француженки предпочитают чернокожих. Под предлогом, что не видят разницы между белым и цветным мужчиной, они пускаются во все тяжкие. В постели они доказывают всему миру, что у них нет расовых предрассудков. Им кажется, что они борются за освобождение Анджелы Дэвис.
— В жалкой интрижке с женатым мужчиной меня утешает лишь одно, — произносит Анук, — что наконец-то он показал мне свое настоящее лицо. Он вовсе не добрый, этот женатый американец. Время от времени он посылает свою драгоценную Дороти куда подальше и отрывается по полной программе с первой попавшейся на его пути залетной птицей.
— Хватит, — говорит он. — Я вижу, что вы уже окончательно пришли в себя… Что вы хотите, ко-о-лу или ко-о-фе?
— Чай с молоком, — произносит она ледяным тоном. — Если вам нужны деньги, моя сумочка — на столе… У меня осталось несколько долларов. Думаю, что этого хватит, чтобы расплатиться за номер…
Стив улыбается. Худощавый и стройный, он похож в слабо освещенной комнате на молодого хищного зверя, приготовившегося к прыжку.
— Ваш знаменитый кондиционер приказал долго жить, — восклицает она с яростью. — Какая жуткая страна! Здесь то умираешь от жары, то мерзнешь от холода. А в промежутках обливаешься потом и смертельно голодаешь!
— Вы хотите есть? — спрашивает он. — Сейчас я принесу вам сандвич и чай. И заодно вашу чистую одежду.
Она не может успокоиться. Ее охватывает смятение. Она ругает себя за проявленную слабость. Можно заниматься любовью когда хочешь и с кем хочешь, но нельзя терять голову, показывать партнеру свое искаженное страстью лицо. Надо получить удовольствие, а затем окинуть мужчину критическим взглядом. Небрежно заметить, что могло бы быть и лучше. Никаких эмоций. Умереть, но не открыть своих истинных чувств… «Я рискую привязаться к этому странному типу, — думает она. — Пора с этим кончать. Скорее пожелать ему всего хорошего. И разбежаться в разные стороны». Ей кажется, что она давно усвоила науку легкого расставания с любовниками.
— Детка, — сказал ее отец. — Мы не заставляем тебя делать аборт. Это вовсе не единственный выход… Нет. Мы только настоятельно советуем тебе прибегнуть к этой предосудительной, но, увы, порой весьма необходимой операции. У тебя есть выбор… Пережив одну малую неприятность, ты сможешь предупредить большую беду.
— Какой выбор? Что вы можете предложить мне?
Она была на грани нервного срыва. Пусть он выложит на стол все свои карты. Похоже, что он замышляет что-то… Ему надо во что бы то ни стало замять скандал. Браво.
— О каком выборе идет речь? Вы дадите мне достаточно денег, чтобы я смогла спокойно родить ребенка?
— Ты задумала рожать? — воскликнул с жаром отец. — Ну-ка, расскажи, что ты хочешь…
Он наклонился вперед, опираясь всей тяжестью своего тела на край письменного стола.
— Мне кажется, что я смогла бы остаться жить дома. Я не стану показывать на людях свое положение. Мой сын будет носить нашу фамилию. Я уже придумала ему имя — Тьери. Я постараюсь исправиться и вести себя подобающим образом. Если я выйду когда-нибудь замуж, то Тьери оставит себе нашу фамилию. Мой ребенок будет принадлежать только мне и никому больше.
Она следила за отцовским выражением лица. Ей хотелось бы помириться с ним. Она мечтала о том, чтобы он понял ее. Она продолжала:
— Я понимаю, как вам сейчас трудно… Из-за меня… Простите… Узнав о беременности, я пришла в ужас. Но не прошло и месяца, как я свыклась с мыслью о том, что у меня будет ребенок. Мне это даже понравилось. Я никогда не думала, что у меня так рано проснутся материнские чувства. В моем возрасте лучше было бы поскорее избавиться от ребенка. Но нет. Совсем наоборот. Я хочу родить его. Он еще не появился на свет, а я уже люблю его.
Отец то впадал в краску, то смертельно бледнел, словно слушал рассказ о совращении малолетней.
— И ты рассчитываешь растить на мои деньги своего…
Он поперхнулся. Ему с трудом удалось удержаться, чтобы не произнести: «выродка».
Она продолжала:
— Вы часто сетовали на то, что не можете со мной справиться… Вы были недовольны моим поведением. Обещаю, что все изменится. Мне понадобятся деньги на воспитание Тьери, и я буду терпимее относиться к ним. У меня еще есть время, чтобы сдать экзамен на бакалавра.
— Ты издеваешься надо мной? — воскликнул отец. — Ты делаешь меня посмешищем на весь Париж и спокойно планируешь появление на свет младенца, зачатого неизвестно от кого. Стоит мне только поднять телефонную трубку, как тебя тут же увезут из Парижа.
