В детстве, когда он еще ходил в начальную школу в Мюлузе, у него тоже часто болело горло. Он до сих пор помнит, как пытался снять с себя старый бабушкин платок с рваной бахромой. «Мама, я не хочу. В нем я похож на девчонку». Однако на протяжении долгих лет ему не удавалось избавиться от этого унижения. Вот и сейчас он чувствует, как свинцом наливается его затылок и кровь молоточком стучит в висках.

В неосвещенном баре он опускается в кресло. Мимо проходит официант, и Роберт заказывает двойной скотч.

— Пожалуйста, поскорее… Я не…

Официант уходит.

Выпитое жадными глотками виски согревает его. Он расплачивается и тотчас выходит из бара.

Старый чернокожий лифтер приветствует его дежурным «Добрый веч… мсье».

Роберт надеется на чудо. Вдруг уставшая с дороги Анук уже спит. Если разбудить ее сейчас, она, возможно, проявит от неожиданности хотя бы какое-нибудь сострадание к нему. «Я отказался от поездки в Бостон. Утром я никуда не поеду и останусь в постели, — скажет он. — Мне надо подлечиться. Я подхватил где-то грипп».

Пока поднимается лифт, лифтер смотрит вверх.

Выходя из лифта, Роберт произносит, в свою очередь, «добрый вечер». Он быстро проходит в конец коридора и вставляет ключ в замочную скважину. Дверь оказывается запертой изнутри на цепочку. Ему удается лишь приоткрыть ее.

— Я пришел…

Голос Анук заглушают звуки, доносящиеся из телевизора.

Анук поднимает цепочку, и Роберт наконец входит в номер, где уже царит легкий беспорядок и пахнет знакомыми духами. У ножки кровати валяется дорогой кружевной пеньюар небесно-голубого цвета, а посреди номера — голубая атласная тапочка Анук.

— Ты еще не спишь?

Он разочарован.

— Спать? Нет уж. Как дела?

Он открывает платяной шкаф и принимается развешивать свои вещи. «Мне не хватит плечиков…»

На экране телевизора морское судно безуспешно борется с огромными волнами. Крупным планом — мокрое лицо капитана. «Нет, — кричит он. — Я никогда не покину свой корабль». Среди бушующих волн мужчина кричит благим матом: «Я не умею плавать!» И снова крупный план: его руки, взывающие о помощи. Неожиданно раздается вкрадчивый женский голос: «Мойте ваш пол порошком “Сиду”. Он такой мягкий-мягкий…»

— Вот так всегда. Прерывают кино в самый интересный момент и навязывают свою рекламу, — говорит Анук. — Мне хочется узнать, спасут ли того мужчину, который не умеет плавать… Ты не против, если я еще немножко посмотрю телевизор?

— Конечно, нет…

— Завтра мне уже будет легче… — говорит Анук. — Ты улетишь в Бостон… Похоже, что массажист знает свое дело. Дай мне денег, чтобы расплатиться с ним… Десять долларов… Или я поменяю франки.

Роберт с раздражением раскрывает свой пухлый от бумаг портфель. Порывшись в нем, он вынимает паспорт и три денежные купюры достоинством в двадцать долларов каждая.

— Вот тебе шестьдесят долларов и твой паспорт.

— В котором часу ты уйдешь завтра утром?

Он произносит первое, что приходит ему на ум.

— В девять. Заседание в Бостоне начинается в 11 часов.

Анук уже мысленно предвкушает завтрашний день. Она говорит:

— Я знаю одну девчонку в Бостоне. Дочь сенатора. Мы учились вместе с ней в спецшколе…

У него катастрофически портится настроение.

— Конечно, дочка сенатора…

Он застегивает пижаму на все пуговицы.

— Ты можешь позвонить ей, — говорит Анук.

— Кому?

— Этой девочке…

— И что я скажу ей?

— Передашь привет от меня… Сообщишь о том, что я вышла замуж за тебя.

— Избавь меня от пустых разговоров с твоими подружками… Если ты так хочешь с ней поговорить, позвони ей сама.

Роберт раздражен как никогда. С особой тщательностью он принимается за свой туалет. Долго и обстоятельно чистит зубы. Горло горит огнем. Из ванной комнаты он выходит совсем разбитым. Он гасит все лампы на своем пути.

— Ты можешь сколько угодно смотреть телевизор… — говорит он. — А мне надо выспаться.

Он кутается в тонкое одеяло и укрывается им почти с головой.

Анук из вежливости выключает телевизор. Она ложится в постель. Некоторое время спустя в тишине раздается ее голос:

— Ты спишь?

— Гм…

— Я так счастлива, что мне совсем не хочется спать. Роберт?

— Гм…

Он делает над собой усилие:

— Что?

— Скажи…

— Что?

Она словно задалась целью помешать ему заснуть.

— Если бы мы остались… После.

— После чего?

— Твоего заседания… Если бы мы остались в Вашингтоне… Задержались бы на какое-то время…

Если бы он не так плохо себя чувствовал, то ответил бы повежливее:

— Я не богач, который живет на свою ренту, и не английский лорд, чтобы путешествовать ради собственного удовольствия… Я приехал работать и уеду тоже работать. Может, ты все-таки постараешься заснуть…

Он демонстративно поворачивается к ней спиной. Их кровати стоят на приличном расстоянии друг от друга, разделенные тумбочкой.

Анук приподнимается на подушке, облокотившись на локоть. Она обращается то ли к мускулистой спине технократа и трудоголика, то ли к его полосатой пижаме:

— Настоящий пахидерм, — произносит она. — Твоя кожа толще бронежилета. Хоть из пулемета стреляй — никакой пулей тебя не пробьешь.

Он чувствует себя еще более больным и несчастным. Ему хочется выложить ей всю правду. Однако он не может позволить себе подобной роскоши. Слишком многое поставлено на карту. Момент истины для него еще не наступил.

— Завтра я пойду в Национальную картинную галерею…

Теперь она уже рассуждает вслух, не надеясь на ответ мужа:

— Если бы ты мог пойти со мной… Мы так мало времени проводим вместе. Я не знаю до сих пор твоих предпочтений в живописи.

Она затронула весьма скользкую для него тему. Дочь и внучка торговцев картинами, Анук знала художников как свои пять пальцев. С самого рождения она росла в окружении шедевров живописи и прекрасно в них разбиралась. Над ее кроватью и по сей день висит картина Клуэ «Портрет девушки».

Она не унимается:

— Если бы тебе надо сделать выбор между картиной Пикассо голубого периода или полотном Сезанна, какому художнику ты отдал бы предпочтение? На твой вкус? Я не говорю ни о размере картины, ни о том, что на ней нарисовано. Могу совсем упростить вопрос: кого ты выберешь — Пикассо или Сезанна?

— Дай мне поспать…

Ему следовало бы припасти заранее и держать наготове какую-нибудь заумную фразу из числа тех, какими обычно обмениваются знатоки. Он смог бы тогда потрясти ее воображение своей эрудицией. Однако он слишком устал от ежедневного выхода на арену цирка. Тигр закрыл пасть. Укротитель снимает в гримерке свой костюм с блестками и вытирает пот со лба. Сегодня не будет второго представления. С него хватит. Спрятать бы только голову под подушку и поскорее уснуть!

— Если тебе удается ладить с моим отцом, — она переходит на шепот, — значит, ты ничего не смыслишь в живописи. Вычислительные машины — вот твой удел. Твоя работа не более творческая, чем труд бакалейщика.

— Зато он весьма опытен и преуспевает, — парирует Роберт.

— Мой дед, — продолжает Анук, — основатель империи, обожал живопись, а мой отец лишь занимается перепродажей картин. Идея выпуска популярных книг по искусству тоже принадлежит моему деду… Он был настоящий знаток своего дела. Роль моего отца сводится лишь к тому, чтобы сохранять и приумножать полученное в наследство богатство. А ты? Какого полета птица? Мой дед давно покоится в могиле. Он один в этой семье соответствовал масштабам своего предприятия.

Роберт понимает, что упускает шанс заключить с Анук перемирие. Она стремится к искреннему диалогу, а он не разделяет ее порыва. Анук выбрала слишком неподходящий момент для разговора по душам. Ему не хватает мужества перебросить мостки между собой и женой.

— Нас разбудят в восемь утра. И завтрак принесут в то же время, — говорит Анук.

Роберт старается уснуть, но сон никак к нему не приходит. Горло нестерпимо болит. Его одолевают грустные мысли. На душе скребут кошки из-за того, что пришлось солгать Анук относительно завтрашнего дня. В результате ему придется встать ни свет ни заря, чтобы отправиться неизвестно куда. Он притворяется спящим. Работает кондиционер. Тишина.