— Д-да… — пробормотал Райан. — Я очень рад…

Вот так ситуация! Буквально вчера он наорал на Мэнди из-за того, что она не пригласила в ресторан его родственников, а она, оказывается, уже давно собиралась устроить для них отдельный праздник в узком кругу, поскольку (Райан и сам это понимал) среди знаменитостей они чувствовали бы себя неловко… Вот только почему Эви ничего ему не сказала? Наверное, она тоже хотела, чтобы эта вечеринка стала для него приятной неожиданностью. А может быть, ее отвлекла ссора с собственным мужем.

— Даже не знаю, что тебе сказать… — добавил Райан растерянно.

— Ничего не надо говорить, — великодушно ответила Мэнди. — Я понимаю — ты расстроился, потому что подумал, будто я пренебрегаю твоими родственниками. Но это не так. И даже если бы это было так, я бы никогда не поступила так с тобой.

После этих слов Райан почувствовал себя полным негодяем. Напрасно он думал о Мэнди так плохо — она этого не заслуживала. А он еще и заикнулся о разводе!

— Так когда тебя ждать? — спросила Мэнди.

— Пока не знаю, — сказал Райан, который никак не мог прийти в себя, слишком все это было неожиданно.

— Постарайся не слишком задерживаться — ведь тебе нужно будет принять душ и переодеться. Гостей я пригласила к семи — ориентируйся на это время.

Она по-прежнему говорила с ним спокойно и дружелюбно, хотя Райан предпочел бы, чтобы Мэнди осыпала его упреками. Так было вчера, но сегодня с ней что-то произошло. И эта перемена ему не слишком нравилась. Райан чувствовал себя словно в ловушке.

Да он и был в ловушке. Он был связан с женщиной, которую разлюбил, но которую не мог бросить.

Во всяком случае — сейчас.

Домой с Венис-бич Люси возвращалась в самом приподнятом расположении духа. Разговор с Марлоном — парня, живущего в хижине на побережье, действительно звали Марлоном — должно быть, его мать была большой поклонницей Марлона Брандо — вселил в нее уверенность. Во-первых, несмотря на свой юный возраст, Марлон сразу проникся ее идеей, и она ему очень понравилась. А самое главное, он тут же начал сыпать собственными предложениями относительно будущего сценария, которые, в свою очередь, понравились Люси — настолько незатертыми и свежими они были. Похоже, она поступила правильно, когда решила обратиться к молодому сценаристу: Марлон был полон энергии и к тому же еще не отучился мыслить интересно и оригинально.

Люси даже пришло в голову, что, если он сумеет написать по-настоящему перспективный сценарий, ни Фил, ни Райан ей не понадобятся. Она просто передаст сценарий своему агенту, чтобы тот предложил его нескольким студиям — с непременным условием, что главную роль должны отдать Люси. И тогда все обернется как нельзя лучше. Вот только с Райаном расставаться ей было бы жаль. Он всегда умел работать со своими актрисами; благодаря его помощи, его советам ее талант мог бы раскрыться особенно ярко и даже засверкать новыми гранями, а Люси давно решила, что ее возвращение в кино должно быть триумфальным. Иначе и стараться не стоит.

«А вдруг Фил, хотя бы в качестве первого шага к примирению, согласится быть сценаристом-консультантом?» — подумала она и потянулась к телефону, чтобы позвонить своему неверному супругу.

— Где тебя носит? — спросил Фил таким тоном, словно она была обязана торчать дома, обслуживая все его прихоти и капризы.

— Да так, решила прошвырнуться по магазинам… — уклончиво ответила Люси. Почему-то ей показалось — сейчас не самое подходящее время обсуждать с мужем ее первый успех.

— По магазинам? Опять?! Мне казалось, у тебя есть все необходимое и даже кое-что сверх этого.

— Не все, — твердо ответила Люси, подавив приступ раздражения. — Да, кстати, Мэнди и Райан приглашают нас вечером к себе. У них намечается еще одна вечеринка: ужин в узком кругу, только для самых близких друзей и родственников. Ты как, сможешь?

— Смогу. Если ты, конечно, хочешь пойти…

«Я хочу вернуться в кино!» — хотелось ответить Люси, но сказала она совсем другое:

— О'кей, тогда пусть твоя секретарша позвонит Мэнди и подтвердит, что мы оба будем.

— Ты уже едешь домой? — спросил Фил; при этом его голос едва заметно изменился, но чуткое ухо Люси сразу уловило новые нотки.

«А ты, муженек, похоже, опять кого-то трахаешь!» — догадалась Люси.

— Да, — ответила она. — Я буду очень скоро.

— Из-за тебя у меня весь день пошел наперекосяк, — сказал Дон, плотнее прижимая трубку к уху. Это вышло у него совершенно рефлекторно: едва узнав, что звонит Кэмерон, он сразу выгнал из своего кабинета всех посторонних.

— Это почему же? — спросила она.

— Вчера, на дне рождения Райана, мне показалось, что мы с тобой начинаем понимать друг друга, — объяснил он, нервно барабаня пальцами по столешнице. — А сегодня утром ты меня элементарно продинамила. Это было… не очень-то красиво.

— Извини, — пробормотала она таким тоном, словно сегодня утром ей пришлось извиняться как минимум перед десятком человек.

— Извинения не принимаются, — сказал Дон с наигранной строгостью. — Что такого важного могло произойти, что ты отменила тренировку? Может быть, в Лос-Анджелесе снова произошло землетрясение, а я не заметил?

Кэмерон, однако, не собиралась признаваться, что отменила утреннее занятие ради завтрака с Райаном. Она знала, что нравится Дону, но объясняла это тем, что с ней он никуда не продвинулся, следовательно, в его отношении к ней преобладал азарт мужчины-завоевателя, а не подлинное чувство. Кроме того, Дон и Райан были близкими друзьями. Для нее, впрочем, это ничего не меняло: Кэмерон влекло к Райану, и точка. И никакой вины в связи с этим она за собой не чувствовала.

— Возникли кое-какие личные проблемы, — сказала она, тщательно выбирая слова. — Но завтра я буду у тебя ровно в семь.

— Скажи, я ничем не могу помочь? — спросил он.

— К сожалению, нет. Спасибо за предложение, но…

— Ты уверена? — Дон и вправду беспокоился за нее, но куда больше ему хотелось, чтобы Кэмерон хоть на немножечко, хоть на чуть-чуть впустила его в свою личную жизнь. До сих пор она была такой скрытной, такой таинственной, что это и обижало Дона, и возбуждало его любопытство.

— Абсолютно, — твердо ответила Кэмерон.

— Может, пообедаем вместе? — предложил он, вновь почувствовав себя робким школьником, приглашающим в кафе городскую королеву красоты.

— Нет, спасибо, — едко сказала Кэмерон. Она понимала, что ведет себя как законченная стерва, но поступить по-другому не могла — все ее помыслы были сосредоточены исключительно на Райане.

— Да что с тобой такое?! — не выдержал Дон. — Должны же быть пределы этой твоей независимости!

— А разве быть независимой так уж плохо? — парировала Кэмерон.

— Неплохо, но…

— Извини, мне пора бежать, — перебила она.

— Что ж, дело твое, — сухо отозвался Дон. Ему было очень неприятно сознавать, что Кэмерон может вот так легко отмахнуться от него, от его ухаживаний. Казалось, внимание, которое он к ней проявлял, нисколько ее не трогает. Быть может, Джилл права, и Кэмерон действительно лесбиянка.

— Мне тоже пора, — добавил он, с трудом сдержавшись, чтобы не наговорить грубостей и не выставить себя перед нею еще большим дураком.

— Тогда до завтра, — как ни в чем не бывало ответила Кэмерон. — Смотри не проспи.

«А вот захочу — и просплю!» — подумал Дон, резким движением выключая телефон. Хватит ему гоняться за девчонкой, которая знать его не хочет! Это же просто смешно: он, который мог бы заполучить любую женщину, потерял покой из-за какой-то… лесбиянки. Ну и черт с ней. Больше он не будет о ней думать.

И, нажав кнопку на селекторе, Дон вызвал секретаршу.

— Соедини-ка меня с Мэри Эллен Эванс! — рявкнул он. — Это срочно.

Дон был уверен, что уж от Мэри Эллен он добьется всего, чего бы ему ни захотелось.

На протяжении нескольких первых дней Аня открывала для себя радости большого современного города, в котором было куда пойти, было на что посмотреть. В эти летние дни Амстердам был очень красив — сверкали под солнцем каналы, старинные здания и музеи обступали узкие, тенистые улочки, цвели на клумбах и в скверах знаменитые голландские тюльпаны и розы. Ане казалось — она попала в какой-то другой, прекрасный мир, где люди гуляли в парках, спешили по делам, катались на велосипедах, и никто никого не убивал и не насиловал. Пожалуй, впервые с тех пор, как погибли ее родители, Аня ощущала себя человеком, а не игрушкой обуянных похотью мужчин.